Неточные совпадения
Ему бы следовало пойти
в бабку с матерней стороны, что было бы и лучше, а он родился просто, как говорит пословица:
ни в мать,
ни в отца, а
в проезжего молодца».
Итак, она звалась Татьяной.
Ни красотой сестры своей,
Ни свежестью ее румяной
Не привлекла б она очей.
Дика, печальна, молчалива,
Как лань лесная, боязлива,
Она
в семье своей родной
Казалась девочкой чужой.
Она ласкаться не умела
К
отцу,
ни к
матери своей;
Дитя сама,
в толпе детей
Играть и прыгать не хотела
И часто целый день одна
Сидела молча у окна.
— Нет! — говорил он на следующий день Аркадию, — уеду отсюда завтра. Скучно; работать хочется, а здесь нельзя. Отправлюсь опять к вам
в деревню; я же там все свои препараты оставил. У вас, по крайней мере, запереться можно. А то здесь
отец мне твердит: «Мой кабинет к твоим услугам — никто тебе мешать не будет»; а сам от меня
ни на шаг. Да и совестно как-то от него запираться. Ну и
мать тоже. Я слышу, как она вздыхает за стеной, а выйдешь к ней — и сказать ей нечего.
— Меня вы забудете, — начал он опять, — мертвый живому не товарищ.
Отец вам будет говорить, что вот, мол, какого человека Россия теряет… Это чепуха; но не разуверяйте старика. Чем бы дитя
ни тешилось… вы знаете. И
мать приласкайте. Ведь таких людей, как они,
в вашем большом свете днем с огнем не сыскать… Я нужен России… Нет, видно, не нужен. Да и кто нужен? Сапожник нужен, портной нужен, мясник… мясо продает… мясник… постойте, я путаюсь… Тут есть лес…
— Ненависть — я не признаю. Ненавидеть — нечего, некого. Озлиться можно на часок, другой, а ненавидеть — да за что же? Кого? Все идет по закону естества. И —
в гору идет. Мой
отец бил мою
мать палкой, а я вот…
ни на одну женщину не замахивался даже… хотя, может, следовало бы и ударить.
— Вот вы о старом халате! — сказал он. — Я жду, душа замерла у меня от нетерпения слышать, как из сердца у вас порывается чувство, каким именем назовете вы эти порывы, а вы… Бог с вами, Ольга! Да, я влюблен
в вас и говорю, что без этого нет и прямой любви:
ни в отца,
ни в мать,
ни в няньку не влюбляются, а любят их…
А он сделал это очень просто: взял колею от своего деда и продолжил ее, как по линейке, до будущего своего внука, и был покоен, не подозревая, что варьяции Герца, мечты и рассказы
матери, галерея и будуар
в княжеском замке обратят узенькую немецкую колею
в такую широкую дорогу, какая не снилась
ни деду его,
ни отцу,
ни ему самому.
— Не знаю, — говорила она задумчиво, как будто вникая
в себя и стараясь уловить, что
в ней происходит. — Не знаю, влюблена ли я
в вас; если нет, то, может быть, не наступила еще минута; знаю только одно, что я так не любила
ни отца,
ни мать,
ни няньку…
— Надя,
мать — старинного покроя женщина, и над ней смеяться грешно. Я тебя
ни в чем не стесняю и выдавать силой замуж не буду, только
мать все-таки дело говорит: прежде
отцы да
матери устраивали детей, а нынче нужно самим о своей голове заботиться. Я только могу тебе советовать как твой друг. Где у нас женихи-то
в Узле? Два инженера повертятся да какой-нибудь иркутский купец, а Привалов совсем другое дело…
— Верно, все верно говоришь, только кровь-то
в нас великое дело, Николай Иваныч. Уж ее, брат, не обманешь, она всегда скажется… Ну, опять и то сказать, что бывают детки
ни в мать,
ни в отца. Только я тебе одно скажу, Николай Иваныч: не отдам за тебя Верочки, пока ты не бросишь своей собачьей должности…
— Нет, не то чтоб повальные, а так, мрут, как мухи; жиденок, знаете, эдакой чахлый, тщедушный, словно кошка ободранная, не привык часов десять месить грязь да есть сухари — опять чужие люди,
ни отца,
ни матери,
ни баловства; ну, покашляет, покашляет, да и
в Могилев. И скажите, сделайте милость, что это им далось, что можно с ребятишками делать?
