Неточные совпадения
«Стало быть, не
оставил же еще совсем разум, стало быть, есть же соображение и память, коли сам спохватился и догадался! — подумал он с торжеством, глубоко и радостно вздохнув всею
грудью, — просто слабосилие лихорадочное, бред на минуту», — и он вырвал всю подкладку из левого кармана панталон.
— Прошу
оставить меня в покое, — тоже крикнул Тагильский, садясь к столу, раздвигая руками посуду. Самгин заметил, что руки у него дрожат. Толстый офицер с седой бородкой на опухшем лице, с орденами на шее и на
груди, строго сказал...
—
Оставьте меня. Я бегу петь, петь, петь!.. — твердила она с пылающим лицом. — Мне теснит
грудь, мне почти больно!
— Нет, нет,
оставь меня, не трогай… — говорила она томно, чуть слышно, — у меня здесь горит… — указывала она на
грудь.
— Мой грех! — повторила она прямо
грудью, будто дохнула, — тяжело, облегчи, не снесу! — шепнула потом, и опять выпрямилась и пошла в гору, поднимаясь на обрыв, одолевая крутизну нечеловеческой силой,
оставляя клочки платья и шали на кустах.
Мне один из здешних жителей советовал остерегаться, не подходить близко к развалинам, говоря, что там гнездятся ящерицы, около фута величиной, которые кидаются на
грудь человеку и вцепляются когтями так сильно, что скорее готовы
оставить на месте лапы, чем отстать.
Лошадь походила на тех сказочных животных, которых рисуют дети на стенах и заборах; но старательно оттушеванные яблоки ее масти и патроны на
груди всадника, острые носки его сапогов и громадные усы не
оставляли места сомнению: этот рисунок долженствовал изобразить Пантелея Еремеича верхом на Малек-Аделе.
С тяжелым сердцем
оставил я Орлова; и ему было нехорошо; когда я ему подал руку, он встал, обнял меня, крепко прижал к широкой своей
груди и поцеловал.
Аннушка натирала Сатиру
грудь и уходила,
оставляя больного в добычу мучительным приступам кашля.
Я был очень взволнован, какое-то особенное чувство кипело в
груди, и даже, — когда учитель, распустив класс,
оставил меня и стал говорить, что теперь я должен держаться тише воды, ниже травы, — я выслушал его внимательно, охотно.
В другом вагоне у него был целый рассадник женщин, человек двенадцать или пятнадцать, под предводительством старой толстой женщины с огромными, устрашающими, черными бровями. Она говорила басом, а ее жирные подбородки,
груди и животы колыхались под широким капотом в такт тряске вагона, точно яблочное желе. Ни старуха, ни молодые женщины не
оставляли ни малейшего сомнения относительно своей профессии.
На память я тебе
оставлю вот это (и она показала мне большую ладонку, которая висела у ней на
груди вместе с крестом).
Присутствие духа, одушевлявшее, как мы видели, все это время князя, вдруг
оставило его совершенно. Бросившись на диван, он вздохнул всей
грудью и простонал: «О, тяжело! Тяжело!»
— Да, ты должна быть моей женой… другом, сестрой… И пускай об этом знают все — да! Не
оставь меня, друг мой, — заключил вице-губернатор и, как малый ребенок, зарыдав, склонил голову на
грудь Годневой.
«Ты моя муза, — говорил он ей, — будь Вестою этого священного огня, который горит в моей
груди; ты
оставишь его — и он заглохнет навсегда».
Первый день буду держать по полпуда «вытянутой рукой» пять минут, на другой день двадцать один фунт, на третий день двадцать два фунта и так далее, так что, наконец, по четыре пуда в каждой руке, и так, что буду сильнее всех в дворне; и когда вдруг кто-нибудь вздумает оскорбить меня или станет отзываться непочтительно об ней, я возьму его так, просто, за
грудь, подниму аршина на два от земли одной рукой и только подержу, чтоб чувствовал мою силу, и
оставлю; но, впрочем, и это нехорошо; нет, ничего, ведь я ему зла не сделаю, а только докажу, что я…»
Бальное большое декольте
оставляло открытыми спереди шею и верхнюю часть
груди, а сзади весь затылок и начало спины, позволяя видеть чистую линию нежных полудетских плеч.
— Чтобы плечи и
грудь были поставлены правильно, — учил Дрозд, — вдохни и набери воздуха столько, сколько можешь. Сначала затаи воздух, чтобы запомнить положение
груди и плеч, и когда выпустишь воздух,
оставь их в том же самом порядке, как они находились с воздухом. Так вы и должны держаться в строю.
Увар Иванович лежал на своей постели. Рубашка без ворота, с крупной запонкой, охватывала его полную шею и расходилась широкими, свободными складками на его почти женской
груди,
оставляя на виду большой кипарисовый крест и ладанку. Легкое одеяло покрывало его пространные члены. Свечка тускло горела на ночном столике, возле кружки с квасом, а в ногах Увара Ивановича, на постели, сидел, подгорюнившись, Шубин.
