Неточные совпадения
Левин молчал, поглядывая на незнакомые ему лица двух товарищей Облонского и в особенности на руку элегантного Гриневича, с такими
белыми длинными пальцами, с такими длинными, желтыми, загибавшимися в конце
ногтями и такими огромными блестящими запонками на рубашке, что эти руки, видимо, поглощали всё его внимание и не давали ему свободы мысли. Облонский тотчас заметил это и улыбнулся.
Лампа, плохо освещая просторную кухню, искажала формы вещей: медная посуда на полках приобрела сходство с оружием, а
белая масса плиты — точно намогильный памятник. В мутном пузыре света старики сидели так, что их разделял только угол стола.
Ногти у медника были зеленоватые, да и весь он казался насквозь пропитанным окисью меди. Повар, в пальто, застегнутом до подбородка, сидел не по-стариковски прямо и гордо; напялив шапку на колено, он прижимал ее рукой, а другою дергал свои реденькие усы.
Дня через три, вечером, он стоял у окна в своей комнате, тщательно подпиливая только что остриженные
ногти. Бесшумно открылась калитка, во двор шагнул широкоплечий человек в пальто из парусины, в
белой фуражке, с маленьким чемоданом в руке. Немного прикрыв калитку, человек обнажил коротко остриженную голову, высунул ее на улицу, посмотрел влево и пошел к флигелю, раскачивая чемоданчик, поочередно выдвигая плечи.
Ей не ответили. Она щелкнула
ногтем по молочно-белому абажуру, послушала звон стекла, склонив голову набок, и бесшумно исчезла, углубив чем-то печаль Клима.
Белье носит тонкое, меняет его каждый день, моется душистым мылом,
ногти чистит — весь он так хорош, так чист, может ничего не делать и не делает, ему делают все другие: у него есть Захар и еще триста Захаров…
Мне нравилась его как бы простоватость, которую я наконец разглядел в нем, и некоторая привязанность его к нашему семейству, так что я решился наконец ему простить его медицинское высокомерие и, сверх того, научил его мыть себе руки и чистить
ногти, если уж он не может носить чистого
белья.
Монахиня в клобуке, с развевающимся вуалем и тянущимся за ней черным шлейфом, сложив
белые с очищенными
ногтями руки, в которых она держала топазовые четки, вышла из кабинета и прошла к выходу.
У этого профессора было две дочери, лет двадцати семи, коренастые такие — Бог с ними — носы такие великолепные, кудри в завитках и глаза бледно-голубые, а руки красные с
белыми ногтями.
Хвостовые перья сверху пестрые, а снизу почти
белые; над хвостом, под коричневыми длинными перьями, уже с половины спины лежат ярко-белые перья с небольшими копьеобразными крапинками; на шее, под горлышком, перышки светлы, даже белесоваты; глаза небольшие, темные, шея длиною в три вершка; нос темно-рогового цвета, довольно толстый, загнутый книзу, в два вершка с половиною; крылья очень большие, каждое длиною в две четверти с вершком, если мерить от плечевого сустава до конца последнего пера; хвост коротенький; ноги в четверть длиною, пальцы соразмерные; цвет кожи на ногах темный, пальцы еще темнее,
ногти совсем черные, небольшие и крепкие.
Глаза темные, брови широкие и красные, голова небольшая, шея довольно толстая; издали глухарь-косач покажется черным, но это несправедливо: его голова и шея покрыты очень темными, но в то же время узорно-серыми перышками; зоб отливает зеленым глянцем, хлупь испещрена
белыми пятнами по черному полю, а спина и особенно верхняя сторона крыльев — по серому основанию имеют коричневые длинные пятна; нижние хвостовые перья — темные, с
белыми крапинками на лицевой стороне, а верхние, от спины идущие, покороче и серые; подбой крыльев под плечными суставами ярко-белый с черными крапинами, а остальной — сизо-дымчатый; ноги покрыты мягкими, длинными, серо-пепельного цвета перышками и очень мохнаты до самых пальцев; пальцы же облечены, какою-то скорлупообразною, светлою чешуйчатою бронею и оторочены кожаною твердою бахромою;
ногти темные, большие и крепкие.
Брюхо у него и часть зоба или груди —
белые; глаза темные, немного навыкате, довольно большие и веселые, ножки темноватые, почти черненькие; три передних пальца очень длинны и снабжены острыми и довольно долгими
ногтями.
Лиза пошла в другую комнату за альбомом, а Паншин, оставшись один, достал из кармана батистовый платок, потер себе
ногти и посмотрел, как-то скосясь, на свои руки. Они у него были очень красивы и
белы; на большом пальце левой руки носил он винтообразное золотое кольцо. Лиза вернулась; Паншин уселся к окну, развернул альбом.
