Неточные совпадения
—
Я
не сержусь на глупого,
Я сам над ним смеюсь!»
«Какой ты добрый!» — молвила
Сноха черноволосая
И
старика погладила
По белой голове.
Так болтая и чуть
не захлебываясь от моей радостной болтовни, я вытащил чемодан и отправился с ним
на квартиру. Мне, главное, ужасно нравилось то, что Версилов так несомненно
на меня давеча
сердился, говорить и глядеть
не хотел. Перевезя чемодан, я тотчас же полетел к моему
старику князю. Признаюсь, эти два дня мне было без него даже немножко тяжело. Да и про Версилова он наверно уже слышал.
Сегодня
старик приехал рано утром и написал предлинное извинение, говоря, что он огорчен случившимся; жалеет, что мы
не можем указать виновных, что их бы наказали весьма строго; просил
не сердиться и оправдывался незнанием корейцев о том, что делается «внутри четырех морей», то есть
на белом свете.
— Ну, ну, Досифеюшка,
не сердись… Нам наплевать
на старика с седой бородой; он сам по себе, мы сами по себе.
— Вот ты говоришь это, — вдруг заметил
старик, точно это ему в первый раз только в голову вошло, — говоришь, а я
на тебя
не сержусь, а
на Ивана, если б он мне это самое сказал, я бы
рассердился. С тобой только одним бывали у меня добренькие минутки, а то я ведь злой человек.
Старик, исхудалый и почернелый, лежал в мундире
на столе, насупив брови, будто
сердился на меня; мы положили его в гроб, а через два дня опустили в могилу. С похорон мы воротились в дом покойника; дети в черных платьицах, обшитых плерезами, жались в углу, больше удивленные и испуганные, чем огорченные; они шептались между собой и ходили
на цыпочках.
Не говоря ни одного слова, сидела Р., положив голову
на руку, как будто что-то обдумывая.
Они никогда
не сближались потом. Химик ездил очень редко к дядям; в последний раз он виделся с моим отцом после смерти Сенатора, он приезжал просить у него тысяч тридцать рублей взаймы
на покупку земли. Отец мой
не дал; Химик
рассердился и, потирая рукою нос, с улыбкой ему заметил: «Какой же тут риск, у меня именье родовое, я беру деньги для его усовершенствования, детей у меня нет, и мы друг после друга наследники».
Старик семидесяти пяти лет никогда
не прощал племяннику эту выходку.
Упрямый
старик сердился всю дорогу и все поглядывал
на Галактиона, который
не проронил ни слова. Подъезжая к Заполью, Михей Зотыч проговорил...
Теперь роли переменились. Женившись, Галактион сделался совершенно другим человеком. Свою покорность отцу он теперь выкупал вызывающею самостоятельностью, и
старик покорился, хотя и
не вдруг. Это была серьезная борьба. Михей Зотыч
сердился больше всего
на то, что Галактион начал относиться к нему свысока, как к младенцу, — выслушает из вежливости, а потом все сделает по-своему.
—
Не сердитесь, мой миленький. Я никогда
не сменю вас
на другого. Вот вам, ей-богу, честное слово! Честное слово, что никогда! Разве я
не чувствую, что вы меня хочете обеспечить? Вы думаете, разве я
не понимаю? Вы же такой симпатичный, хорошенький, молоденький! Вот если бы вы были
старик и некрасивый…
Дедушка ваш… форсун он этакий был барин,
рассердился наконец
на это, призывает его к себе: «
На вот, говорит, тебе, братец, и сыновьям твоим вольную; просьба моя одна к тебе, —
не приходи ты больше ко мне назад!»
Старик и сыновья ликуют; переехали сейчас в город и заместо того, чтобы за дело какое приняться, — да, пожалуй, и
не умеют никакого дела, — и начали они пить, а сыновья-то, сверх того, начали батьку бить: давай им денег! — думали, что деньги у него есть.