По молодости, по горячности моей я могу провиниться на каждом шагу; вспомните, что я в чужой семье, что я никого не знаю и что никто не знает меня; не
оставьте меня…» Она бросилась на шею к свекру, у которого также глаза были полны слез, она обняла его точно, как родная дочь, и целовала его
грудь, даже руки.
Кроткий от природы, он и не думал вступить в борьбу с действительностию, он отступал от ее напора, он просил только
оставить его в покое; но явилась любовь, так, как она является в этих организациях: не бешено, не безумно, но на веки веков, но с таким отданием себя, что уж в
груди не остается ничего неотданного.
— Дай бог давать, не давай бог просить, матушка Анна Савельевна!
Оставь его! — сказал дедушка Кондратий, обращаясь к старухе, которая заплакала. — Пускай его! Об чем ты его просишь?.. Господь с ним! Я на него не серчаю! И нет на него сердца моего… За что только вот, за что он ее обидел! — заключил он, снова наклоняя голову, снова принимаясь увещевать и уговаривать дочь, которая рыдала на
груди его.
— Дунюшка, опомнись! Христос с тобой… Не гневи господа… Един он властен в жизни… Полно! Я тебя не
оставлю… пока жить буду, не
оставлю… — повторял отец, попеременно прикладывая ладонь то к глазам своим, то к
груди, то ласково опуская ее на голову дочери.
Елена Андреевна(не видя Войницкого). Пощадите…
оставьте меня… (Кладет Астрову голову на
грудь.) Нет! (Хочет уйти.)
И девушка бросилась из комнаты,
оставив за собой в воздухе шелест шелкового платья и изумленного Фому, — он не успел даже спросить ее — где отец? Яков Тарасович был дома. Он, парадно одетый, в длинном сюртуке, с медалями на
груди, стоял в дверях, раскинув руки и держась ими за косяки. Его зеленые глазки щупали Фому; почувствовав их взгляд, он поднял голову и встретился с ними.
За неделю до Рождества приехал доктор Благово. И опять мы спорили и по вечерам играли на бильярде. Играя, он снимал сюртук и расстегивал на
груди рубаху и вообще старался почему-то придать себе вид отчаянного кутилы. Пил он немного, но шумно и ухитрялся
оставлять в таком плохом, дешевом трактире, как «Волга», по двадцати рублей в вечер.
— Однако-таки
оставил! — вырвалось у меня из
груди.
И Вадим пристально, с участием всматривался в эти черты, отлитые в какую-то особенную форму величия и благородства, исчерченные когтями времени и страданий, старинных страданий, слившихся с его жизнью, как сливаются две однородные жидкости; но последние, самые жестокие удары судьбы не
оставили никакого следа на челе старика; его большие серые глаза, осененные тяжелыми веками, медленно, строго пробегали картину, развернутую перед ними случайно; ни близость смерти, ни досада, ни ненависть, ничто не могло, казалось, отуманить этого спокойного, всепроникающего взгляда; но вот он обратил их в внутренность кибитки, — и что же, две крупные слезы засверкав невольно выбежали на седые ресницы и чуть-чуть не упали на поднявшуюся
грудь его; Вадим стал всматриваться с большим вниманием.
Тот самый, чья голова покоилась на
груди твоей, кто на губах твоих замирал в упоении, кто за один твой нежный взгляд
оставил долг, отца и мать, — для кого и ты бы их покинула, если б имела… это он!
Когда выломали дверь и Семен Иванович бросился ко мне, я почувствовал, что меня
оставляют последние силы. Меня подняли и положили на диван. Я видел, как взяли и вынесли ее, я хотел крикнуть, просить, умолять, чтобы этого не делали, чтобы
оставили ее здесь, подле меня. Но я не мог крикнуть; я только беззвучно шептал, пока доктор осматривал мою простреленную навылет
грудь.
И во внезапном порыве нежности Сенечка вдруг соскочил со своего ящика, подбежал ко мне, обхватил меня руками и прижал голову к моей
груди. Его мягкие шелковистые волосы касались моих губ. Затем так же быстро он
оставил меня, побежал в угол комнаты (я имею сильное подозрение, что дорогой он стер слезинку) и уселся в кресло, стоявшее в углу, в тени.
Затем ждали распоряжения о раненом Храпошке. По мнению всех, его должно было постигнуть нечто страшное. Он по меньшей мере был виноват в той оплошности, что не всадил охотничьего ножа в
грудь Сганареля, когда тот очутился с ним вместе и
оставил его нимало не поврежденным в его объятиях. Но, кроме того, были сильные и, кажется, вполне основательные подозрения, что Храпошка схитрил, что он в роковую минуту умышленно не хотел поднять своей руки на своего косматого друга и пустил его на волю.
