Неточные совпадения
В этот день мы прошли мало и рано стали биваком. На первом биваке места в палатке мы заняли случайно, кто куда попал. Я, Дерсу и маньчжур Чи Ши-у разместились по одну сторону
огня, а
стрелки — по другую. Этот порядок соблюдался уже всю дорогу.
В это время пришел один из
стрелков и стал рассказывать о том, что Дерсук (так всегда его звали) сидит один у
огня и поет песню.
В это время Аринин стал поправлять
огонь и задел белку. Она упала.
Стрелок поставил ее на прежнее место, но не так, как раньше, а головой вниз. Солон засуетился и быстро повернул ее головой кверху. При этом он сказал, что жарить белку можно только таким образом, иначе она обидится и охотнику не будет удачи, а рыбу, наоборот, надо ставить к
огню всегда головой вниз, а хвостом кверху.
Стрелок объяснил мне, что надо идти по тропе до тех пор, пока справа я не увижу свет. Это и есть
огонь Дерсу. Шагов триста я прошел в указанном направлении и ничего не увидел. Я хотел уже было повернуть назад, как вдруг сквозь туман в стороне действительно заметил отблеск костра. Не успел я отойти от тропы и пятидесяти шагов, как туман вдруг рассеялся.
С 19 по 21 августа мы простояли на месте.
Стрелки по очереди ходили на охоту, и очень удачно. Они убили козулю и двух кабанов, а Дерсу убил оленя. Из голеней и берцовых костей изюбра он вынул костный жир, подогрел его немного на
огне и слил в баночку. Жир этот у туземцев предназначается для смазки ружей. После кипячения он остается жидким и не застывает на морозе.
Вечером солон убил белку. Он снял с нее шкурку, затем насадил ее на вертел и стал жарить, для чего палочку воткнул в землю около
огня. Потом он взял беличий желудок и положил его на угли. Когда он зарумянился, солон с аппетитом стал есть его содержимое.
Стрелки начали плеваться, но это мало смущало солона. Он сказал, что белка — животное чистое, что она ест только орехи да грибки, и предлагал отведать этого лакомого блюда. Все отказались…
Ночью было холодно.
Стрелки часто вставали и грелись у
огня. На рассвете термометр показывал +7°С. Когда солнышко пригрело землю, все снова уснули и проспали до 9 часов утра.
После ужина
стрелки разделились на смены и стали сушить мясо на
огне, а я занялся путевым дневником.
После ужина, протерев ружья,
стрелки сейчас же легли спать. Я хотел было заняться съемками, но работа у меня как-то не клеилась. Я завернулся в бурку, лег к
огню и тоже уснул.
Я погрелся немного у
огня, затем залез к
стрелкам в палатку и тогда хорошо заснул.
Однако разговором дела не поправишь. Я взял свое ружье и два раза выстрелил в воздух. Через минуту откуда-то издалека послышался ответный выстрел. Тогда я выстрелил еще два раза. После этого мы развели
огонь и стали ждать. Через полчаса
стрелки возвратились. Они оправдывались тем, что Дерсу поставил такие маленькие сигналы, что их легко было не заметить. Гольд не возражал и не спорил. Он понял, что то, что ясно для него, совершенно неясно для других.
Я подошел к палатке.
Стрелки давно уже спали. Я посидел немного у
огня, затем снял обувь, пробрался на свое место и тотчас уснул.
После ужина
стрелки легли спать, а мы с Дерсу долго сидели у
огня и обсуждали наше положение.
После ужина я и
стрелок Фокин улеглись спать, а гольд и Чжан Бао устроились в стороне. Они взяли на себя заботу об
огне.
Стрелки вымели из юрты мусор, полотнищем палатки завесили вход и развели
огонь. Сразу стало уютно. Кругом разлилась приятная теплота.
Вдруг раздались крики. Опасность появилась с той стороны, откуда мы ее вовсе не ожидали. По ущелью, при устье которого мы расположились, шла вода. На наше счастье, одна сторона распадка была глубже. Вода устремилась туда и очень скоро промыла глубокую рытвину. Мы с Чжан Бао защищали
огонь от дождя, а Дерсу и
стрелки боролись с водой. Никто не думал о том, чтобы обсушиться, — хорошо, если удавалось согреться.
Напившись чаю,
стрелки легли спать, а я долго еще сидел с Дерсу у
огня и расспрашивал о чертях и о грозе со снегом. Он мне охотно отвечал.
— Пошли вон! — прогоняли
стрелки собак из палатки. Собаки вышли, немного посидели у
огня, а затем снова полезли к людям. Леший примостился в ногах у Туртыгина, а Альпа легла на мое место.
В одном месте было много плавникового леса, принесенного сюда во время наводнений. На Лефу этим пренебрегать нельзя, иначе рискуешь заночевать без дров. Через несколько минут
стрелки разгружали лодку, а Дерсу раскладывал
огонь и ставил палатку.
Снимание шкуры с убитого животного отняло у нас более часа. Когда мы тронулись в обратный путь, были уже глубокие сумерки. Мы шли долго и наконец увидели
огни бивака. Скоро между деревьями можно было различить силуэты людей. Они двигались и часто заслоняли собой
огонь. На биваке собаки встретили нас дружным лаем.
Стрелки окружили пантеру, рассматривали ее и вслух высказывали свои суждения. Разговоры затянулись до самой ночи.