Когда я его достаточно ободряла и успокоивала, то
старик наконец решался войти и тихо-тихо, осторожно-осторожно отворял двери, просовывал сначала одну голову, и если видел, что сын
не сердится и кивнул ему головой, то тихонько проходил в комнату, снимал свою шинельку, шляпу, которая вечно у него была измятая, дырявая, с оторванными полями, — все вешал
на крюк, все делал тихо, неслышно; потом садился где-нибудь осторожно
на стул и с сына глаз
не спускал, все движения его ловил, желая угадать расположение духа своего Петеньки.
На Алакаеву же
старики рассердились за требование такой огромной суммы и
не отвечали ей.
Никто
не подозревал, что один кончит свое поприще начальником отделения, проигрывающим все достояние свое в преферанс; другой зачерствеет в провинциальной жизни и будет себя чувствовать нездоровым, когда
не выпьет трех рюмок зорной настойки перед обедом и
не проспит трех часов после обеда; третий —
на таком месте,
на котором он будет
сердиться, что юноши —
не старики, что они
не похожи
на его экзекутора ни манерами, ни нравственностью, а все пустые мечтатели.
Когда наступила очередная служба в соборе, Пафнутий долго
не решался перебежать из своей кельи до церкви. Выходило даже смешно, когда этот тучный
старик, подобрав полы монашеской рясы, жалкою трусцой семенил через двор. Он вздыхал свободнее, только добравшись до церкви. Инок Гермоген
сердился на старика за его постыдную трусость.
Изо всех, подобострастно выслушивавших суждения деда о разных делах и главное сельскохозяйственных, только один Петр Неофитович
не стеснялся возражать
старику, когда считал его речи неосновательными.
На кроткие замечания отца, что дядя может
рассердиться, Петр Неофитович отвечал: «А какое мне дело! Я ничего
не ищу и кланяться ему
не стану».
— Ты —
не сердись на людей, ты
сердишься все, строг и заносчив стал! Это — от деда у тебя, а — что он, дед? Жил, жил, да в дураки и вышел, горький
старик. Ты — одно помни:
не бог людей судит, это — черту лестно! Прощай, ну…
— Я говорю, что было; я сам знаю
не больше вашего, — тихо сказал он. Вы
не можете
на меня
сердиться. Я приехал и отыскал бритого
старика, который, я
не знаю — почему, смотрел
на меня так, как будто я хватил его ножом в горло. Он передал мне вот это, оно завязано так же, как было, и указал ваш дом. Я
не думаю, чтобы я сломал что-нибудь у вас в больших комнатах: я держался посредине.
— Что ж ты
на меня-то
сердишься!.. — возразил ему добродушно
старик. — Я с своей стороны готов бы хоть сейчас, как бы
не этакой башибузук сидел у нас наверху. Этта вон при мне за пустую бумажонку
на правителя канцелярии взбесился: затопал… залопал… пена у рта… Тигр, а
не человек.
Мы
не говорим уже об этих диких вспышках, когда Степан Михайлович стаскивал волосник с своей старухи жены и таскал ее за косы, — если только она осмеливалась попросить за свою дочь,
на которую
старик рассердился; в этих вспышках ясно выражается произвол, к которому всегда приводило человека полное, безответственное обладание людьми, безгласными против его воли.
Юрасов повторил, и, пока он говорил, старательно разделяя слова, старик-офицер неодобрительно оглядел его, как внука, который нашалил, или солдата, у которого
не все по форме, и понемногу начал
сердиться. Кожа
на его черепе между редких седых волос покраснела, и подбородок задвигался.
На той стороне ждал худощавый, невысокого роста
старик в полушубке
на лисьем меху и в белой мерлушковой шапке. Он стоял поодаль от лошадей и
не двигался; у него было угрюмое, сосредоточенное выражение, как будто он старался что-то вспомнить и
сердился на свою непослушную память. Когда Семен подошел к нему и, улыбаясь, снял шапку, то он сказал...
— Отчего вы
не говорите? — обратилась княжна к старому
старику, который, облокотившись
на палку, стоял перед ней. — Скажи, ежели ты думаешь, что еще что-нибудь нужно. Я всё сделаю, — сказала она, уловив его взгляд. Но он, как будто
рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил...