Неточные совпадения
Стародум(c нежнейшею горячностию). И мое восхищается, видя твою чувствительность. От тебя зависит твое счастье. Бог дал тебе все приятности твоего пола. Вижу в тебе сердце честного человека. Ты, мой сердечный
друг, ты соединяешь в себе обоих полов совершенства. Ласкаюсь, что горячность моя меня
не обманывает, что добродетель…
Одни, к которым принадлежал Катавасов, видели в противной стороне подлый донос и
обман;
другие ― мальчишество и неуважение к авторитетам. Левин, хотя и
не принадлежавший к университету, несколько раз уже в свою бытность в Москве слышал и говорил об этом деле и имел свое составленное на этот счет мнение; он принял участие в разговоре, продолжавшемся и на улице, пока все трое дошли до здания Старого Университета.
Я говорил правду — мне
не верили: я начал
обманывать; узнав хорошо свет и пружины общества, я стал искусен в науке жизни и видел, как
другие без искусства счастливы, пользуясь даром теми выгодами, которых я так неутомимо добивался.
Мы
друг друга скоро поняли и сделались приятелями, потому что я к дружбе неспособен: из двух
друзей всегда один раб
другого, хотя часто ни один из них в этом себе
не признается; рабом я быть
не могу, а повелевать в этом случае — труд утомительный, потому что надо вместе с этим и
обманывать; да притом у меня есть лакеи и деньги!
Хотя я знаю, что это будет даже и
не в урок
другим, потому что наместо выгнанных явятся
другие, и те самые, которые дотоле были честны, сделаются бесчестными, и те самые, которые удостоены будут доверенности,
обманут и продадут, — несмотря на все это, я должен поступить жестоко, потому что вопиет правосудие.
— Да чего вы скупитесь? — сказал Собакевич. — Право, недорого!
Другой мошенник
обманет вас, продаст вам дрянь, а
не души; а у меня что ядреный орех, все на отбор:
не мастеровой, так иной какой-нибудь здоровый мужик. Вы рассмотрите: вот, например, каретник Михеев! ведь больше никаких экипажей и
не делал, как только рессорные. И
не то, как бывает московская работа, что на один час, — прочность такая, сам и обобьет, и лаком покроет!
Ну-с, государь ты мой (Мармеладов вдруг как будто вздрогнул, поднял голову и в упор посмотрел на своего слушателя), ну-с, а на
другой же день, после всех сих мечтаний (то есть это будет ровно пять суток назад тому) к вечеру, я хитрым
обманом, как тать в нощи, похитил у Катерины Ивановны от сундука ее ключ, вынул, что осталось из принесенного жалованья, сколько всего уж
не помню, и вот-с, глядите на меня, все!
Интересов общественных, что ли, нет-с, али честны уж мы очень и
друг друга обманывать не желаем,
не знаю-с.
Никогда
не прощу вам, что вы меня
обманывали, скрыв от меня, что существует
другое устройство общества, посредством коммун.
— Клюнем, — сказал Кутузов, подвигая Климу налитую рюмку, и стал обильно смазывать ветчину горчицей, настолько крепкой, что она щипала ноздри Самгина. —
Обман зрения, — сказал он, вздохнув. — Многие видят в научном социализме только учение об экономической эволюции, и ничем
другим марксизм для них
не пахнет. За ваше здоровье!
— Так вот, значит: у одних —
обман зрения, у
других — классовая интуиция. Ежели рабочий воспринимает учение, ядовитое для хозяина, хозяин — буде он
не дурак — обязан несколько ознакомиться с этим учением. Может быть, удастся подпортить его. В Европах весьма усердно стараются подпортить, а наши юные буржуйчики тоже
не глухи и
не слепы. Замечаются попыточки организовать классовое самосознание, сочиняют какое-то неославянофильство, Петра Великого опрокидывают и вообще… шевелятся.
— Послушай, Михей Андреич, уволь меня от своих сказок; долго я, по лености, по беспечности, слушал тебя: я думал, что у тебя есть хоть капля совести, а ее нет. Ты с пройдохой хотел
обмануть меня: кто из вас хуже —
не знаю, только оба вы гадки мне.
Друг выручил меня из этого глупого дела…
Мечте, загадочному, таинственному
не было места в его душе. То, что
не подвергалось анализу опыта, практической истины, было в глазах его оптический
обман, то или
другое отражение лучей и красок на сетке органа зрения или же, наконец, факт, до которого еще
не дошла очередь опыта.