—
Оставь, ребята,
оставь, ничего! — махнул он рукой, входя в камеру. За ним вошел начальник этапа, болезненный и худой офицер, да еще два-три молоденьких прапорщика конвойной команды. Фельдфебель, молодцевато выпятив
грудь, вынырнул из темноты и мгновенно прилип к косяку вытянутой фигурой.
Хому опять таким же самым образом отвели в церковь; опять
оставили его одного и заперли за ним дверь. Как только он остался один, робость начала внедряться снова в его
грудь. Он опять увидел темные образа, блестящие рамы и знакомый черный гроб, стоявший в угрожающей тишине и неподвижности среди церкви.
Когда тут, в купе, взгляды наши встретились, душевные силы
оставили нас обоих, я обнял ее, она прижалась лицом к моей
груди, и слезы потекли из глаз; целуя ее лицо, плечи, руки, мокрые от слез, — о, как мы были с ней несчастны! — я признался ей в своей любви, и со жгучей болью в сердце я понял, как не нужно, мелко и как обманчиво было все то, что нам мешало любить.
— Нюничка! — восклицает поручик укоризненно и,
оставив есть, прижимает руки — в одной из них вилка с куском колбасы — к
груди. — Чтобы я? О, как ты меня мало знаешь. Я скорее дам голову на отсечение, чем позволю себе подобное. Когда я тот раз от тебя ушел, то так мне горько было, так обидно! Иду я по улице и, можешь себе представить, заливаюсь слезами. Господи, думаю, и я позволил себе нанести ей оскорбление. Ко-му-у! Ей! Единственной женщине, которую я люблю так свято, так безумно…
Больной было очень плохо; она жаловалась на тянущие боли в
груди и животе, лицо ее было бело, того трудно описуемого вида, который мало-мальски привычному глазу с несомненностью говорит о быстро и неотвратимо приближающемся параличе сердца. Я предупредил мужа, что опасность очень велика. Пробыв у больной три часа, я уехал, так как у меня был другой трудный больной, которого было необходимо посетить. При Стариковой я
оставил опытную фельдшерицу.
В первом из них орган сокращается в продольном своем диаметре и
оставляет около себя место, по которому стороннее тело может пройти насквозь через
грудь человека, не коснувшись сердца и не повредив его.
— Я должен вам сказать… — пробормотал он, смущаясь еще больше, и в
груди у него что-то екнуло; он торопливо сунул конверт в карман и продолжал: — Извините, я… я
оставлю вас на десять минут…
— Девочки вы мои… добренькие… дорогие… Liebchen… Herzchen… — шептала она, целуя и прижимая нас к своей любящей
груди. — Ну как вас
оставить… милые! А вот зачем деньги тратите на подарки?.. Это напрасно… Не возьму подарка, — вдруг рассердилась она.
— Нет, голубчик, у меня на
груди крест есть. Но
оставим этот разговор. Можешь, если опасаешься, даже совсем меня не знакомить с твоей невестой.
Она сидела на голой земле, сложив голову на
грудь и потупив томные взоры туда, где душа
оставляет навсегда свои телесные оковы.
— Мне и так хорошо…
оставьте… я больше не могу дышать…
грудь давит… мысли путаются… я холодею… вот она… последняя минута.
Отец Алексей, не ответив ему ни слова, стал громко читать молитву Господню. При словах «и остави нам долги наши, яко же и мы
оставляем должником нашим» из
груди упавшего ниц Синявина послышались глухие рыдания.
— Нельзя же было его
оставить здесь, я его отнесла к Фекле, которая только что отнимает от
груди своего младшенького.
Она была в синем бархатном платье, отделанном серебром; большие буфы-рукава
оставляли обнаженными пухленькие маленькие ручки до локтей, шея и часть спины были открыты большим вырезом лифа, на
груди которого играла всеми цветами радуги бриллиантовая брошь, в форме луны. Кроме этой драгоценности, в маленьких розовеньких ушках Фанни Викторовны блестели великолепные солитеры, в волосах дорогая бриллиантовая звездочка, на обеих ручках звенели браслеты, а пальчики были унизаны кольцами с драгоценными камнями.
Тот повернул голову,
грудь с орденами
оставляя суду...
Она снова стала покрывать поцелуями его руку, которую он по забывчивости
оставил в ее руке. От сильного движения ворот ее рубашки расстегнулся, и перед глазами графа мелькнула ее обнаженная
грудь. Она заметила это, выпустила его руку и стала торопливо застегиваться, но он уже привлек ее к себе.
И лег, вежливо
оставив одно место у стены. И восхищенный сон, широко улыбнувшись, приложился шерстистой щекою своею к его щеке — одной, другою — обнял мягко, пощекотал колени и блаженно затих, положив мягкую, пушистую голову на его
грудь. Он засмеялся.
Все они, как жрицы одного сладострастного культа, были в белых полупрозрачных одеждах с яркими цветными каймами, и одежды эти держались у них только на одном левом плече,
оставляя все руки и правую
грудь вовсе открытыми.