— Ага, — чей-то торжествующий голос — передо мною затылок и нацеленный в небо палец — очень отчетливо помню желто-розовый
ноготь и внизу
ногтя —
белый, как вылезающий из-за горизонта, полумесяц. И это как компас: сотни глаз, следуя за этим пальцем, повернулись к небу.
Одевался он всегда тщательно, даже щеголевато, но не чересчур, а только со вкусом;
белье носил отличное; руки у него были полны и
белы,
ногти длинные и прозрачные.
— Чему ты? — спросил тот, старательно отдирая своими короткими
белыми ногтями кожу с апельсина.
Г-н Клюбер начал с того, что отрекомендовался, причем так благородно наклонил стан, так приятно сдвинул ноги и так учтиво тронул каблуком о каблук, что всякий непременно должен был почувствовать: «У этого человека и
белье и душевные качества — первого сорта!» Отделка обнаженной правой руки (в левой, облеченной в шведскую перчатку, он держал до зеркальности вылощенную шляпу, на дне которой лежала другая перчатка) — отделка этой правой руки, которую он скромно, но с твердостью протянул Санину, превосходила всякое вероятие: каждый
ноготь был в своем роде совершенство!
— Какой я нынче, ваше сиятельство, игрок, особенно в пикет! Со службой совсем разучился! — отвечал правитель дел, сухопарый, или, точнее сказать, какой-то даже оглоданный петербургский чиновник, с расчесанными бакенбардами, с старательно вычищенными
ногтями, в нескольких фуфайках и сверх их в щегольском
белье.
И руки у всех были дворянские,
белые, большие, с крепкими, как слоновая кость,
ногтями; у всех усы так и лоснились, зубы сверкали, а тончайшая кожа отливала румянцем на щеках, лазурью на подбородке.
Его вялые губы сложены цветком, он тихо и тщательно высвистывает странный и печальный мотив, длинные пальцы
белой руки барабанят по гулкому краю стола — тускло поблескивают
ногти, — а в другой руке желтая перчатка, он отбивает ею на колене такт.
— Да, да! Чем дальше на север, тем настойчивее люди! — утверждает Джиованни, большеголовый, широкоплечий парень, в черных кудрях; лицо у него медно-красное, нос обожжен солнцем и покрыт
белой чешуей омертвевшей кожи; глаза — большие, добрые, как у вола, и на левой руке нет большого пальца. Его речь так же медленна, как движения рук, пропитанных маслом и железной пылью. Сжимая стакан вина в темных пальцах, с обломанными
ногтями, он продолжает басом...
Илья понял вопрос. Он круто повернулся на стуле от злобы к этому человеку в ослепительно
белой рубашке, к его тонким пальцам с чистыми
ногтями, к золоту его очков и острым, тёмным глазам. Он ответил вопросом...
Но в этот же миг сверкнула
белая рука в рваном рукаве, блеснул длинный холеный
ноготь мизинца. Как сейчас я вижу это и как сейчас слышу среди этого буйства спокойное...
глядя на нас жадным взором, — стоял в одном нижнем
белье и в опорках положительно Аполлон Бельведерский. Он был выше всех на голову,
белые атлетические руки, на мизинце огромный холеный
ноготь, какие тогда носили великосветские франты.
Осматривал он нас каждую баню в предбаннике, но, кроме того, производил еще внезапные ревизии: вдруг остановит кадета и прикажет раздеться донага; осмотрит все тело, все
белье, даже
ногти на ногах оглядит — выстрижены ли.
— Александра Павловна велели вас благодарить и за особенное удовольствие себе поставляют, — возразил Константин Диомидыч, приятно раскланиваясь на все стороны и прикасаясь толстой, но
белой ручкой с
ногтями, остриженными треугольником, к превосходно причесанным волосам.
Девочка, впрочем, и не вырывалась из угла; она стояла смирно, надув губенки, и колупала
ногтем своего пальчика штукатурку
белой стены.
Артамонов старший лежал на полу, на жиденьком, жёстком тюфяке; около него стояло ведро со льдом, бутылки кваса, тарелка с квашеной капустой, обильно сдобренной тёртым хреном. На диване, открыв рот и, как Наталья, подняв брови, разметалась Пашута, свесив на пол ногу,
белую с голубыми жилками и
ногтями, как чешуя рыбы. За окном тысячами жадных пастей ревело всероссийское торжище.
