Неточные совпадения
Казалось, слышно было, как деревья шипели, обвиваясь дымом, и когда выскакивал
огонь, он вдруг освещал фосфорическим, лилово-огненным светом спелые гроздия слив или обращал в червонное золото там и там желтевшие груши, и тут же среди их чернело висевшее на стене
здания или на древесном суку тело бедного жида или монаха, погибавшее вместе с строением в
огне.
Это было длинное деревянное почерневшее
здание, в котором, несмотря на поздний час, еще светились
огни и замечалось некоторое оживление.
Когда он вышел из дома на площадь, впечатление пустоты исчезло, сквозь тьму и окаменевшие в ней деревья Летнего сада видно было тусклое пятно белого
здания, желтые пятна
огней за Невой.
Он благоговейно ужасался, чувствуя, как приходят в равновесие его силы и как лучшие движения мысли и воли уходят туда, в это
здание, как ему легче и свободнее, когда он слышит эту тайную работу и когда сам сделает усилие, движение, подаст камень,
огня и воды.
Но человек терпеливо, на обломках старого, строил новое
здание крепче и ставил фонарь и теперь зажигает опять
огонь и, в свою очередь, смеется над ветром.
В узеньком коридорчике мелькали мимо серые юнифы, серые лица, и среди них на секунду одно: низко нахлобученные волосы, глаза исподлобья — тот самый. Я понял: они здесь, и мне не уйти от всего этого никуда, и остались только минуты — несколько десятков минут… Мельчайшая, молекулярная дрожь во всем теле (она потом не прекращалась уже до самого конца) — будто поставлен огромный мотор, а
здание моего тела — слишком легкое, и вот все стены, переборки, кабели, балки,
огни — все дрожит…
Вместо того чтобы свернуть влево — я сворачиваю вправо. Мост подставляет свою покорно, рабски согнутую спину — нам троим: мне, О — и ему, S, сзади. Из освещенных
зданий на том берегу сыплются в воду
огни, разбиваются в тысячи лихорадочно прыгающих, обрызганных бешеной белой пеной, искр. Ветер гудит — как где-то невысоко натянутая канатно-басовая струна. И сквозь бас — сзади все время —
Впрочем, странный человек пошел покорно, как заведенная машина, туда, где над городом стояло зарево и, точно венец, плавало в воздухе кольцо электрических
огней над
зданием газетного дома…
Положение правительств подобно положению завоевателя, который желает сохранить город, поджигаемый самими жителями. Только что он затушит пожар в одном месте, загорается в двух других; только что он уступает
огню, отломает то, что загорелось, от большого
здания, — загорается с двух концов и это
здание. Загорания эти еще редки, но загораются они
огнем, который, начавшись с искры, не остановится до тех пор, пока не сожжет всего.
Над ним вспыхнуло и растет опаловое облако, фосфорический, желтоватый туман неравномерно лег на серую сеть тесно сомкнутых
зданий. Теперь город не кажется разрушенным
огнем и облитым кровью, — неровные линии крыш и стен напоминают что-то волшебное, но — недостроенное, неоконченное, как будто тот, кто затеял этот великий город для людей, устал и спит, разочаровался и, бросив всё, — ушел или потерял веру и — умер.
Климков согнулся, пролезая в маленькую дверь, и пошёл по тёмному коридору под сводом
здания на
огонь, слабо мерцавший где-то в глубине двора. Оттуда навстречу подползал шорох ног по камням, негромкие голоса и знакомый, гнусавый, противный звук… Климков остановился, послушал, тихо повернулся и пошёл назад к воротам, приподняв плечи, желая скрыть лицо воротником пальто. Он уже подошёл к двери, хотел постучать в неё, но она отворилась сама, из неё вынырнул человек, споткнулся, задел Евсея рукой и выругался...
Отблеск
огней, которыми горело
здание минеральных вод, превращал полумрак майской ночи в настоящую мглу.
Что же сказать о гигантском
здании Ганувера, где я, разрываемый непривычкой и изумлением, метался как стрекоза среди
огней ламп, — в сложных и роскошных пространствах?
Слева и справа от лодки из черной воды поднялись какие-то
здания — баржи, неподвижные, мрачные и тоже черные. На одной из них двигался
огонь, кто-то ходил с фонарем. Море, гладя их бока, звучало просительно и глухо, а они отвечали ему эхом, гулким и холодным, точно спорили, не желая уступить ему в чем-то.
