Неточные совпадения
Вздохнул Савелий… — Внученька!
А внученька! — «Что, дедушка?»
— По-прежнему взгляни! —
Взглянула я по-прежнему.
Савельюшка засматривал
Мне в очи; спину старую
Пытался разогнуть.
Совсем стал
белый дедушка.
Я обняла старинушку,
И долго у креста
Сидели мы и плакали.
Я деду горе
новоеПоведала свое…
Сам больной, вымытый и причесанный, лежал на чистых простынях, на высоко поднятых подушках, в чистой рубашке с
белым воротником около неестественно тонкой шеи и с
новым выражением надежды, не спуская глаз, смотрел на Кити.
Потом показал одну за другою палаты, кладовую, комнату для
белья, потом печи
нового устройства, потом тачки такие, которые не будут производить шума, подвозя по коридору нужные вещи, и много другого.
— Матушки!!
Новое,
белое платье! Таня! Гриша! — говорила мать, стараясь спасти платье, но со слезами на глазах улыбаясь блаженною, восторженною улыбкой.
Полный месяц светил на камышовую крышу и
белые стены моего
нового жилища; на дворе, обведенном оградой из булыжника, стояла избочась другая лачужка, менее и древнее первой.
Каменный ли казенный дом, известной архитектуры с половиною фальшивых окон, один-одинешенек торчавший среди бревенчатой тесаной кучи одноэтажных мещанских обывательских домиков, круглый ли правильный купол, весь обитый листовым
белым железом, вознесенный над выбеленною, как снег,
новою церковью, рынок ли, франт ли уездный, попавшийся среди города, — ничто не ускользало от свежего тонкого вниманья, и, высунувши нос из походной телеги своей, я глядел и на невиданный дотоле покрой какого-нибудь сюртука, и на деревянные ящики с гвоздями, с серой, желтевшей вдали, с изюмом и мылом, мелькавшие из дверей овощной лавки вместе с банками высохших московских конфект, глядел и на шедшего в стороне пехотного офицера, занесенного бог знает из какой губернии на уездную скуку, и на купца, мелькнувшего в сибирке [Сибирка — кафтан с перехватом и сборками.] на беговых дрожках, и уносился мысленно за ними в бедную жизнь их.
Досада ли на то, что вот не удалась задуманная назавтра сходка с своим братом в неприглядном тулупе, опоясанном кушаком, где-нибудь во царевом кабаке, или уже завязалась в
новом месте какая зазнобушка сердечная и приходится оставлять вечернее стоянье у ворот и политичное держанье за
белы ручки в тот час, как нахлобучиваются на город сумерки, детина в красной рубахе бренчит на балалайке перед дворовой челядью и плетет тихие речи разночинный отработавшийся народ?
Чудная, однако же, вещь: на другой день, когда подали Чичикову лошадей и вскочил он в коляску с легкостью почти военного человека, одетый в
новый фрак,
белый галстук и жилет, и покатился свидетельствовать почтение генералу, Тентетников пришел в такое волненье духа, какого давно не испытывал.
Когда подле матушки заменила ее гувернантка, она получила ключи от кладовой, и ей на руки сданы были
белье и вся провизия.
Новые обязанности эти она исполняла с тем же усердием и любовью. Она вся жила в барском добре, во всем видела трату, порчу, расхищение и всеми средствами старалась противодействовать.
Всех посадил Мосий Шило в
новые цепи по три в ряд, прикрутил им до самых
белых костей жестокие веревки; всех перебил по шеям, угощая подзатыльниками.
На этот раз ему удалось добраться почти к руке девушки, державшей угол страницы; здесь он застрял на слове «смотри», с сомнением остановился, ожидая
нового шквала, и действительно едва избег неприятности, так как Ассоль уже воскликнула: «Опять жучишка… дурак!..» — и хотела решительно сдуть гостя в траву, но вдруг случайный переход взгляда от одной крыши к другой открыл ей на синей морской щели уличного пространства
белый корабль с алыми парусами.
