Неточные совпадения
Алексей Александрович прошел в ее кабинет. У ее
стола боком к спинке на
низком стуле сидел Вронский и, закрыв лицо руками, плакал. Он вскочил на голос доктора, отнял руки от лица и увидал Алексея Александровича. Увидав мужа, он так смутился, что опять сел, втягивая голову в плечи, как бы желая исчезнуть куда-нибудь; но он сделал усилие над собой, поднялся и сказал...
Городской бульвар на высоком берегу Волги, с площадкой перед кофейной. Направо (от актеров) — вход в кофейную, налево — деревья; в глубине
низкая чугунная решетка, за ней — вид на Волгу, на большое пространство: леса, села и проч. На площадке
столы и стулья: один
стол на правой стороне, подле кофейной, другой — на левой.
Пузатый комод и на нем трюмо в форме лиры, три неуклюжих стула, старенькое на
низких ножках кресло у
стола, под окном, — вот и вся обстановка комнаты. Оклеенные белыми обоями стены холодны и голы, только против кровати — темный квадрат небольшой фотографии: гладкое, как пустота, море, корма баркаса и на ней, обнявшись, стоят Лидия с Алиной.
Какие-то неприятные молоточки стучали изнутри черепа в кости висков. Дома он с минуту рассматривал в зеркале возбужденно блестевшие глаза, седые нити в поредевших волосах, отметил, что щеки стали полнее, лицо — круглей и что к такому лицу бородка уже не идет, лучше сбрить ее. Зеркало показывало, как в соседней комнате ставит на
стол посуду пышнотелая, картинная девица, румянощекая, голубоглазая, с золотистой косой
ниже пояса.
— Обязательно! — сказал он и, плотно сложив длинные ноги свои, вытянув их, преградил, как шлагбаумом, дорогу Айно к
столу. Самгин даже вздрогнул, ему показалось, что Долганов сделал это из озорства, но, когда Айно, — это уж явно нарочно! — подобрав юбку, перешагнула через ноги
ниже колен, Долганов одобрительно сказал...
В дешевом ресторане Кутузов прошел в угол, — наполненный сизой мутью, заказал водки, мяса и, прищурясь, посмотрел на людей, сидевших под
низким, закопченным потолком необширной комнаты; трое, в однообразных позах, наклонясь над столиками, сосредоточенно ели, четвертый уже насытился и, действуя зубочисткой, пустыми глазами смотрел на женщину, сидевшую у окна; женщина читала письмо, на
столе пред нею стоял кофейник, лежала пачка книг в ремнях.
Третьего дня, за обедом, я не знал, куда смотреть, хоть под
стол залезть, когда началось терзание репутаций отсутствующих: «Тот глуп, этот
низок, другой вор, третий смешон» — настоящая травля!
Там у меня было достопримечательного — полукруглое окно, ужасно
низкий потолок, клеенчатый диван, на котором Лукерья к ночи постилала мне простыню и клала подушку, а прочей мебели лишь два предмета — простейший тесовый
стол и дырявый плетеный стул.
Несколько старых стульев, два небольших столика по углам и
низкий клеенчатый диван направо от письменного
стола составляли всю меблировку кабинета.
У стены, напротив
стола, стоял
низкий турецкий диван, в углу железный несгораемый шкаф, в другом — этажерка.
— Надеюсь, драгоценное здоровье Игнатия Львовича совсем поправилось? — льстиво заговорил управляющий, с
низким поклоном занимая свое обычное место за письменным
столом.
— Вы лжете, господа, — закричала она, вскочила и ударила кулаком по
столу: — вы клевещете! Вы
низкие люди! она не любовница его! он хочет купить ее! Я видела, как она отворачивалась от него, горела негодованьем и ненавистью. Это гнусно!
Тащит мужик из-за пазухи кошелек, вынимает из кошелька бумажку, из бумажки — два-три золотых и с
низким поклоном кладет их на
стол.
Кругом, в
низких прокуренных залах, галдели гости, к вечеру уже подвыпившие. Среди них сновали торгаши с мелочным товаром, бродили вокруг
столов случайно проскользнувшие нищие, гремели кружками монашки-сборщицы.