Коротков побежал через колонный зал туда, куда ему указывала маленькая
белая рука с блестящими красными
ногтями. Проскакав зал, он очутился на узкой и темноватой площадке и увидал открытую пасть освещенного лифта. Сердце ушло в ноги Короткову, — догнал… пасть принимала квадратную одеяльную спину и черный блестящий портфель.
Выйдет он в свой парк, в котором он когда-то нежил свое тело рыхлое,
белое, рассыпчатое, как кошка, в один миг, взлезет на самую вершину дерева и стережет оттуда. Прибежит это заяц, встанет на задние лапки и прислушивается, нет ли откуда опасности, — а он уж тут как тут. Словно стрела соскочит с дерева, вцепится в свою добычу, разорвет ее
ногтями, да так со всеми внутренностями, даже со шкурой, и съест.
А по началу казалось, что он человек светский и образованный, —
ногти длинные,
белые и всегда батистовый платок в руках.
— Где полуночничаешь, щенок? — крикнула на него мать, замахнулась кулаком, но не ударила. Рукава у нее были засучены, обнажая
белые толстые руки, и на безбровом плоском лице выступали капли пота. Когда Сашка проходил мимо нее, он почувствовал знакомый запах водки. Мать почесала в голове толстым указательным пальцем с коротким и грязным
ногтем и, так как браниться было некогда, только плюнула и крикнула...
Лиза принесла еще пастилы, трех сортов варенья и сохранившиеся особенного моченья опортовые яблоки и остановилась за спиной матери, вглядываясь в игру и изредка поглядывая на офицеров и в особенности на
белые с тонкими, розовыми, отделанными
ногтями руки графа, которые так опытно, уверенно и красиво бросали карты и брали взятки.
— Значит, у вас теперь три Анны, — сказал он, осматривая свои
белые руки с розовыми
ногтями, — одна в петлице, две на шее.
Павел Николаевич лежал на мягком матрасе, в блестящем серебристом
белье; перевязка его позорной раны в ногу не причинила ему ни малейшей боли и расстройства, и он, обрызганный тонкими духами, глядел себе на розовые
ногти и видел ясно вблизи желанный край своих стремлений.
Через час после своего приезда Павел Николаевич, освежившись в прохладной ванне, сидел в одном
белье пред дорожным зеркалом в серебряной раме и чистил костяным копьецом
ногти.
Полные руки ее с розовыми
ногтями достойны быть моделью ваятеля; шея
бела как алебастр и чрезвычайно красиво поставлена в соотношении к бюсту, служащему ей основанием.
Володя этот был рыхловатый мальчик, необычно большого роста, с неровными пятнами румянца на
белом лице. Мы все — брат Миша, Володя и я — помещались в одной комнате. Нас с Мишею удивляло и смешило, что мыло у Володи было душистое, особенные были ножнички для
ногтей; волосы он помадил, долго всегда хорошился перед зеркалом.
— Вот он как Писарева ругает. А когда Писарева выпустили из нашей крепости, он первым делом зашел к нам поблагодарить Гаврилу Ивановича за внимательное к нему отношение. Какое он на меня впечатление произвел! Я ждала увидеть косматого нигилиста с грязными
ногтями, а увидела скромного, чрезвычайно воспитанного мальчика. И такой он был
белый,
белый…
На крупных пальцах его с неприятно
белыми ногтями блестели кольца.
Прежний вельможа, простояв тридцать лет под ветром и пламенным солнцем, изнемождил в себе вид человеческий. Глаза его совсем обесцветились, изгоревшее тело его все почернело и присохло к остову, руки и ноги его иссохли, и отросшие
ногти загнулись и впились в ладони, а на голове остался один клок волос, и цвет этих волос был не
белый, и не желтый, и даже не празелень, а голубоватый, как утиное яйцо, и этот клок торчал на самой середине головы, точно хохол на селезне.
— Что, милая? — покорно и безнадежно отвечал о. Василий и дрожащими загорелыми пальцами с грязными от земли нестрижеными
ногтями оправлял ее сбившиеся волосы. Была она еще молода и красива, и на плохонькой домашней ряске мужа рука ее лежала как мраморная:
белая и тяжелая. — Что, милая? Может быть, чайку бы выпила — ты еще не пила?
Не поражала своим убожеством грязная, пустая комната; не замечалось и того, что сам он стал нечистоплотен и ленив: по неделям не меняет
белья, ленится чистить
ногти, а когда и замечалось, то тут же опровергалось резонным соображением: «Ведь мне за барышнями не ухаживать!» Легче было и дело делать спустя рукава; не так обидно казалось и то, что он в пятьдесят лет штабс-капитан, тогда как иные товарищи его по выпуску уже полковники, а то и генералы.