Всего было двое работников, оба молодые парня, один постарше, а другой гораздо моложе. Они оклеивали стены
новыми обоями,
белыми с лиловыми цветочками, вместо прежних желтых, истрепанных и истасканных. Раскольникову это почему-то ужасно не понравилось; он смотрел на эти
новые обои враждебно, точно жаль было, что все так изменили.
Он только что сошел к завтраку в
новом щегольском, на этот раз не славянофильском, наряде; накануне он удивил приставленного к нему человека множеством навезенного им
белья, и вдруг его товарищи его покидают!
Просидев часа два, Самгин почти с наслаждением погрузился в
белую бурю на улице, — его толкало, покачивало, черные фигуры вырывались из
белого вихря, наскакивая на него, обгоняя; он шел и чувствовал: да, начинается
новая полоса жизни.
Он переживал волнение,
новое для него. За окном бесшумно кипела густая,
белая муть, в мягком, бесцветном сумраке комнаты все вещи как будто задумались, поблекли; Варавка любил картины, фарфор, после ухода отца все в доме неузнаваемо изменилось, стало уютнее, красивее, теплей. Стройная женщина с суховатым, гордым лицом явилась пред юношей неиспытанно близкой. Она говорила с ним, как с равным, подкупающе дружески, а голос ее звучал необычно мягко и внятно.
Он был более нежели небрежен в платье, в
белье: платье носил по многим годам и тратил деньги на покупку
нового с отвращением и досадой, не развешивал его тщательно, а сваливал в угол, в кучу.
Потом со вздохом спрятал тетрадь, взял кучку
белых листков и начал набрасывать программу
нового своего романа.
Яков был в черном фраке и
белом галстуке, а Егорка, Петрушка и
новый, только что из деревни взятый в лакеи Степка, не умевший стоять прямо на ногах, одеты были в старые, не по росту каждому, ливрейные фраки, от которых несло затхлостью кладовой. Ровно в полдень в зале и гостиной накурили шипучим куревом с запахом какого-то сладкого соуса.
Я решил прождать еще только одну минуту или по возможности даже менее минуты, а там — непременно уйти. Главное, я был одет весьма прилично: платье и пальто все-таки были
новые, а
белье совершенно свежее, о чем позаботилась нарочно для этого случая сама Марья Ивановна. Но про этих лакеев я уже гораздо позже и уже в Петербурге наверно узнал, что они, чрез приехавшего с Версиловым слугу, узнали еще накануне, что «придет, дескать, такой-то, побочный брат и студент». Про это я теперь знаю наверное.
В другом я —
новый аргонавт, в соломенной шляпе, в
белой льняной куртке, может быть с табачной жвачкой во рту, стремящийся по безднам за золотым руном в недоступную Колхиду, меняющий ежемесячно климаты, небеса, моря, государства.
В дверях гостиной встретили нас три
новые явления: хозяйка в
белом чепце, с узенькой оборкой, в коричневом платье; дочь, хорошенькая девочка лет тринадцати, глядела на нас так молодо, свежо, с детским застенчивым любопытством, в таком же костюме, как мать, и еще какая-то женщина, гостья или родственница.
Я — ничего себе: всматривался в открывшиеся теперь совсем подробности
нового берега, глядел не без удовольствия, как скачут через камни, точно бешеные
белые лошади, буруны, кипя пеной; наблюдал, как начальство беспокоится, как появляется иногда и задумчиво поглядывает на рифы адмирал, как все примолкли и почти не говорят друг с другом.
Все заранее обольщают себя мечтами, кто — увидеть природу, еще роскошнее виденной, кто —
новых жителей,
новые нравы, кто льстится встретиться с крокодилом, кто с креолкой, иной рассчитывает на сигары; тот хочет заказать
белье из травяного холста; у всех различные желания.