Однажды настороженный, я
в несколько недель узнал все подробности о встрече моего
отца с моей
матерью, о том, как она решилась оставить родительский дом, как была спрятана
в русском посольстве
в Касселе, у Сенатора, и
в мужском платье переехала границу; все это я узнал,
ни разу не сделав никому
ни одного вопроса.
Еще когда он посещал университет, умерла у него старуха бабушка, оставив любимцу внуку
в наших местах небольшое, но устроенное имение, душ около двухсот. Там он, окончивши курс, и приютился, отказавшись
в пользу сестер от своей части
в имении
отца и
матери. Приехавши, сделал соседям визиты, заявляя, что
ни в казне,
ни по выборам служить не намерен, соперником
ни для кого не явится, а будет жить
в своем Веригине вольным казаком.
В том селе был у одного козака, прозвищем Коржа, работник, которого люди звали Петром Безродным; может, оттого, что никто не помнил
ни отца его,
ни матери.
— Что мне до
матери? ты у меня
мать, и
отец, и все, что
ни есть дорогого на свете. Если б меня призвал царь и сказал: «Кузнец Вакула, проси у меня всего, что
ни есть лучшего
в моем царстве, все отдам тебе. Прикажу тебе сделать золотую кузницу, и станешь ты ковать серебряными молотами». — «Не хочу, — сказал бы я царю, —
ни каменьев дорогих,
ни золотой кузницы,
ни всего твоего царства: дай мне лучше мою Оксану!»
Я, конечно, ничего
ни с кем не говорил, но
отец с
матерью что-то заметили и без меня. Они тихо говорили между собой о «пане Александре», и
в тоне их было слышно искреннее сожаление и озабоченность. Кажется, однако, что на этот раз Бродский успел справиться со своим недугом, и таким пьяным, как других письмоводителей, я его не видел. Но все же при всей детской беспечности я чувствовал, что и моего нового друга сторожит какая-то тяжелая и опасная драма.
— Пошел вон! — сказал
отец. Крыжановский поцеловал у
матери руку, сказал: «святая женщина», и радостно скрылся. Мы поняли как-то сразу, что все кончено, и Крыжановский останется на службе. Действительно, на следующей день он опять, как
ни в чем не бывало, работал
в архиве. Огонек из решетчатого оконца светил на двор до поздней ночи.
Четвертая строка: имя, отчество и фамилия. Насчет имен могу только вспомнить, что я, кажется, не записал правильно
ни одного женского татарского имени.
В татарской семье, где много девочек, а
отец и
мать едва понимают по-русски, трудно добиться толку и приходится записывать наугад. И
в казенных бумагах татарские имена пишутся тоже неправильно.
Войной озабочен,
в семействе своем
Отец ни во что не мешался,
Но крут был порою; почти божеством
Он
матери нашей казался,
И сам он глубоко привязан был к ней.
Тут никто не может
ни на кого положиться: каждую минуту вы можете ждать, что приятель ваш похвалится тем, как он ловко обсчитал или обворовал вас; компаньон
в выгодной спекуляции — легко может забрать
в руки все деньги и документы и засадить своего товарища
в яму за долги; тесть надует зятя приданым; жених обочтет и обидит сваху; невеста-дочь проведет
отца и
мать, жена обманет мужа.
Отец,
мать и сестры, все поспели
в гостиную, чтобы всё это видеть и выслушать, и всех поразила «нелепость, которая не может иметь
ни малейших последствий», а еще более серьезное настроение Аглаи, с каким она высказалась об этой нелепости. Все переглянулись вопросительно; но князь, кажется, не понял этих слов и был на высшей степени счастья.
Ульрих Райнер был теперь гораздо старше, чем при рождении первого ребенка, и не сумасшествовал. Ребенка при св. крещении назвали Васильем.