Все было тихо;
огни ночников слабо освещали изнутри окна огромного
здания; в них не было видно никого.
Мороз все крепчал.
Здание станции, которое наполовину состояло из юрты и только наполовину из русского сруба, сияло
огнями. Из трубы над юртой целый веник искр торопливо мотался в воздухе, а белый густой дым поднимался сначала кверху, потом отгибался к реке и тянулся далеко, до самой ее середины… Льдины, вставленные в окна, казалось, горели сами, переливаясь радужными оттенками пламени…
Половина тёмно-синего неба была густо засеяна звёздами, а другая, над полями, прикрыта сизой тучей. Вздрагивали зарницы, туча на секунду обливалась красноватым
огнём. В трёх местах села лежали жёлтые полосы света — у попа, в чайной и у лавочника Седова; все эти три светлые пятна выдвигали из тьмы тяжёлое
здание церкви, лишённое ясных форм. В реке блестело отражение Венеры и ещё каких-то крупных звёзд — только по этому и можно было узнать, где спряталась река.
На той стороне еле заметно чернели разбросанные
здания, и в двух-трех местах красными точками светился
огонь.
Станционное
здание побольше других и поотделаннее: видны
огни, самовар, на платформе и за стеклянными дверями буфет и жандармы.
Как от
огня топится воск в свече, так от жизни души уничтожается жизнь тела. Тело сгорает на
огне духа и сгорает совсем, когда приходит смерть. Смерть уничтожает тело так же, как строители уничтожают леса, когда
здание готово.
Загорелись надворные деревянные службы, и
огонь быстро перешел на соседние нежилые
здания, которые, за ветхостью их, вскоре все сгорели и разбросаны.
Вскоре русские офицеры отправились целой гурьбой на набережную, где среди большого темного сада сияло своими освещенными окнами большое
здание лучшего отеля в Гонолулу. Высокий горбоносый француз, хозяин гостиницы, один из тех прошедших
огонь и воду и перепробовавших всякие профессии авантюристов, которых можно встретить в самых дальних уголках света, любезно приветствуя тороватых моряков, ввел их в большую, ярко освещенную общую залу и просил занять большой стол.
Вдали край небосклона засверкал тысячами искр; это зажглись
огни в фонарях, это
огни заблистали в неисчетных
зданиях ярманки.
Алые краски заката давно погасли. Тихий, прохладный июльский вечер уже сплел над садом прозрачную паутину своих грустных сумерек. В окнах большого
здания засветились
огни. И Бог знает почему, напомнили эти освещенные окна института другие далекие
огни Милице Петрович: золотые
огни белградских домов и крепости, и огромного дома скупщины, отраженные черными в вечерний поздний час водами Дуная.
Его руки невольно сжимаются в кулаки, его глаза, устремленные в ту сторону, где должен находиться Землин и вражеское судно на реке, посылающее из своих пушек гибель обывателям и
зданиям Белграда, горят злым
огнем.
Весь вечер и всю ночь, не смыкая глаз до утра, распоряжался он на пожаре. Когда они с Хрящевым прискакали к дальнему краю соснового заказника, переехав Волгу на пароме,
огонь был еще за добрых три версты, но шел в их сторону. Начался он на винокуренном заводе Зверева в послеобеденное время. Завод стоял без дела, и никто не мог сказать, где именно загорелось; но драть начало шибко в первые же минуты, и в два каких-нибудь часа остались одни головешки от обширного — правда, старого и деревянного —
здания.
В окнах
здания, возвышавшегося в конце улицы, светились
огни, но
огни эти колебались, как отражение.
Зато уцелело от
огня деревянное
здание, сколоченное из досок, в виде башни, в котором собирала Чечеткина помадные банки, пузырьки, бутылки, обломки железа, половинки изразцов, заржавленные гвозди и всякую подобную рухлядь.
Волшебное зрелище представляли тогда этот ледяной дворец, один, посреди ночи, потешающийся
огнями своими, эта царица, казалось, навеки усыпленная в зимнем экипаже, эти кони, воины, двор, народ около нее, на снежном полотне, убеленные морозом — все это будто в саванах, неподвижное, немое, мертвое, — и вдали кругом мрачные
здания, выглядывающие с своими снежными крышами из-за ограды этой сцены!
По Луговой линии во всех домах
огни были погашены; одетые к стороне дворца мраком,
здания стали, как угрюмые, исполинские стражи его, и простерли вперед тень свою, будто огромные зазубренные щиты.