Скромные старушки в
белых платках и серых кафтанах, и старинных поневах, и башмаках или
новых лаптях стояли позади их; между теми и другими стояли нарядные с масляными головами дети.
Рядом с женщиной сидела, далеко не доставая ногами до пола, семилетняя девочка в
новом сарафанчике с косичкой почти
белых волос и не переставая щелкала семечки.
Все были не только ласковы и любезны с Нехлюдовым, но, очевидно, были рады ему, как
новому и интересному лицу. Генерал, вышедший к обеду в военном сюртуке, с
белым крестом на шее, как с старым знакомым, поздоровался с Нехлюдовым и тотчас же пригласил гостей к закуске и водке. На вопрос генерала у Нехлюдова о том, что он делал после того, как был у него, Нехлюдов рассказал, что был на почте и узнал о помиловании того лица, о котором говорил утром, и теперь вновь просит разрешения посетить тюрьму.
С правой стороны — мужики: старики в домодельных кафтанах и лаптях и чистых
белых онучах и молодые в
новых суконных кафтанах, подпоясанных яркими кушаками, в сапогах.
Проезд стоил очень недорого, и дамы не позволили ему заложить свои часы — подарок семейства благодетеля пред отъездом за границу, а роскошно снабдили его средствами, даже
новым платьем и
бельем.
Он помнил, что выхватил из кармана свой
белый новый платок, которым запасся, идя к Хохлаковой, и приложил к голове старика, бессмысленно стараясь оттереть кровь со лба и с лица.
Здесь были шкуры зверей, оленьи панты, медвежья желчь, собольи и беличьи меха, бумажные свечи, свертки с чаем,
новые топоры, плотничьи и огородные инструменты, луки, настораживаемые на зверей, охотничье копье, фитильное ружье, приспособления для носки на спине грузов, одежда, посуда, еще не бывшая в употреблении, китайская синяя даба,
белая и черная материя, одеяла,
новые улы, сухая трава для обуви, веревки и тулузы [Корзины, сплетенные из прутьев и оклеенные материей, похожей на бумагу, но настолько прочной, что она не пропускает даже спирт.] с маслом.
Но тотчас, по изгнании врага, на ее месте явилась
новая, серенькая с
белыми колонками дорического ордена, и Юрко стал опять расхаживать около нее с секирой и в броне сермяжной.
Офицер ожидал меня во всей форме, с
белыми отворотами, с кивером без чехла, с лядункой через плечо, со всякими шнурками. Он сообщил мне, что архиерей разрешил священнику венчать, но велел предварительно показать метрическое свидетельство. Я отдал офицеру свидетельство, а сам отправился к другому молодому человеку, тоже из Московского университета. Он служил свои два губернских года, по
новому положению, в канцелярии губернатора и пропадал от скуки.
Сенные девушки, в
новых холстинковых платьях, наполняют шумом и ветром девичью и коридор; мужская прислуга, в синих суконных сюртуках, с
белыми платками на шеях, ждет в лакейской удара колокола; два лакея в ливреях стоят у входных дверей, выжидая появления господ.
Парасю, голубко!как пристала к нему
белая свитка! еще бы пояс поярче!.. пускай уже, правда, я ему вытку, как перейдем жить в
новую хату.
В то время развязывал он чемодан, вынимал
белье, рассматривал его хорошенько: так ли вымыто, так ли сложено, снимал осторожно пушок с
нового мундира, сшитого уже без погончиков, и снова все это укладывал наилучшим образом.
В отличие от святого Серафима, в котором действительно были
белые лучи, в старце Амвросии было что-то унылое, в нем не было веяния
нового духа.
Одаренность А.
Белого была огромная, и в его творчестве было что-то
новое.
И сразу успех неслыханный. Дворянство так и хлынуло в
новый французский ресторан, где, кроме общих зал и кабинетов, был
белый колонный зал, в котором можно было заказывать такие же обеды, какие делал Оливье в особняках у вельмож. На эти обеды также выписывались деликатесы из-за границы и лучшие вина с удостоверением, что этот коньяк из подвалов дворца Людовика XVI, и с надписью «Трианон».