Отец звал его Вильгельм-Роберт.
Мать, лаская дитя у своей груди, звала его Васей, а прислуга Вильгельмом Ивановичем, так как Ульрих Райнер
в России именовался, для простоты речи, Иваном Ивановичем. Вскоре после похорон первого сына,
в декабре 1825 года, Ульрих Райнер решительно объявил, что он
ни за что не останется
в России и совсем переселится
в Швейцарию.
Отец доказывал
матери моей, что она напрасно не любит чувашских деревень, что
ни у кого нет таких просторных изб и таких широких нар, как у них, и что даже
в их избах опрятнее, чем
в мордовских и особенно русских; но
мать возражала, что чуваши сами очень неопрятны и гадки; против этого
отец не спорил, но говорил, что они предобрые и пречестные люди.
Отец с
матерью ни с кем
в Симбирске не виделись; выкормили только лошадей да поели стерляжьей ухи, которая показалась мне лучше, чем
в Никольском, потому что той я почти не ел, да и вкуса ее не заметил: до того ли мне было!.. Часа
в два мы выехали из Симбирска
в Чурасово, и на другой день около полден туда приехали.
Мать,
в свою очередь, пересказывала моему
отцу речи Александры Ивановны, состоявшие
в том, что Прасковью Ивановну за богатство все уважают, что даже всякий новый губернатор приезжает с ней знакомиться; что сама Прасковья Ивановна никого не уважает и не любит; что она своими гостями или забавляется, или ругает их
в глаза; что она для своего покоя и удовольствия не входит
ни в какие хозяйственные дела,
ни в свои,
ни в крестьянские, а все предоставила своему поверенному Михайлушке, который от крестьян пользуется и наживает большие деньги, а дворню и лакейство до того избаловал, что вот как они и с нами, будущими наследниками, поступили; что Прасковья Ивановна большая странница, терпеть не может попов и монахов, и нищим никому копеечки не подаст; молится богу по капризу, когда ей захочется, — а не захочется, то и середи обедни из церкви уйдет; что священника и причет содержит она очень богато, а никого из них к себе
в дом не пускает, кроме попа с крестом, и то
в самые большие праздники; что первое ее удовольствие летом — сад, за которым она ходит, как садовник, а зимою любит она петь песни, слушать, как их поют, читать книжки или играть
в карты; что Прасковья Ивановна ее, сироту, не любит, никогда не ласкает и денег не дает
ни копейки, хотя позволяет выписывать из города или покупать у разносчиков все, что Александре Ивановне вздумается; что сколько
ни просили ее посторонние почтенные люди, чтоб она своей внучке-сиротке что-нибудь при жизни назначила, для того чтоб она могла жениха найти, Прасковья Ивановна и слышать не хотела и отвечала, что Багровы родную племянницу не бросят без куска хлеба и что лучше век оставаться
в девках, чем навязать себе на шею мужа, который из денег женился бы на ней, на рябой кукушке, да после и вымещал бы ей за то.
Я подумал, что
мать ни за что меня не отпустит, и так, только для пробы, спросил весьма нетвердым голосом: «Не позволите ли, маменька, и мне поехать за груздями?» К удивлению моему,
мать сейчас согласилась и выразительным голосом сказала мне: «Только с тем, чтоб ты
в лесу
ни на шаг не отставал от
отца, а то, пожалуй, как займутся груздями, то тебя потеряют».
Отец с
матерью старались растолковать мне, что совершенно добрых людей мало на свете, что парашинские старики, которых
отец мой знает давно, люди честные и правдивые, сказали ему, что Мироныч начальник умный и распорядительный, заботливый о господском и о крестьянском деле; они говорили, что, конечно, он потакает и потворствует своей родне и богатым мужикам, которые находятся
в милости у главного управителя, Михайлы Максимыча, но что как же быть? свой своему поневоле друг, и что нельзя не уважить Михайле Максимычу; что Мироныч хотя гуляет, но на работах всегда бывает
в трезвом виде и не дерется без толку; что он не поживился
ни одной копейкой,
ни господской,
ни крестьянской, а наживает большие деньги от дегтя и кожевенных заводов, потому что он
в части у хозяев, то есть у богатых парашинских мужиков, промышляющих
в башкирских лесах сидкою дегтя и покупкою у башкирцев кож разного мелкого и крупного скота; что хотя хозяевам маленько и обидно, ну, да они богаты и получают большие барыши.
