Неточные совпадения
— Нет, погоди-ка! Кто родит — женщина? Кто ребёнку душу даёт — ага? Иная до двадцати раз рожает — стало быть, имела до двадцати душ в себе. А которая родит всего двух
ребят, остальные души в ней
остаются и всё во плоть просятся, а
с этим мужем не могут они воплотиться, она чувствует. Тут она и начинает бунтовать. По-твоему — распутница, а по должности её — нисколько.
— Ладно, далеко не убежит! — сказал Федот Кузьмич. — Пачпорта не успел захватить. Искать надо в Комареве либо в Болотове: дальше не пойдет, а может статься, и весь в реке Оке
остался… Завтра все объявится, на виду будет!.. Добро хошь этого-то молодца скрутили: придем не
с пустыми руками… Веди его,
ребята!
— Нет, вишь ты, пришли это они
с нашими
ребятами… те
остались дома, а эти в Сосновку пришли; они все рассказали…
Он, врач-то, все слушает и все поддакивает: «Да, да, говорит, хорошо, очень хорошо, очень хорошо», как малым
ребятам, а врачиха-то не вытерпела, вздернула своей мордочкой да как отрежет нам
с Гаврилой: «Все это паллиативы…» И он тоже: «Это, говорит, действительно паллиативы», а врачиха и давай нас обстригать
с Гаврилой, так отделала, что небу жарко, а в заключение улыбнулась и прибавила: «Большие вы идеалисты, господа!» Я и рот растворил, а Гаврила мой справился и говорит: «Ничего, мы
останемся идеалистами…» Так мы и
остались с Гаврилой и совсем разошлись
с современным поколением: они сами по себе, а мы сами по себе.
Ну, сели, поехали. До свету еще часа два
оставалось. Выехали на дорогу,
с версту этак проехали; гляжу, пристяжка у меня шарахнулась. Что, думаю, такое тут? Остановил коней, оглядываюсь: Кузьма из кустов ползет на дорогу. Встал обок дороги, смотрит на меня, сам лохмами своими трясет, смеется про себя… Фу ты, окаянная сила! У меня и то кошки по сердцу скребнули, а барыня моя, гляжу, ни жива ни мертва…
Ребята спят, сама не спит, мается. На глазах слезы. Плачет… «Боюсь я, говорит, всех вас боюсь…»
Спервоначалу девицы одна за другой подходили к Параше и получали из рук ее: кто платок, кто ситцу на рукава аль на передник. После девиц молодицы подходили, потом холостые парни: их дарили платками, кушаками, опоясками. Не
остались без даров ни старики со старухами, ни подростки
с малыми
ребятами. Всех одарила щедрая рука Патапа Максимыча: поминали б дорогую его Настеньку, молились бы Богу за упокой души ее.
— Кормит-де она мою девочку и обещала ей отказать избу и корову, а вот коровы уже и нетути. Того гляди то же самое выйдет и со всем ее богачеством. Все она истравит на чужих
ребят, а тогда мне
с моими детями уж ничего и не
останется… Лучше бы она, старушка, сделала, если бы теперь поскорей померла!.. Чего ей?.. ведь уж пожила! А то все будет жить да раздавать, и раздаст все так, что после, как помрет, то и попу за похороны дать будет нечего, — еще
с нею,
с мертвою-то, тогда и наплачешься.
—
Ребята, которые
остались, завидели дым, хотели было в набат ударить, да, знать, прогневался Илья-пророк, церковь была заперши, и колокольню всю как есть полымем обхватило, так что и не достанешь того набата… Приходим
с поля, а церковь, боже мой, так и пышет — подступиться страшно!
— Никак нет. При береге бы
остался… На сухой пути сподручнее, ваше благородие… А в море, сказывают
ребята, и не приведи бог, как бывает страшно… В окияне, сказывают, волна страсть какая… Небо, мол,
с овчинку покажется…
Был мальчик, звали его Филипп. Пошли раз все
ребята в школу. Филипп взял шапку и хотел тоже идти. Но мать сказала ему: куда ты, Филипок, собрался? — В школу. — Ты еще мал, не ходи, — и мать оставила его дома.
Ребята ушли в школу. Отец еще
с утра уехал в лес, мать ушла на поденную работу.
Остались в избе Филипок да бабушка на печке. Стало Филипку скучно одному, бабушка заснула, а он стал искать шапку. Своей не нашел, взял старую, отцовскую и пошел в школу.
— К Корытовым в угол новая жиличка въехала. Жена конторщика. Конторщик под новый год помер, она
с тремя
ребятами осталась. То-то бедность! Мебель, одежду — все заложили, ничего не
осталось. Ходит на водочный завод бутылки полоскать, сорок копеек получает за день.
Ребята рваные, голодные, сама отрепанная.
— А кто их знает. Вот
осталась одна
с ребятами. Делай что хошь. Одно — помирать надо. Да
ребят жалко. Только и надёжа, что на вашу милость, потому не по закону, значит.
Она была такая же стройная, как Донька… Эта осинка стоит тут, ее сечет градом, треплет ветром,
ребята обламывают на ней ветки, а она стоит, робкая и тихая, и
с нерассуждающею покорностью принимает все, что на нее посылает судьба. Придет чужой человек, подрубит топором ее стройный ствол, и
с тою же покорностью она упадет на землю, и
останется от нее только сухой, мертвый пенек.
Ребята из Лелькина кружка уходили. Входили
ребята более серьезные, изучавшие диамат (диалектический материализм). Кружок по диамату вел комсомолец Арон Броннер, брат Баси. Лелька раза два мельком встречалась
с ним у Баси. Он ей не понравился. Стало интересно, как он ведет занятия. Лелька
осталась послушать.