Неточные совпадения
Или луч солнца, внезапно выглянув из-за тучи, опять спрятался под дождевое
облако, и все опять потускнело в глазах моих; или, может быть, передо мною мелькнула так неприветно и грустно вся перспектива моего будущего, и я увидел себя таким, как я теперь, ровно через пятнадцать лет, постаревшим, в той же комнате, так же
одиноким, с той же Матреной, которая нисколько не поумнела за все эти годы.
Дни мчатся. Начался байран.
Везде веселье, ликованья;
Мулла оставил алкоран,
И не слыхать его призванья;
Мечеть кругом освещена;
Всю ночь над хладными скалами
Огни краснеют за огнями,
Как над земными
облакамиЗемные звезды; — но луна,
Когда на землю взор наводит,
Себе соперниц не находит,
И,
одинокая, она
По небесам в сияньи бродит!
Луна, точно табаку понюхала, спряталась за
облако. Людское счастье напомнило ей об ее одиночестве,
одинокой постели за лесами и долами…
Уж как по небу, небу синему
В
облаках, в небесах лебедь белая,
Лебедь белая,
одинокая,
Все носилася, все резвилася…
Вдруг отколь не возьмись, коршун-батюшка,
Коршун-батюшка, ястреб быстренький,
Он нагнал, нагнал лебедь белую,
Лебедь белую, что снежиночка…
Размахнул крылом, говорил тишком:
За тобой одной я гоняюся,
Я гоняюся, да без устали,
За моей душой, за зазнобушкой…
Разъезжались. Было три часа ночи. Я нашим сказал, что пойду пешком, и они уехали. А я пошел бродить по улицам. Пустынны тульские улицы ночью, на них часто раздевают
одиноких пешеходов. Но ни о чем я этом не думал. Такое счастье было в душе, что казалось, лопнет душа, не выдержит; шатало меня, как пьяного. Небо было в сплошных
облаках, за ними скрывался месяц, и прозрачный белый свет без теней был кругом и снег. И грудь глубоко вдыхала легко-морозный февральский воздух.
Мещанин Михаил Петров Зотов, старик лет семидесяти, дряхлый и
одинокий, проснулся от холода и старческой ломоты во всем теле. В комнате было темно, но лампадка перед образом уже не горела. Зотов приподнял занавеску и поглядел в окно.
Облака, облегавшие небо, начинали уже подергиваться белизной, и воздух становился прозрачным, — стало быть, был пятый час, не больше.
Месяц уже побледнел при наступлении утра и, тусклый, отразившись в воде, колыхался в ней, как
одинокая лодочка. Снежные хлопья налипли на ветвях деревьев, и широкое серебряное поле сквозь чащу леса открывалось взору обширной панорамой. Заря играла уже на востоке бледно-розовыми
облаками и снежинки еще кое-где порхали и кружились в воздухе белыми мотыльками.
Из трактира мы пошли к церкви и сели на паперти в ожидании кучера. Сорок Мучеников стал поодаль и поднес руку ко рту, чтобы почтительно кашлянуть в нее, когда понадобится. Было уже темно; сильно пахло вечерней сыростью и собиралась восходить луна. На чистом, звездном небе было только два
облака и как раз над нами: одно большое, другое поменьше; они
одинокие, точно мать с дитятею, бежали друг за дружкой в ту сторону, где догорала вечерняя заря.
Месяц уже побледнел при наступлении утра и, тусклый, отразившись в воде, колыхался в ней, как
одинокая лодочка. Снежные хлопья налипли на ветвях дерев, и широкое серебряное поле сквозь чащу леса открылось взору обширной панорамой. Заря играла уже на востоке бледно-розовыми
облаками, и снежинки еще кое-где порхали и кружились в воздухе белыми мотыльками.
В тую пору
одинокий кавказский черт по-за тучею пролетал, по сторонам поглядывал. Скука его взяла, прямо к сердцу так и подкатывается. Экая, думает, ведьме под хвост, жисть! Грешников энтих как собак нерезаных, никто сопротивления не оказывает, хочь на проволоку их сотнями нижи. Опять же, кругом никакого удовольствия: Терек ревет, будто верблюд голодный, гор наворочено до самого неба, а зачем — неизвестно…
Облака в рог лезут, сырость да серость, — из одного вылетишь, ныряй в другое…