Неточные совпадения
С каждым годом притворялись окна в его доме, наконец остались только два, из которых одно, как уже видел
читатель, было заклеено бумагою; с каждым годом уходили из вида более и более главные части хозяйства, и мелкий взгляд его
обращался к бумажкам и перышкам, которые он собирал в своей комнате; неуступчивее становился он
к покупщикам, которые приезжали забирать у него хозяйственные произведения; покупщики торговались, торговались и наконец бросили его вовсе, сказавши, что это бес, а не человек; сено и хлеб гнили, клади и стоги
обращались в чистый навоз, хоть разводи на них капусту, мука в подвалах превратилась в камень, и нужно было ее рубить,
к сукнам, холстам и домашним материям страшно было притронуться: они
обращались в пыль.
Сделаю предисловие:
читатель, может быть, ужаснется откровенности моей исповеди и простодушно спросит себя: как это не краснел сочинитель? Отвечу, я пишу не для издания;
читателя же, вероятно, буду иметь разве через десять лет, когда все уже до такой степени обозначится, пройдет и докажется, что краснеть уж нечего будет. А потому, если я иногда
обращаюсь в записках
к читателю, то это только прием. Мой
читатель — лицо фантастическое.
В заключение позволяю себе обратить
читателя к тому краткому вступлению, которое я предпослал настоящему этюду. При помощи сопоставлений он поймет, каким образом дело вполне реальное и содержательное может благодаря обстоятельствам
обратиться в кучу бессвязных и не согретых внутренним смыслом мелочей.
Но здесь я
обращаюсь к снисходительности
читателя.
Повесть наша, собственно, кончена; мы можем остановиться, предоставляя
читателю разрешить: кто виноват? — Но есть еще несколько подробностей, которые кажутся нам довольно занимательными; позвольте ими поделиться.
Обращаемся сначала
к бедному Круциферскому.
И вот еще для меня задача: для чего в самом деле называю я вас «господами», для чего
обращаюсь к вам, как будто и вправду
к читателям?
Но, кроме рассуждений о пользе гласности, были и действительные ее применения. Вы помните их,
читатель; а если не помните, то
обратитесь к «Свистку»: там их целая коллекция… «Свисток» может ими восхищаться, сколько ему угодно; но мы, признаемся, не видим спасения России в подобном применении гласности.
— Припомнив это, мы представляем
читателю следующий вывод, который он может уже прямо приложить
к русской литературе последнего времени: «Когда какое-нибудь литературное явление мгновенно приобретает чрезвычайное сочувствие массы публики, это значит, что публика уже прежде того приняла и сознала идеи, выражение которых является теперь в литературе; тут уже большинство
читателей обращается с любопытством
к литературе, потому что ожидает от нее обстоятельного разъяснения и дальнейшей разработки вопросов, давно поставленных самой жизнью.
Для
читателей, позабывших определение Гизо, мы можем привести страницу из его первой лекции; а потом
обратимся к г. Жеребцову.
Поставим еще раз на вид
читателям, что мы нарочно
обращаемся за цитатами
к Карамзину, как приверженцу допетровской Руси.
Но возвращаемся
к нашей приятельнице Домне Платоновне. Вас, кто бы вы ни были, мой снисходительный
читатель, не должно оскорблять, что я назвал Домну Платоновну нашей общей приятельницей. Предполагая в каждом
читателе хотя самое малое знакомство с Шекспиром, я прошу его припомнить то гамлетовское выражение, что «если со всяким человеком
обращаться по достоинству, то очень немного найдется таких, которые не заслуживали бы порядочной оплеухи». Трудно бывает проникнуть во святая-святых человека!
Предоставляя самим
читателям насладиться припоминанием всего развития повести, мы
обратимся опять
к характеру Инсарова или, лучше,
к тому отношению, в каком стоит он
к окружающему его русскому обществу.
Я бы хотел здесь поговорить о размерах силы, проявляющейся в современной русской беллетристике, но это завело бы слишком далеко… Лучше уж до другого раза. Предмет этот никогда не уйдет. А теперь
обращусь собственно
к г. Достоевскому и главное —
к его последнему роману, чтобы спросить
читателей: забавно было бы или нет заниматься эстетическим разбором такого произведения?
Обращаясь теперь
к началу нашей статьи, мы намерены предложить
читателям вопрос: не состоит ли и большинство нашего общества из членов двух названных нами категорий?
И Ницше ясно понимал, что из всех его предпосылок настоятельно вытекал вывод о необходимости религиозного утешения, — того религиозного утешения, против которого его интеллектуальная совесть протестовала изо всех сил. В позднейшем предисловии
к «Рождению трагедии» он представляет себе
читателя, который
обращается к нему с таким возражением...
Литература тщательно оплевывала в прошлом все светлое и сильное, но оплевывала наивно, сама того не замечая, воображая, что поддерживает какие-то «заветы»; прежнее чистое знамя в ее руках давно уже
обратилось в грязную тряпку, а она с гордостью несла эту опозоренную ею святыню и звала
к ней
читателя; с мертвым сердцем, без огня и без веры, говорила она что-то, чему никто не верил…
В преклонных летах
обратился он
к русскому
читателю с своей исповедью «Лучше поздно, чем никогда», где и рассказал историю развития своего творчества.
Рассказывали, что однажды императрица
обратилась к своему камердинеру Попову, отличавшемуся, как уже знают
читатели, грубою откровенностью, с вопросом, что говорят в Петербурге о Григорие Александровиче.