Трактир «Собачий рынок» был не на самой площади, а вблизи нее, на Неглинном проезде, но считался на Трубе. Это был грязноватый трактирчик-низок. В нем имелся так называемый чистый зал, по воскресеньям занятый охотниками. Каждая их группа на этот день имела свой дожидавшийся
стол.
У дедушки тоже и в той квартире были окна
низкие, темные и тоже только один
стол и стул.
«Благодетель — есть необходимая для человечества усовершенствованнейшая дезинфекция, и вследствие этого в организме Единого Государства никакая перистальтика…» — я прыгающим пером выдавливал эту совершенную бессмыслицу и нагибался над
столом все
ниже, а в голове — сумасшедшая кузница, и спиною я слышал — брякнула ручка двери, опахнуло ветром, кресло подо мною заплясало…
Вдоль стены у окна стояла узенькая,
низкая, вся вогнувшаяся дугой кровать, такая тощая, точно на ее железках лежало одно только розовое пикейное одеяло; у другой стены — простой некрашеный
стол и две грубых табуретки.
Осадчий, сидевший один во главе
стола, приподнялся и стал на колени. Постучав ножом о стакан и добившись тишины, он заговорил
низким грудным голосом, который сочными волнами заколебался в чистом воздухе леса...
Комната была очень
низка, но очень широка и длинна, почти квадратной формы. Два круглых окна, совсем похожих на пароходные иллюминаторы, еле-еле ее освещали. Да и вся она была похожа на кают-компанию грузового парохода. Вдоль одной стены стояла узенькая кровать, вдоль другой очень большой и широкий диван, покрытый истрепанным прекрасным текинским ковром, посередине —
стол, накрытый цветной малороссийской скатертью.
Поддевки, длинные сюртуки
ниже колен, смазные сапоги и картузы, как у Дикого из «Грозы», наполнили двор. Вынесли
стол с книгой подписки на газету.
Старик представил меня жене, пожилой, но еще красивой южной донской красотой. Она очень обрадовалась поклону от дочери. За
столом сидели четыре дочки лет от четырнадцати и
ниже. Сыновей не было — старший был на службе, а младший, реалист, — в гостях. Выпили водочки — старик любил выпить, а после борща, «красненьких» и «синеньких», как хозяйка нежно называла по-донскому помидоры, фаршированные рисом, и баклажаны с мясом, появилась на
стол и бутылочка цимлянского.
Приняв и отдав поклоны, он сел за свой прибор, и все за
столом его разместились по чинам. Осталось одно пустое место,
ниже Годунова.
— Государь, — сказал смиренно Годунов, желая выручить Морозова, — не нам, а тебе о местах судить. Старые люди крепко держатся старого обычая, и ты не гневись на боярина, что помнит он разряды. Коли дозволишь, государь, я сяду
ниже Морозова; за твоим
столом все места хороши!
Как узнал Иван Васильевич, что опоздали его свахи, опалился на Морозова, повершил наказать боярина; велел позвать его ко
столу своему и посадил не только
ниже Вяземского, но и
ниже Годунова, Бориса Федоровича, еще не вошедшего в честь и не имевшего никакого сана.
И с этим Ахилла встал, обвел все общество широко раскрытыми глазами и, постановив их на стоявшей посреди
стола солонке, начал
низким бархатным басом отчетистое...
Лорис-Меликов сел на кресло, стоявшее у
стола. Хаджи-Мурат опустился против него на
низкой тахте и, опершись руками на колени, наклонил голову и внимательно стал слушать то, что Лорис-Меликов говорил ему. Лорис-Меликов, свободно говоривший по-татарски, сказал, что князь, хотя и знает прошедшее Хаджи-Мурата, желает от него самого узнать всю его историю.
Пришел наконец день испытания; с двенадцати часов Ваву чесали, помадили, душили; сама Марья Степановна затянула ее, и без того худенькую, корсетом и придала ей вид осы; зато, с премудрой распорядительностью, она умела кой-где подшить ваты — и все была не вполне довольна: то ей казался ворот слишком высок, то, что у Вавы одно плечо
ниже другого; при всем этом она сердилась, выходила из себя, давала поощрительные толчки горничным, бегала в столовую, учила дочь делать глазки и буфетчика накрывать
стол и проч.
Длинная,
низкая палата вся занята рядом стоек для выдвижных полок, или, вернее, рамок с полотняным дном, на котором лежит «товар» для просушки. Перед каждыми тремя стойками стоит неглубокий ящик на ножках в виде
стола. Ящик этот так и называется —
стол. В этих
столах лежали большие белые овалы. Это и есть кубики, которые предстояло нам резать.
Подали самовар. Юлия Сергеевна, очень бледная, усталая, с беспомощным видом, вышла в столовую, заварила чай — это было на ее обязанности — и налила отцу стакан. Сергей Борисыч, в своем длинном сюртуке
ниже колен, красный, не причесанный, заложив руки в карманы, ходил по столовой, не из угла в угол, а как придется, точно зверь в клетке. Остановится у
стола, отопьет из стакана с аппетитом и опять ходит, и о чем-то все думает.
Доктор Сергей Борисыч был дома; полный, красный, в длинном
ниже колен сюртуке и, как казалось, коротконогий, он ходил у себя в кабинете из угла в угол, засунув руки в карманы, и напевал вполголоса: «Ру-ру-ру-ру». Седые бакены у него были растрепаны, голова не причесана, как будто он только что встал с постели. И кабинет его с подушками на диванах, с кипами старых бумаг по углам и с больным грязным пуделем под
столом производил такое же растрепанное, шершавое впечатление, как он сам.
— Стой! — сказал купец, протянув к нему руку, и, стукнув по
столу ладонью, повторил тоном
ниже: — Стой!
Войдя наверх, Илья остановился у двери большой комнаты, среди неё, под тяжёлой лампой, опускавшейся с потолка, стоял круглый
стол с огромным самоваром на нём. Вокруг
стола сидел хозяин с женой и дочерями, — все три девочки были на голову
ниже одна другой, волосы у всех рыжие, и белая кожа на их длинных лицах была густо усеяна веснушками. Когда Илья вошёл, они плотно придвинулись одна к другой и со страхом уставились на него тремя парами голубых глаз.
— Я-то? — Саша подумала и сказала, махнув рукой: — Может, и не жадная — что в том? Я ведь еще не совсем…
низкая, не такая, что по улицам ходят… А обижаться — на кого? Пускай говорят, что хотят… Люди же скажут, а мне людская святость хорошо известна! Выбрали бы меня в судьи — только мертвого оправдала бы!.. — И, засмеявшись нехорошим смехом, Саша сказала: — Ну, будет пустяки говорить… садись за
стол!..
Фома, согнувшись, с руками, связанными за спиной, молча пошел к
столу, не поднимая глаз ни на кого. Он стал
ниже ростом и похудел. Растрепанные волосы падали ему на лоб и виски; разорванная и смятая грудь рубахи высунулась из-под жилета, и воротник закрывал ему губы. Он вертел головой, чтобы сдвинуть воротник под подбородок, и — не мог сделать этого. Тогда седенький старичок подошел к нему, поправил что нужно, с улыбкой взглянул ему в глаза и сказал...
Яков Маякин остался в трактире один. Он сидел за
столом и, наклонясь над ним, рисовал на подносе узоры, макая дрожащий палец в пролитый квас. Острая голова его опускалась все
ниже над
столом, как будто он не мог понять того, что чертил на подносе его сухой палец.
— Так что — я к вам! — сказал Ефим, с
низким поклоном остановившись у
стола.
От этой жизни он очнулся в сумрачном углу большой комнаты с
низким потолком, за
столом, покрытым грязной, зелёной клеёнкой. Перед ним толстая исписанная книга и несколько листков чистой разлинованной бумаги, в руке его дрожало перо, он не понимал, что нужно делать со всем этим, и беспомощно оглядывался кругом.