После этого
мать сказала
отцу, что она
ни за что на свете не оставит Агафью
в няньках и что, приехав
в Уфу, непременно ее отпустит.
В зале тетушка разливала чай, няня позвала меня туда, но я не хотел отойти
ни на шаг от
матери, и
отец, боясь, чтобы я не расплакался, если станут принуждать меня, сам принес мне чаю и постный крендель, точно такой, какие присылали нам
в Уфу из Багрова; мы с сестрой (да и все) очень их любили, но теперь крендель не пошел мне
в горло, и, чтоб не принуждали меня есть, я спрятал его под огромный пуховик, на котором лежала
мать.
Здоровье
матери было лучше прежнего, но не совсем хорошо, а потому, чтоб нам можно было воспользоваться летним временем,
в Сергеевке делались приготовления к нашему переезду: купили несколько изб и амбаров;
в продолжение Великого поста перевезли и поставили их на новом месте, которое выбирать ездил
отец мой сам; сколько я
ни просился, чтоб он взял меня с собою,
мать не отпустила.
Я
ни о чем другом не мог
ни думать,
ни говорить, так что
мать сердилась и сказала, что не будет меня пускать, потому что я от такого волнения могу захворать; но
отец уверял ее, что это случилось только
в первый раз и что горячность моя пройдет; я же был уверен, что никогда не пройдет, и слушал с замирающим сердцем, как решается моя участь.
Они ехали
в той же карете, и мы точно так же могли бы поместиться
в ней; но
мать никогда не имела этого намерения и еще
в Уфе сказала мне, что
ни под каким видом не может нас взять с собою, что она должна ехать одна с
отцом; это намеренье
ни разу не поколебалось и
в Багрове, и я вполне верил
в невозможность переменить его.
Как
ни хотелось моему
отцу исполнить обещание, данное
матери, горячо им любимой, как
ни хотелось ему
в Багрово,
в свой дом,
в свое хозяйство,
в свой деревенский образ жизни, к деревенским своим занятиям и удовольствиям, но мысль ослушаться Прасковьи Ивановны не входила ему
в голову.
Отец смеялся, называя меня трусишкой, а
мать, которая и
в бурю не боялась воды, сердилась и доказывала мне, что нет
ни малейшей причины бояться.
Уверяли, что Николай Сергеич, разгадав характер молодого князя, имел намерение употребить все недостатки его
в свою пользу; что дочь его Наташа (которой уже было тогда семнадцать лет) сумела влюбить
в себя двадцатилетнего юношу; что и
отец и
мать этой любви покровительствовали, хотя и делали вид, что ничего не замечают; что хитрая и «безнравственная» Наташа околдовала, наконец, совершенно молодого человека, не видавшего
в целый год, ее стараниями, почти
ни одной настоящей благородной девицы, которых так много зреет
в почтенных домах соседних помещиков.
Видно только было, что горячее чувство, заставившее его схватить перо и написать первые, задушевные строки, быстро, после этих первых строк, переродилось
в другое: старик начинал укорять дочь, яркими красками описывал ей ее преступление, с негодованием напоминал ей о ее упорстве, упрекал
в бесчувственности,
в том, что она
ни разу, может быть, и не подумала, что сделала с
отцом и
матерью.
Наружный тип Саввы Силыча воплотился
в ней вполне, но так как воспитание было дано ей «неженное», то есть глупое, то внутренний тип выработался свой, не похожий
ни на
отца,
ни на
мать.
— Боялся, что ударит офицер! Он — чернобородый, толстый, пальцы у него
в шерсти, а на носу — черные очки, точно — безглазый. Кричал, топал ногами!
В тюрьме сгною, говорит! А меня никогда не били,
ни отец,
ни мать, я — один сын, они меня любили.
Мать Мити, узнав про это, выпытала вою правду у сына и побежала
в магазин фотографических принадлежностей. Она заплатила 12 рублей 50 копеек хозяйке и уговорила ее скрыть имя гимназиста. Сыну же велела всё отрицать и
ни в каком случае не признаваться
отцу.
Но юноша, вскоре после приезда, уже начал скучать, и так как он был единственный сын, то
отец и
мать, натурально, встревожились.
Ни на что он не жаловался, но на службе старанья не проявил, жил особняком и не искал знакомств."Не ко двору он
в родном городе, не любит своих родителей!" — тужили старики. Пытали они рисовать перед ним соблазнительные перспективы — и всё задаром.
— Там идет скверно, — бухнул прямо Егор Егорыч, — наш общий любимец Пьер заболел и лежит опять
в горячке;
мать ускакала к нему,
отец сидит, как пришибленный баран, и сколь я
ни люблю Пьера, но сильно подозреваю, что он пьянствовать там начал!
— Закон у нас не милует никого, и, чтобы избежать его, мне надобно во что бы то
ни стало доказать, что я Тулузов, не убитый, конечно, но другой, и это можно сделать только, если я представлю свидетелей, которые под присягой покажут, что они
в том городе, который я им скажу, знали моего
отца,
мать и даже меня
в молодости… Согласны будут показать это приисканные тобою лица?
Сын Алексей нисколько не походил на
отца ни наружностью,
ни характером, потому что уродился
ни в мать,
ни в отца, а
в проезжего молодца. Это был видный парень, с румяным лицом и добрыми глазами. Сила Андроныч не считал его и за человека и всегда называл девкой. Но Татьяна Власьевна думала иначе — ей всегда нравился этот тихий мальчик, как раз отвечавший ее идеалу мужа для ненаглядной Нюши.
Только вот характером Архип издался
ни в мать,
ни в отца,
ни в бабушку, а как-то был сам по себе: все ему нипочем, везде по колено море.
— Да другого-то делать нечего, — продолжал Лесута, —
в Москву теперь не проедешь. Вокруг ее идет такая каша, что упаси господи! и Трубецкой, и Пожарский, и Заруцкий, и проклятые шиши, — и, словом, весь русский сброд,
ни дать
ни взять, как саранча, загатил все дороги около Москвы. Я слышал, что и Гонсевский перебрался
в стан к гетману Хоткевичу, а
в Москве остался старшим пан Струся. О-ох, Юрий Дмитрич! плохие времена,
отец мой! Того и гляди, придется пенять
отцу и
матери, зачем на свет родили!
Ребенком горбун был тих, незаметен, задумчив и не любил игрушек. Это
ни в ком, кроме сестры, не возбуждало особенного внимания к нему —
отец и
мать нашли, что таков и должен быть неудавшийся человек, но у девочки, которая была старше брата на четыре года, его характер возбуждал тревожное чувство.
— Как зовут? — загудел
в лавке густой бас. — Ну, Илья, гляди у меня
в оба, а зри —
в три! Теперь у тебя, кроме хозяина, никого нет!
Ни родных,
ни знакомых — понял? Я тебе
мать и
отец, — а больше от меня никаких речей не будет…
Против театра
ни отец,
ни мать ничего не имели. Чтобы не беспокоил их поздним возвращением, ему
в доме отделили квартирку, где он и завел библиотеку.
Прошло полчаса, час, а она все плакала. Я вспомнил, что у нее нет
ни отца,
ни матери,
ни родных, что здесь она живет между человеком, который ее ненавидит, и Полей, которая ее обкрадывает, — и какою безотрадной представилась мне ее жизнь! Я, сам не знаю зачем, пошел к ней
в гостиную. Она, слабая, беспомощная, с прекрасными волосами, казавшаяся мне образцом нежности и изящества, мучилась как больная; она лежала на кушетке, пряча лицо, и вздрагивала всем телом.
Ни отца,
ни матери он не помнит и не знает, рос и воспитывался он где-то далеко, чуть не на границах Сибири,
в доме каких-то бездетных, но достаточных супругов из мира чиновников, которых долгое время считал за родителей.