Неточные совпадения
В женском вопросе он был на стороне крайних сторонников полной
свободы женщин и в особенности их права на труд, но жил с женою так, что все любовались их дружною бездетною семейною жизнью, и устроил жизнь своей жены так, что она ничего не делала и не могла делать, кроме
общей с мужем заботы, как получше и повеселее провести время.
Они тогда были, как все поступавшие в бурсу, дики, воспитаны на
свободе, и там уже они обыкновенно несколько шлифовались и получали что-то
общее, делавшее их похожими друг на друга.
«Я слишком увлекся наблюдением и ослабил свою волю к действию. К чему, в
общем и глубоком смысле, можно свести основное действие человека, творца истории? К самоутверждению, к обороне против созданных им идей, к
свободе толкования смысла “фактов”».
В
общем было как-то непоколебимо, навсегда скучно, и явилась мысль, что Иноковы, Кутузовы и другие люди этого типа рискуют
свободой и жизнью — бесполезно, не победить им, не разрушить эту теплую, пыльную скуку.
В пользу женитьбы вообще было, во-первых, то, что женитьба, кроме приятностей домашнего очага, устраняя неправильность половой жизни, давала возможность нравственной жизни; во-вторых, и главное, то, что Нехлюдов надеялся, что семья, дети дадут смысл его теперь бессодержательной жизни. Это было за женитьбу вообще. Против же женитьбы вообще было, во-первых,
общий всем немолодым холостякам страх за лишение
свободы и, во-вторых, бессознательный страх перед таинственным существом женщины.
Марья Степановна равнодушно выслушала объяснения Привалова о
свободе совести и
общей веротерпимости, она все время смотрела на него долгим испытующим взглядом и, когда он кончил, прибавила...
Наиболее
общее определение
свободы, обнимающее все частные определения, заключается в том, что
свобода есть определение человека не извне, а изнутри, из духа.
Что нового в прокламациях, что в „Proscrit“? Где следы грозных уроков после 24 февраля? Это продолжение прежнего либерализма, а не начало новой
свободы, — это эпилог, а не пролог. Почему нет в Лондоне той организации, которую вы желаете? Потому что нельзя устроиваться на основании неопределенных стремлений, а только на глубокой
общей мысли, — но где же она?
Мы, дети, еще с конца сентября начинали загадывать об ожидающих зимою увеселениях. На первом плане в этих ожиданиях, конечно, стояла перспектива
свободы от ученья, а затем шумные встречи с сверстниками, вкусная еда, беготня, пляска и та
общая праздничная суета, которая так соблазнительно действует на детское воображение.
Конец есть дело бого-человеческое, которое не может совершаться без человеческой
свободы, есть «
общее дело», к которому призван человек.
Я могу сказать, что у меня был опыт изначальной
свободы, и, в связи с ней, и творческой новизны, и зла, был острый опыт о личности и ее конфликте с миром
общего, миром объективации, опыт выхода из власти
общего, был опыт человечности и сострадания, был опыт о человеке, который есть единственный предмет философии.
Перевели меня без экзамена, я был свободен и переполнен радостью этой
свободы, которая оттенялась еще тем, что в гимназии экзамены шли своим порядком и
общие каникулы еще не начинались.
Киреевский, им выражена так: «Внутреннее сознание, что есть в глубине души живое
общее сосредоточие для всех отдельных сил разума, и одно достойное постигать высшую истину — такое сознание постоянно возвышает самый образ мышления человека: смиряя его рассудочное самомнение, оно не стесняет
свободы естественных законов его мышления; напротив, укрепляет его самобытность и вместе с тем добровольно подчиняет его вере».
Основной философской проблемой для меня является проблема объективации, которая основана на отчуждении, потере
свободы и личности, подчинении
общему и необходимому.
Тема
свободы любви у Чернышевского ничего
общего не имела с темой «оправдания плоти», которая у нас играла роль не у нигилистов и революционеров, а в утонченных и эстетизирующих течениях начала XX в.
Но что ж претит моей
свободе?
Желаньям зрю везде предел;
Возникла обща власть в народе,
Соборный всех властей удел.
Ей общество во всем послушно,
Повсюду с ней единодушно.
Для пользы
общей нет препон.
Во власти всех своей зрю долю,
Свою творю, творя всех волю, —
Вот что есть в обществе закон.
В проекте о образе правления в Пенсильванском государстве, напечатанном, дабы жители оного могли сообщать свои примечания, в 1776 году в июле, отделение 35: «
Свобода печатания отверста да будет всем, желающим исследовать законодательное правительство, и
общее собрание да не коснется оныя никаким положением.
Папы, уразумев опасность их власти, от
свободы печатания родиться могущей, не укоснили законоположить о ценсуре, и сие положение прияло силу
общего закона на бывшем вскоре потом соборе в Риме.