— Не бойтесь! — отвечал Рогожин, становясь с Марьей Николаевной в самую последнюю пару, и, усадив ее за
столом ниже большой соли и заслонив своим локтем, добавил ей...
Общество сидит вокруг чайного
стола; хозяин читает: [Отрывки, приводимые
ниже, взяты из стихотворения графа А. К. Толстого «Баллада с тенденцией».
— Как не быть, кормилец! — отвечала с
низким поклоном старуха. — Милости просим, покушайте на здоровье! — продолжала она, положа на
стол большой каравай хлеба и подавая им два деревянные расписные стакана.
Лаевский, недоумевая, отворил дверь и вошел в комнату с
низким потолком и занавешенными окнами. На
столе стояла свеча.
Это была узенькая
низкая комната, с одним окном, выходившим куда-то в стену; кровать, комод, два стула и ломберный
стол, служивший и для письма, и для чая, и для обеда, составляли все убранство.
В комнате узкой, тесной и
низкой, загроможденной огромным платяным шкафом и забросанной картонками, тряпьем и всяческим одежным хламом, — было почти совсем темно. Огарок, светивший на
столе в конце комнаты, совсем потухал, изредка чуть-чуть вспыхивая. Через несколько минут должна была наступить совершенная тьма.
Отворив дверь, Эдвардс вошел к крошечную
низкую комнату, расположенную под первой галереей для зрителей; нестерпимо было в ней от духоты и жары; к конюшенному воздуху, разогретому газом, присоединялся запах табачного дыма, помады и пива; с одной стороны красовалось зеркальце в деревянной раме, обсыпанной пудрой; подле, на стене, оклеенной обоями, лопнувшими по всем щелям, висело трико, имевшее вид содранной человеческой кожи; дальше, на деревянном гвозде, торчала остроконечная войлоковая шапка с павлиньим пером на боку; несколько цветных камзолов, шитых блестками, и часть мужской обыденной одежды громоздились в углу на
столе.
Было в нем что-то густо-темное, отшельничье: говорил он вообще мало, не ругался по-матерному, но и не молился, ложась спать или вставая, а только, садясь за
стол обедать или ужинать, молча осенял крестом широкую грудь. В свободные минуты он незаметно удалялся куда-нибудь в угол, где потемнее, и там или чинил свою одежду или, сняв рубаху, бил — на ощупь — паразитов в ней. И всегда тихонько мурлыкал
низким басом, почти октавой, какие-то странные, неслыханные мною песни...
Надя пошла наверх и увидела ту же постель, те же окна с белыми, наивными занавесками, а в окнах тот же сад, залитый солнцем, веселый, шумный. Она потрогала свой
стол, постель, посидела, подумала. И обедала хорошо, и пила чай со вкусными, жирными сливками, но чего-то уже не хватало, чувствовалась пустота в комнатах, и потолки были
низки. Вечером она легла спать, укрылась, и почему-то было смешно лежать в этой теплой, очень мягкой постели.
— Жандарм? — насмешливо говорит Смирнов, пригибая лицо еще
ниже к
столу.
Стречай-ка ты, родимый батюшка, своих дорогих гостей, моих разлучников; сажай-ка за
стол под окошечко свата-сватьюшку, дружку-засыльничка ко светцу, ко присветничку; не сдавайся, родимый батюшка, на слова их на ласковые, на поклоны
низкие, на стакан пива пьяного, на чару зелена вина; не отдавай меня, родимый батюшка, из теплых рук в холодные, ко чужому к отцу, к матери» — да!
— Во-от! — всхлипывая, крикнул Бурмистров. — Сколько виновато народу против меня, а? Все говорили — Бурмистров, это кто такое? А сегодня — видели? Я — всех выше, и говорю, и все молчат, слушают, ага-а! Поняли? Я требую: дать мне сюда на
стол стул! Поставьте, говорю, стул мне, желаю говорить сидя! Дали! Я сижу и всем говорю, что хочу, а они где? Они меня —
ниже! На земле они, пойми ты, а я — над ними! И оттого стало мне жалко всех…