— Страсти без бурь нет, или это
не страсть! — сказала она. — А кроме честности или нечестности,
другого разлада,
других пропастей разве
не бывает? — спросила она после некоторого молчания. — Ну вот, я люблю, меня любят: никто
не обманывает. А страсть рвет меня… Научите же теперь, что мне делать?
— Мы высказались… отдаю решение в ваши руки! — проговорил глухо Марк, отойдя на
другую сторону беседки и следя оттуда пристально за нею. — Я вас
не обману даже теперь, в эту решительную минуту, когда у меня голова идет кругом… Нет,
не могу — слышите, Вера, бессрочной любви
не обещаю, потому что
не верю ей и
не требую ее и от вас, венчаться с вами
не пойду. Но люблю вас теперь больше всего на свете!.. И если вы после всего этого, что говорю вам, — кинетесь ко мне… значит, вы любите меня и хотите быть моей…
Он содрогнулся опять при мысли употребить грубый, площадной
обман — да и
не поддастся она ему теперь. Он топнул ногой и вскочил на плетень, перекинув ноги на
другую сторону.
— Да, кузина: вы обмануты, и ваши тетки прожили жизнь в страшном
обмане и принесли себя в жертву призраку, мечте, пыльному воспоминанию… Он велел! — говорил он, глядя почти с яростью на портрет, — сам жил
обманом, лукавством или силою, мотал, творил ужасы, а
другим велел
не любить,
не наслаждаться!
— Я давно подумала: какие бы ни были последствия, их надо —
не скрыть, а перенести! Может быть, обе умрем, помешаемся — но я ее
не обману. Она должна была знать давно, но я надеялась сказать ей
другое… и оттого молчала… Какая казнь! — прибавила она тихо, опуская голову на подушку.
Да, эта последняя мысль вырвалась у меня тогда, и я даже
не заметил ее. Вот какие мысли, последовательно одна за
другой, пронеслись тогда в моей голове, и я был чистосердечен тогда с собой: я
не лукавил,
не обманывал сам себя; и если чего
не осмыслил тогда в ту минуту, то потому лишь, что ума недостало, а
не из иезуитства пред самим собой.
—
Не сяду,
не сяду; а то, что вы рады мне, буду помнить. Э, Долгорукий, что
других обманывать: я сознательно, своей волей согласился на всякую скверность и на такую низость, что стыдно и произнести у вас. Мы теперь у рябого… Прощайте. Я
не стою, чтоб сесть у вас.
Все жили только для себя, для своего удовольствия, и все слова о Боге и добре были
обман. Если же когда поднимались вопросы о том, зачем на свете всё устроено так дурно, что все делают
друг другу зло и все страдают, надо было
не думать об этом. Станет скучно — покурила или выпила или, что лучше всего, полюбилась с мужчиной, и пройдет.
Но люди — большие, взрослые люди —
не переставали
обманывать и мучать себя и
друг друга.
— Я ничего
не требую от тебя… Понимаешь — ничего! — говорила она Привалову. — Любишь — хорошо, разлюбишь —
не буду плакать… Впрочем, часто у меня является желание задушить тебя, чтобы ты
не доставался
другой женщине. Иногда мне хочется, чтобы ты
обманывал меня, даже бил… Мне мало твоих ласк и поцелуев, понимаешь? Ведь русскую бабу нужно бить, чтобы она была вполне счастлива!..
Человек есть существо бессознательно хитрое и
не вполне «нормальное», и он легко
обманывает себя и
других, более всего самого себя.
Я
обманут, я заявляю всем, что
обманут не меньше
других…
Я
не хочу ни властвовать, ни подчиняться, я
не хочу ни
обманывать, ни притворяться, я
не хочу смотреть на мнение
других, добиваться того, что рекомендуют мне
другие, когда мне самой этого
не нужно.
Теперь, Верочка, эти мысли уж ясно видны в жизни, и написаны
другие книги,
другими людьми, которые находят, что эти мысли хороши, но удивительного нет в них ничего, и теперь, Верочка, эти мысли носятся в воздухе, как аромат в полях, когда приходит пора цветов; они повсюду проникают, ты их слышала даже от твоей пьяной матери, говорившей тебе, что надобно жить и почему надобно жить
обманом и обиранием; она хотела говорить против твоих мыслей, а сама развивала твои же мысли; ты их слышала от наглой, испорченной француженки, которая таскает за собою своего любовника, будто горничную, делает из него все, что хочет, и все-таки, лишь опомнится, находит, что она
не имеет своей воли, должна угождать, принуждать себя, что это очень тяжело, — уж ей ли, кажется,
не жить с ее Сергеем, и добрым, и деликатным, и мягким, — а она говорит все-таки: «и даже мне, такой дурной, такие отношения дурны».