Последовал рассказ о какой-то
белой «душе», которая явилась в
новую квартиру Яна с соседнего кладбища.
Появление Полуянова произвело в Заполье известную сенсацию. Он нарочно пришел среди
бела дня и медленно шагал по Московской улице, останавливаясь перед
новыми домами. Такая остановка была сделана, между прочим, перед зданием Зауральского коммерческого банка.
— Есть и
новое, Карла Карлыч… Хороша девушка объявилась у Маркотиных. И ростом взяла, и из себя уж столь
бела… Матреной звать. Недавно тут Илья Фирсыч наезжал, тот вот как обихаживал с ней вприсядку. Лебедь
белая, а не девка.
Когда я увидел его впервые, мне вдруг вспомнилось, как однажды, давно, еще во время жизни на
Новой улице, за воротами гулко и тревожно били барабаны, по улице, от острога на площадь, ехала, окруженная солдатами и народом, черная высокая телега, и на ней — на скамье — сидел небольшой человек в суконной круглой шапке, в цепях; на грудь ему повешена черная доска с крупной надписью
белыми словами, — человек свесил голову, словно читая надпись, и качался весь, позванивая цепями.
А.
Белый говорит в своих воспоминаниях: «Символ „жены“ стал зарею для нас (соединением неба с землею), сплетаясь с учением гностиков о конкретной премудрости с именем
новой музы, сливающей мистику с жизнью» [Воспоминания А.
Белого об А. Блоке, напечатанные в четырех томах «Эпопеи», — первоклассный материал для характеристики атмосферы ренессансной эпохи, но фактически в нем много неточного.].
Новые деревянные постройки лоснятся и отсвечивают на солнце,
белеет церковь, старой, простой и потому красивой архитектуры.
За ужином, вместе с Илюшкой, прислуживал и Тараско, брат Окулка. Мальчик сильно похудел, а на лице у него остались
белые пятна от залеченных пузырей. Он держался очень робко и, видимо, стеснялся больше всего своими
новыми сапогами.
Но мнения углекислых не уходили дальше своей сферы, и если бы они даже вышли за пределы ее, то не принесли бы этим никакой пользы для Розанова, а только были бы
новым поводом к вящим для него обвинениям.
Белые были в это время жертвами искупления общей глупости.
Абрамовна вышла из его комнаты с
белым салатником, в котором растаял весь лед, приготовленный для компрессов. Возвращаясь с
новым льдом через гостиную, она подошла к столу и задула догоравшую свечу. Свет был здесь не нужен. Он только мог мешать крепкому сну Ольги Сергеевны и Софи, приютившихся в теплых уголках мягкого плюшевого дивана.
Тут опять явились для меня
новые, невиданные предметы: прежде всего кинулся мне в глаза наряд чувашских женщин: они ходят в
белых рубашках, вышитых красной шерстью, носят какие-то черные хвосты, а головы их и грудь увешаны серебряными, и крупными и самыми мелкими, деньгами: все это звенит и брякает на них при каждом движении.
Приехал отец из присутствия, и я принялся с
новым жаром описывать ему, как прошла
Белая, и рассказывал ему еще долее, еще горячее, чем матери, потому что он слушал меня как-то охотнее.
Кроме отворенных пустых сундуков и привешенных к потолку мешков, на полках, которые тянулись по стенам в два ряда, стояло великое множество всякой всячины, фаянсовой и стеклянной посуды, чайников, молочников, чайных чашек, лаковых подносов, ларчиков, ящичков, даже бутылок с
новыми пробками; в одном углу лежал громадный пуховик, или, лучше сказать, мешок с пухом; в другом — стояла большая
новая кадушка, покрытая
белым холстом; из любопытства я поднял холст и с удивлением увидел, что кадушка почти полна колотым сахаром.