Когда я возвращался назад, уже смеркалось. Вода в реке казалась черной, и на спокойной поверхности ее отражались пламя костра и мигающие на небе звезды. Около
огня сидели
стрелки: один что-то рассказывал, другие смеялись.
Китайцы предлагали мне лечь у них в фанзе, но ночь была так хороша, что я отказался от их приглашения и с удовольствием расположился у
огня вместе со
стрелками.
Стрелки недолго сидели у
огня. Они рано легли спать, а мы остались вдвоем с Дерсу и просидели всю ночь. Я живо вспомнил реку Лефу, когда он впервые пришел к нам на бивак, и теперь опять, как и в тот раз, я смотрел на него и слушал его рассказы.
Как и всегда, сначала около
огней было оживление, разговоры, смех и шутки. Потом все стало успокаиваться. После ужина
стрелки легли спать, а мы долго сидели у
огня, делились впечатлениями последних дней и строили планы на будущее. Вечер был удивительно тихий. Слышно было, как паслись кони; где-то в горах ухал филин, и несмолкаемым гомоном с болот доносилось кваканье лягушек.
В сумерки пошел крупный дождь. Комары и мошки сразу куда-то исчезли. После ужина
стрелки легли спать, а мы с Дерсу долго еще сидели у
огня и разговаривали. Он рассказывал мне о жизни китайцев на Ното, рассказывал о том, как они его обидели — отобрали меха и ничего не заплатили.
Ночью я проснулся и увидел Дерсу, сидящего у костра. Он поправлял
огонь. Ветер раздувал пламя во все стороны. Поверх бурки на мне лежало одеяло гольда. Значит, это он прикрыл меня, вот почему я и согрелся.
Стрелки тоже были прикрыты его палаткой. Я предлагал Дерсу лечь на мое место, но он отказался.
Домой — по зеленой, сумеречной, уже глазастой от
огней улице. Я слышал: весь тикаю — как часы. И
стрелки во мне — сейчас перешагнут через какую-то цифру, я сделаю что-то такое, что уже нельзя будет назад. Ей нужно, чтобы кто-то там думал: она — у меня. А мне нужна она, и что мне за дело до ее «нужно». Я не хочу быть чужими шторами — не хочу, и все.
Рассыпанные меж кустов и по полю
стрелки стали сбираться вокруг барабанщика, и Зарядьев, несмотря на сильный неприятельский
огонь, командуя как на ученье, свернул человек четыреста оставшихся солдат в небольшую колонну.
— Слава богу! насилу-то и мы будем атаковать. А то, поверишь ли, как надоело! Toujours sur la défensive [Всегда в обороне (франц.)] — тоска, да и только. Ого!.. кажется, приказание уж исполняется?.. Видишь, как подбавляют у нас
стрелков?.. Черт возьми! да это батальный
огонь, а не перестрелка. Что ж это французы не усиливают своей цепи?.. Смотри, смотри!.. их сбили… они бегут… вон уж наши на той стороне… Ай да молодцы!
Когда я проснулся, были уже сумерки. В юрте горел
огонь. По одну сторону его вместе со мной были
стрелки и казаки, а по другую сторону сидел сам хозяин дома, его жена и удэхеец Цазамбу.
Стрелки открыли по ней беглый
огонь, но так как все торопились, то никто не попал.
Было еще темно, когда удэхеец разбудил меня. В очаге ярко горел
огонь, женщина варила утренний завтрак. С той стороны, где спали
стрелки и казаки, несся дружный храп. Я не стал их будить и начал осторожно одеваться. Когда мы с удэхейцем вышли из юрты, было уже совсем светло. В природе царило полное спокойствие. Воздух был чист и прозрачен. Снежные вершины высоких гор уже озарились золотисторозовыми лучами восходящего солнца, а теневые стороны их еще утопали в фиолетовых и синих тонах. Мир просыпался…
Назавтра, 24 февраля, с раннего утра кругом загремели пушки. Они гремели близко и со всех сторон, было впечатление, что мы уж целиком охвачены одним огромным гремящим огненным кольцом. В соседней деревне тучами рвались шрапнели, ахали шимозы, трещали ружейные пачки: японцы, под
огнем наших
стрелков, переправлялись через реку Хуньхе.
У самого взморья, на
Стрелке, как называют это место петербуржцы, мы выходим из саней, чтобы отогреться и размять закоченевшие ноги. Здесь, в таинственной чаще белых деревьев, неожиданно красивым пятном выступают электрические
огни.
Пройдя окопы, на самом берегу реки, я приостановился и стал расспрашивать
стрелков о кавалерии, и уже двинулся вперёд через реку, как блеснула линия
огней с того берега и нас осыпали дождём пуль.
— Бой идёт уже третий день… — отвечал хорунжий. — Японцы четыре раза меняли позиции своих батарей, но мы счастливо и метко подбивали их, и наконец некоторые батареи замолчали… Японцы стали отступать… Мы подбили у них около десяти орудий, и полковник Трухин с двумя сотнями казаков отправился взять подбитые орудия, но сотни были встречены цепью
стрелков, открывших сильный
огонь, и принуждены были отступать.
«Канонада на левом фланге начнется, как только будет услышана канонада правого крыла.
Стрелки дивизии Морана и дивизии вице-короля откроют сильный
огонь, увидя начало атаки правого крыла.
Но посланный туда адъютант приехал через полчаса с известием, что драгунский полковой командир уже отступил за овраг, ибо против него был направлен сильный
огонь, и он понапрасну терял людей и потому спе́шил
стрелков в лес.