Неточные совпадения
Начинает тихо, нежно: «Помнишь, Гретхен, как ты, еще невинная, еще ребенком, приходила с твоей мамой
в этот собор и лепетала молитвы по старой книге?» Но песня все сильнее, все страстнее, стремительнее; ноты выше:
в них слезы, тоска, безустанная, безвыходная, и, наконец, отчаяние: «Нет прощения, Гретхен, нет здесь тебе прощения!» Гретхен хочет молиться, но из
груди ее рвутся лишь крики — знаете, когда судорога от слез
в груди, — а песня сатаны все не умолкает, все глубже вонзается
в душу, как острие, все выше — и вдруг
обрывается почти криком: «Конец всему, проклята!» Гретхен падает на колена, сжимает перед собой руки — и вот тут ее молитва, что-нибудь очень краткое, полуречитатив, но наивное, безо всякой отделки, что-нибудь
в высшей степени средневековое, четыре стиха, всего только четыре стиха — у Страделлы есть несколько таких нот — и с последней нотой обморок!
От последнего слова
в груди Хионии Алексеевны точно что
оборвалось. Она даже задрожала. Теперь все пропало, все кончено; Привалов поехал делать предложение Nadine Бахаревой. Вот тебе и жених…
От этого детского лепета у ней точно что
оборвалось и растаяло
в груди.
В этом крике было что-то суровое, внушительное. Печальная песня
оборвалась, говор стал тише, и только твердые удары ног о камни наполняли улицу глухим, ровным звуком. Он поднимался над головами людей, уплывая
в прозрачное небо, и сотрясал воздух подобно отзвуку первого грома еще далекой грозы. Холодный ветер, все усиливаясь, враждебно нес встречу людям пыль и сор городских улиц, раздувал платье и волосы, слепил глаза, бил
в грудь, путался
в ногах…
В груди у меня словно
оборвалось что-то. Не смея, с одной стороны, предполагать, чтобы господин вице-губернатор отважился, без достаточного основания, обзывать дураком того, кого он еще накануне честил вашим превосходительством, а с другой стороны, зная, что он любил иногда пошутить (терпеть не могу этих шуток,
в которых нельзя понять, шутка ли это или испытание!), я принял его слова со свойственною мне осмотрительностью.
Круциферскому показалось, что у него
в груди что-то
оборвалось и что
грудь наполняется горячей кровью, и все она подступает выше и выше, и скоро хлынет ртом…
Голос старухи вдруг
оборвался, и она зарыдала; но это продолжалось одну секунду. Она снова заслонила Дуню, стоявшую
в дверях со спавшим на
груди ее младенцем, и подхватила с возраставшим негодованием...
Он сказал: «Не будем говорить», — а я видела, что он всеми силами души ждал моего слова. Я хотела говорить, но не могла, что-то жало мне
в груди. Я взглянула на него, он был бледен, и нижняя губа его дрожала. Мне стало жалко его. Я сделала усилие и вдруг, разорвав силу молчания, сковывавшую меня, заговорила голосом тихим, внутренним, который, я боялась,
оборвется каждую секунду.
Вдруг стон тяжелый вырвался из
груди,
Как будто сердца лучшая струна
Оборвалась… он вышел мрачно, твердо,
Прыгнул
в седло и поскакал стремглав,
Как будто бы гналося вслед за ним
Раскаянье… и долго он скакал,
До самого рассвета, без дороги,
Без всяких опасений — наконец
Он был терпеть не
в силах… и заплакал!
В груди Бурмистрова что-то
оборвалось, на сердце пахнуло жутким холодом; подняв голос, он напрягся и с отчаянием завыл, закричал, но снова, еще более сильно и мощно, сотнями
грудей вздохнула толпа...
Недавно рано утром меня разбудили к больному, куда-то
в один из пригородов Петербурга. Ночью я долго не мог заснуть, мною овладело странное состояние: голова была тяжела и тупа,
в глубине
груди что-то нервно дрожало, и как будто все нервы тела превратились
в туго натянутые струны; когда вдали раздавался свисток поезда на вокзале или трещали обои, я болезненно вздрагивал, и сердце, словно
оборвавшись, вдруг начинало быстро биться. Приняв бромистого натра, я, наконец, заснул; и вот через час меня разбудили.
Пусть резкий, холодный ветер бьет
в лицо и кусает руки, пусть комья снега, подброшенные копытами, падают
в шапку, за воротник, на шею, на
грудь, пусть визжат полозья и
обрываются постромки и вальки, черт с ними совсем!
Вчера вернулся он к обеду, и конец дня прошел чрезвычайно пресно. Нить искренних разговоров
оборвалась. Ему стало особенно ясно, что если с Серафимой не нежиться, не скользить по всему, что навернется на язык
в их беседах, то содержания
в их сожительстве нет. Под видимым спокойствием Серафимы он чуял бурю.
В груди ее назрела еще б/ольшая злоба к двоюродной сестре. Если та у них заживется, произойдет что-нибудь безобразное.
Благородный отец и простак Щипцов, высокий, плотный старик, славившийся не столько сценическими дарованиями, сколько своей необычайной физической силой, «вдрызг» поругался во время спектакля с антрепренером и
в самый разгар руготни вдруг почувствовал, что у него
в груди что-то
оборвалось.
— От нутра, если что
в нутре
оборвется… Кашлять человек начнет, так настой из них
грудь мягчит и мокроту гонит…