Неточные совпадения
По ее мнению, такого короткого знакомства с богом было совершенно достаточно для того, чтобы он отстранил несчастье. Она входила и в его положение: бог был вечно занят делами миллионов
людей, поэтому к
обыденным теням жизни следовало, по ее мнению, относиться с деликатным терпением гостя, который, застав дом полным народа, ждет захлопотавшегося хозяина, ютясь и питаясь по обстоятельствам.
Впрочем, чтобы беспристрастно судить о некоторых
людях, нужно заранее отказаться от иных предвзятых взглядов и от
обыденной привычки к обыкновенно окружающим нас
людям и предметам.
«Конечно, это — другие
люди, — напомнил он себе, но тотчас же подумал: — Однако с какой-то стороны они, пожалуй, интереснее. Чем? Ближе к
обыденной жизни?»
Если наши интересы не связаны с поступками
человека, его поступки, в сущности, очень мало занимают нас, когда мы
люди серьезные, исключая двух случаев, которые, впрочем, кажутся исключениями из правила только
людям, привыкшим понимать слово «интерес» в слишком узком смысле
обыденного расчета.
Как
человек, теоретически образованный, он мог делать из фактов выводы, которых не умели делать
люди, подобные Марье Алексевне, не знающие ничего, кроме
обыденных личных забот да ходячих афоризмов простонародной общечеловеческой мудрости: пословиц, поговорок и тому подобных старых и старинных, древних и ветхих изречений.
В наш век все это делается просто
людьми, а не аллегориями; они собираются в светлых залах, а не во «тьме ночной», без растрепанных фурий, а с пудреными лакеями; декорации и ужасы классических поэм и детских пантомим заменены простой мирной игрой — в крапленые карты, колдовство —
обыденными коммерческими проделками, в которых честный лавочник клянется, продавая какую-то смородинную ваксу с водкой, что это «порт», и притом «олд-порт***», [старый портвейн, «Три звездочки» (англ.).] зная, что ему никто не верит, но и процесса не сделает, а если сделает, то сам же и будет в дураках.
Я мог говорить о войне, о политике, об
обыденной жизни так, как будто бы я верил, подобно многим
людям, в первичную, подлинную реальность всего этого.
Он привык нравиться всем, старому и малому, и воображал, что знает
людей, особенно женщин: он хорошо знал их
обыденные слабости.
Характеристическая черта гения Пушкина — разнообразие. Не было почти явления в природе, события в
обыденной и общественной жизни, которые бы прошли мимо его, не вызвав дивных и неподражаемых звуков его лиры; и поэтому простор и свобода, для всякого
человека бесценные, для него были сверх того могущественнейшими вдохновителями. В нашем же тесном и душном заточении природу можно было видеть только через железные решетки, а о живых
людях разве только слышать.
Лихонин находился в том одновременно расслабленном и приподнятом настроении, которое так знакомо каждому
человеку, которому случалось надолго выбиться из сна. Он как будто бы вышел из пределов
обыденной человеческой жизни, и эта жизнь стала для него далекой и безразличной, но в то же время его мысли и чувства приобрели какую-то спокойную ясность и равнодушную четкость, и в этой хрустальной нирване была скучная и томительная прелесть.
Шли в Сибирь, шли в солдаты, шли в работы на заводы и фабрики; лили слезы, но шли… Разве такая солидарность со злосчастием мыслима, ежели последнее не представляется
обыденною мелочью жизни? И разве не правы были жестокие сердца, говоря: „Помилуйте! или вы не видите, что эти
люди живы? А коли живы — стало быть, им ничего другого и не нужно“…
Около странного
человека стали собираться кучки любопытных, сначала мальчики и подростки, шедшие в школы, потом приказчики, потом дэбльтоунские дамы, возвращавшиеся из лавок и с базаров, — одним словом, весь Дэбльтоун, постепенно просыпавшийся и принимавшийся за свои
обыденные дела, перебывал на площадке городского сквера, у железнодорожной станции, стараясь, конечно, проникнуть в намерения незнакомца…
Развяжите
человеку руки, дайте ему свободу высказать всю свою мысль — и перед вами уже встанет не совсем тот
человек, которого вы знали в
обыденной жизни, а несколько иной, в котором отсутствие стеснений, налагаемых лицемерием и другими жизненными условностями, с необычайною яркостью вызовет наружу свойства, остававшиеся дотоле незамеченными, и, напротив, отбросит на задний план то, что на поверхностный взгляд составляло главное определение
человека.
Многие из этих бредней до того фантастичны, что он сам старается скрыть их, но я ловлю его на полуслове, я пользуюсь всяким темным намеком, всяким минутным излиянием, и с помощью ряда усилий вступаю твердой ногой в храмину той другой, не
обыденной, а скрытой действительности, которая одна и представляет верное мерило для всесторонней оценки
человека.
Сидя по вечерам у огонька, о чем, о чем мы ни переговорили. Николай Матвеич рассказывал мастерски, как никто, и все, что он ни говорил, было передумано и перечувствовано. Каждое слово являлось полновесным зерном, как у всех серьезных и вдумчивых
людей, которые умеют найти глубокий смысл в самом
обыденном явлении и открыть его там, где другие ничего не видят. Это особый дар, дар избранников…
Толпа и уличная жизнь, шум, движение, новость предметов, новость положения — вся эта мелочная жизнь и
обыденная дребедень, так давно наскучившая деловому и занятому петербургскому
человеку, бесплодно, но хлопотливо всю жизнь свою отыскивающему средств умириться, стихнуть и успокоиться где-нибудь в теплом гнезде, добытом трудом, пóтом и разными другими средствами, — вся эта пошлая проза и скука возбудила в нем, напротив, какое-то тихо-радостное, светлое ощущение.
Я напился. Вода была тепла, но не испорчена, и притом ее было много. Я проживу еще несколько дней. Помнится, в «Физиологии
обыденной жизни» сказано, что без пищи
человек может прожить больше недели, лишь бы была вода. Да, там еще рассказана история самоубийцы, уморившего себя голодом. Он жил очень долго, потому что пил.
Они оставляли приезжих в покое и сами обращались к своим
обыденным занятиям, в которых наблюдали строгий порядок — очень противный для
людей с истинной «широкой натурой».
Это нечаянное ты, еще впервые только сорвавшееся для него с ее уст, словно обожгло его. Столь сильный и неожиданный порыв смутил молодого
человека. Он почему-то ждал более
обыденной и более сдержанной встречи. Не допуская себя принять ее объятия, радостные до полного самозабвения, он, отступя на шаг, тихо встретил ее простертые к нему руки и с чувством, но очень сдержанно пожал их.
В экстазе
человек «исступал из себя», душа втягивалась в какой-то огромный вихрь всеединого, безумного блаженства, далеко уносивший его от
обыденной жизни.
В самых холодных, свирепых душах живет несознаваемо этот всемирный дух единения. Наступает миг, и, как сон, отходит от
человека дурманящая власть
обыденной жизни, и звучит в душе напоминающий голос великого духа. Пленного Пьера Безухова приводят к маршалу Даву, известному своею жестокостью.
И вот то и дело приходят неожиданные вести: «Свидригайлов застрелился!», «Ставрогин повесился!», «Крафт застрелился!», «Смердяков повесился!» Дух беспощадного самоистребления носится над этим миром неудержимо разваливающейся жизни. Романы Достоевского кишат самоубийствами, словно самоубийство — это нечто самое
обыденное, естественное и необходимое в жизни
людей.
Настоящая аристократическая порода есть порода
людей, которые не могут занять положения в тех отношениях господства и рабства, на которых держится
обыденный объективированный мир.
Искусство не есть легкость, сбрасывание с
человека всякой трудности, с ним связана трудность и даже мучительность, но совсем иная, чем в
обыденной жизни.
В страхе же
человек совсем не переживает аффекта стояния перед бездной, перед тайной, перед бесконечностью, наоборот, он погружен в низший,
обыденный, посюсторонний мир.
Можно испытать заботу и страх перед болезнью близкого
человека и опасностью смерти, но, когда наступает минута смерти, заботы уже нет и нет
обыденного страха, а есть мистический ужас перед тайной смерти, есть тоска по миру, в котором смерти нет.
Человек наряду с законническим, нормативным моральным миром, который закончен и к которому ничего нельзя прибавить, создает себе, воображает мир высший, свободный, прекрасный, лежащий по ту сторону
обыденного добра и зла.
Страх эсхатологический, связанный с конечной судьбой
человека и мира, есть корыстная и
обыденная подмена священного ужаса, бескорыстного и трансцендентного.
Законническая, социально
обыденная этика дает преобладание отношению к иерархическому чину, к носителю власти, к иерарху церкви, к монарху, к главе семьи, к начальнику над отношением к
человеку, к человеческому качеству, к творцу, к доброму
человеку, к таланту, к ученому и поэту.
Тоска не есть, конечно, высшее духовное достижение
человека, она подлежит преодолению, она является в пути, она обнаруживает священное недовольство
человека обыденным миром и устремление к миру высшему.
Закон, судящий грешников и злых, оказывается пригодным лишь для обыкновенных,
обыденных случаев, пока сердца
людей холодные и застывшие.
Принципиальная ложь и лицемерие
обыденной социальной морали, распространенные и на самую интимную жизнь
людей, забывают и о душе
людей, и о Божьем духе.
Техника не есть
обыденное дело, прозаическое и столь привычное западным
людям, она превращается в мистику и связывается с планами почти космического переворота.
Профессиональным писателем он совсем не смотрел, и только его разговор, даже касаясь предметов
обыденных, мелких подробностей заграничной жизни, облекался в очень литературную форму, полон был замечаний, тонко продуманных и хорошо выраженных; но и тогда уже для того, кто ищет в крупных литературных деятелях подъема высших интересов, отзывчивости на жгучие вопросы времени, Гончаров не мог быть
человеком, способным увлекать строем своей беседы.
Как это всегда бывает с потрясенными каким-нибудь неожиданным известиями
людьми, он потерял всякое соображение в мелочах
обыденной жизни и только почти у цели своего бега вспомнил, что мог бы взять извозчика.
Жизнь других наших московских героев, за описанное нами время, не представляла ничего выходящего из
обыденной рамки. Они жили в том же тесном кружке и делились теми же им одним понятными и дорогими интересами. Самоубийство Хрущева, конечно, достигло до дома фон Зееманов, и вся «петербургская колония», как шутя называл Андрей Павлович Кудрин себя, супругов фон Зееманов и Зарудина, искренно пожалела молодого
человека.
Праздничная поэзия жизни — долг
человека, во имя которого должны быть принесены жертвы жизнью
обыденной, ее благами и ее спокойствием.
Так всегда случается с
людьми, по тем или другим причинам заслуживавшими общественное внимание. Все, что проходит бесследно для других, становится им в вину; все, что кажется
обыденным в обыкновенном
человеке, представляется чем-то выдающимся в том, на котором сосредоточен взгляд общества.
Само собой разумеется, что она нашла в живом
человеке с плотью и кровью много такого
обыденного и непоэтического, чего не было в том образе, который она носила и растила в своем воображении; но зато, именно потому, что это был
человек с плотью и кровью, она нашла в нем много такого простого, хорошего, чего не было в том отвлеченном образе.