— Как же вы жалеете их? Нужно же кому-нибудь гибнуть за
общее дело. Вы же сами сражались ведь за
свободу.
Теперь Ромашов один. Плавно и упруго, едва касаясь ногами земли, приближается он к заветной черте. Голова его дерзко закинута назад и гордым вызовом обращена влево. Во всем теле у него такое ощущение легкости и
свободы, точно он получил неожиданную способность летать. И, сознавая себя предметом
общего восхищения, прекрасным центром всего мира, он говорит сам себе в каком-то радужном, восторженном сне...
И вот, с одной стороны, люди, христиане по имени, исповедующие
свободу, равенство, братство, рядом с этим готовы во имя
свободы к самой рабской, униженной покорности, во имя равенства к самым резким и бессмысленным, только по внешним признакам, разделениям людей на высших, низших, своих союзников и врагов, и во имя братства — готовы убивать этих братьев [То, что у некоторых народов, у англичан и американцев, нет еще
общей воинской повинности (хотя у них уже раздаются голоса в пользу ее), а вербовка и наем солдат, то это нисколько не изменяет положения рабства граждан по отношению правительств.
— Дайте нам, простым людям, достаточно
свободы, мы попытаемся сами устроить иной порядок, больше человечий; оставьте нас самим себе, не внушайте, чтоб давили друг друга, не говорите, что это — один закон, для нас и нет другого, — пусть люди поищут законов для
общей жизни и борьбы против жестокости…
— Так что же такое? Что за беда? Вот чего испугались!
Общее место! Я знаю много хороших
общих мест. Да вот, например:
свобода и порядок — известное
общее место.
Натура заменяет здесь и соображения рассудка, и требования чувства и воображения: все это сливается в
общем чувстве организма, требующего себе воздуха, пищи,
свободы.
Тут шло сначала
общее сравнение воспитательного дела с посевом, удача которого зависит не от одной доброты семян, почвы и обработки, но и от атмосферы, которая не в нашей воле, а потом в более частном смысле говорилось о педагогах, подготовка которых признавалась несовершенною: «они-де малосведущи, робки, низкопоклонны и мелочно придирчивы: они не любители
свободы, но легко содействуют своеволию».
— В
общем, если хотите, мало ж!.. Так что самый съезд членов лиги мира […съезд членов лиги мира. — Лига мира и
свободы, ставившая своей целью пропаганду идей политической
свободы и пацифизма, была основана в 1867 году. В работе лиги принимали участие М.А.Бакунин, Жюль Валлес, И.Беккер и другие видные представители социалистического движения. В ноябре 1867 года сотрудничать в органе лиги был приглашен Карл Маркс.] в Женеве вышел какой-то странный… — проговорил он.
Те люди, которые однажды, растроганные
общей чистой радостью и умиленные светом грядущего братства, шли по улицам с пением, под символами завоеванной
свободы, — те же самые люди шли теперь убивать, и шли не потому, что им было приказано, и не потому, что они питали вражду против евреев, с которыми часто вели тесную дружбу, и даже не из-за корысти, которая была сомнительна, а потому, что грязный, хитрый дьявол, живущий в каждом человеке, шептал им на ухо: «Идите.
«Торговля бежит от притеснений и царствует там, где она свободна; но
свобода не есть самовластие торгующих в странах вольных: например, в Англии они всего более ограничены законами [О
свободе торговой можно сказать то же, что о
свободе политической: она состоит не в воле делать все полезное одному человеку, а воле делать все не вредное обществу.]; но законы сии имеют единственною целию
общее благо торговли, и купечество в Англии процветает (317–322)».
Кухарь, при помощи десятка баб, взятых с работы, управляется с птицею, поросятами, кореньями, зеленью; булочница дрожит телом и духом, чтобы опара на булки была хороша и чтобы тесто выходилось и булки выпеклись бы на славу; кухарка в другой кухне, с помощницами, также управляется с птицею, выданною ей, но уже не кормленою, а из числа гуляющих на
свободе, и приготовляет в больших горшках обед особо для конюхов гостиных, для казаков, препровождающих пана полковника и прочих панов; особо и повкуснее для мелкой шляхты, которые приедут за панами: им не дозволено находиться за
общим столом с важными особами.
— Разврат-то существовал, но он прятался, его стыдились, блудниц побивали каменьями, а нынешняя блудница ходит гордо и открыто. Где же любовь к ближнему? Где прославленная культура, гуманизм, великия идеи братства и
свободы? Вот для неё, для девицы, не нашлось другого куска хлеба… Она хуже скота несмысленного. Это наш грех,
общий грех… Мы ее видели и не помогли ей, мы ее не поддержали, мы ее оттолкнули от нашего сердца, мы насмеялись над ней.
Девушка, как ни много разделяет она
общие труды с мужчинами, все-таки имеет несколько более
свободы предаться своим мыслям.
Поэтому, останавливаясь на самых
общих намеках на то, каким образом должна быть принята и употреблена
свобода каждым простолюдином нашим,] мы теперь возвратимся к той параллели, к которой, как мы сказали, подает повод рассказ «Игрушечка».
Императорский панславизм, восхваляемый от времени до времени людьми купленными или заблуждающимися, разумеется, не имеет ничего
общего с союзом, основанным на началах
свободы.
В них более благородного самоотвержения; они умели смело покушаться несколько раз на приобретение своей
свободы, умели без страха идти на пытку, в рудники, страдать за идею, и поэтому наш братский призыв к ним: принять самое деятельное участие в
общем деле, поделиться с нами своей энергией».
Барская брезгливость в отношении к хозяйству ничего
общего не имеет с той от него
свободой, о которой учит Евангелие: оно хочет не пренебрежения, но духовного преодоления, выхода за пределы мира сего с его необходимостью [Ср. в моем сборнике «Два града»: «Христианство и социальный вопрос», «Хозяйство и религиозная личность» и др.
«Законы природы», идея о все
общей мировой детерминированности, о каком-то perpetuum mobile [Вечный двигатель (лат.).] есть необходимое вспомогательное орудие познания, его прагматические костыли, опираясь на них человек расширяет свою мощь и положительную
свободу.
Общая антиномия тварности другое выражение находит в антиномии
свободы и необходимости.
Но в то же время мир был только предсотворен в человеке, который должен был со своей стороны сотворить самого себя собственной
свободой и лишь затем вступить во владение миром, осуществив
общий план творения.
Так изначально определились внутренние двигатели философии: примат
свободы над бытием, духа над природой, субъекта над объектом, личности над универсально-общим, творчества над эволюцией, дуализма над монизмом, любви над законом.
Мы должны говорить обратное тому, что всегда говорят: божественное обнаруживается в «частях», никогда не в «целом», в индивидуальном, никогда не в
общем, оно обнаруживается не в миропорядке, ничего
общего с Богом не имеющем, а в восстании страдающей личности против миропорядка, восстании
свободы против необходимости.
Это была иллюзия, хотя и имеющая связь с глубокой темой H. Федоров хотел победить смерть, обратить время, изменить прошлое путем «
общего дела» активного воскрешения Это была великая и христианская идея, но она не была достаточно связана с проблемой личности и
свободы, с проблемой победы сознания над объективацией.
Субъективность прорывается в объективность,
свобода в необходимость, личность в царство
общего.
Можно глубже сказать: бытие есть отчуждение и объективация, превращение
свободы в необходимость, индивидуального в
общее, личного в безличное, торжество разума, потерявшего связь с человеческим существованием.
Монизм есть господство «
общего», отвлеченно-универсального и отрицание личности и
свободы.
Утопия совершенного общества в условиях нашего мира, утопия священного царства и священной власти, утопия совершенной и абсолютной
общей воли народа или пролетариата, утопия абсолютной справедливости и абсолютного братства сталкивается с верховной ценностью личности, с личной совестью и личным достоинством, со
свободой духа и совести.
Употребляя кантовскую терминологию, можно было бы сказать, что царство природы есть царство
общего, царство же
свободы есть царство единичного.
Но верно обратное: именно этот эмпирический, объективированный мир есть царство
общего, царство закона, царство необходимости, царство принуждения универсальными началами всего индивидуального и личного, иной же духовный мир есть царство индивидуального, единичного, личного, царство
свободы.
Так называемый индивидуализм, свойственный буржуазно-капиталистическому обществу, связанный с экономической
свободой и неограниченной частной собственностью, ничего
общего с личностью не имеет и враждебен ей.
После молитвы, сначала прочитанной, а затем пропетой старшими, мы поднялись в классы, куда швейцар Петр принес целый поднос корзин, коробок и мешочков разных величин, оставленных внизу посетителями. Началось угощение, раздача сластей подругам, даже мена. Мы с Ниной удалились в угол за черную классную доску, чтобы поболтать на
свободе. Но девочки отыскали нас и завалили лакомствами.
Общая любимица Нина, гордая и самолюбивая, долго отказывалась, но, не желая обидеть подруг, приняла их лепту.
В заседаниях конгресса, под
общей фразеологией начал"Мира и
свободы", и происходила более или менее затушеванная распря между политическим радикализмом и социализмом, вплоть до анархической пропаганды Бакунина. Около него и скучивалась самая крайняя группа из французов и русских.