Сердечный
друг, свою девичью волю,
Подруг, родных на милого дружка
Сменяла я,
не обмани Купаву,
Не погуби девического сердца.
Я потому остановился на этой характеристике, что сначала я был
обманут этими господами и в самом деле считал их несколько получше
других; что вовсе
не так…
Сенатор, новый владелец его, нисколько их
не теснил, он даже любил молодого Толочанова, но ссора его с женой продолжалась; она
не могла ему простить
обмана и бежала от него с
другим.
И он, в самом деле, потухал как-то одиноко в своей семье. Возле него стоял его брат, его
друг — Петр Васильевич. Грустно, как будто слеза еще
не обсохла, будто вчера посетило несчастие, появлялись оба брата на беседы и сходки. Я смотрел на Ивана Васильевича, как на вдову или на мать, лишившуюся сына; жизнь
обманула его, впереди все было пусто и одно утешение...
— Настоящей жизни
не имею; так кой около чего колочусь! Вы покличете,
другой покличет, а я и вот он-он! С месяц назад, один купец говорит: «Слетай, Родивоныч, за меня пешком к Троице помолиться; пообещал я, да недосуг…» Что ж, отчего
не сходить — сходил! Без
обману все шестьдесят верст на своих на двоих отрапортовал!
— Э, голубчик!
обманывай других этим; будет еще тебе от заседателя за то, чтобы
не пугал чертовщиною людей.
Но и тех и
других продавцы в лавках и продавцы на улицах одинаково обвешивают и обсчитывают,
не отличая бедного от богатого, — это был старый обычай охотнорядских торговцев, неопровержимо уверенных — «
не обманешь —
не продашь».
Они никогда
не ругались
друг с
другом,
не обманывали один
другого, и все трое были очень ловки, сильны, неутомимы.
Кто ведает из трепещущих от плети, им грозящей, что тот, во имя коего ему грозят, безгласным в придворной грамматике называется, что ему ни А… ни О… во всю жизнь свою сказать
не удалося [См. рукописную «Придворную грамматику» Фонвизина.]; что он одолжен, и сказать стыдно кому, своим возвышением; что в душе своей он скареднейшее есть существо; что
обман, вероломство, предательство, блуд, отравление, татьство, грабеж, убивство
не больше ему стоят, как выпить стакан воды; что ланиты его никогда от стыда
не краснели, разве от гнева или пощечины; что он
друг всякого придворного истопника и раб едва-едва при дворе нечто значащего.
Он пользуется своим
обманом, как находкой, которая раз попалась, а в
другой раз и
не попадется, пожалуй.
Настоящий мошенник, по призванию посвятивший себя этой специальности,
не старается из каждого
обмана вытянуть и выторговать себе фортуну,
не возится из-за гроша с аферой, которая доставила уже рубли; он знает, что за теперешней спекуляцией ожидает его
другая, за
другой представится третья и т. д., и потому он спешит обделывать одно дело, чтобы, взявши с него, что можно, перейти к
другому.
Но Островский вводит нас в самую глубину этого семейства, заставляет присутствовать при самых интимных сценах, и мы
не только понимаем, мы скорбно чувствуем сердцем, что тут
не может быть иных отношений, как основанных на
обмане и хитрости, с одной стороны, при диком и бессовестном деспотизме, с
другой.
Надуть разом, с рывка, хотя бы и самым бессовестным образом, — это ему ничего; но, думать, соображать, подготовлять
обман долгое время, подводить всю эту механику — на такую хроническую бессовестность его
не станет, и
не станет вовсе
не потому, чтобы в нем мало было бессовестности и лукавства, — то и
другое находится в нем с избытком, — а просто потому, что он
не привык серьезно думать о чем-нибудь.
Но подобно тому французу-семинаристу, о котором только что напечатан был анекдот и который нарочно допустил посвятить себя в сан священника, нарочно сам просил этого посвящения, исполнил все обряды, все поклонения, лобызания, клятвы и пр., чтобы на
другой же день публично объявить письмом своему епископу, что он,
не веруя в бога, считает бесчестным
обманывать народ и кормиться от него даром, а потому слагает с себя вчерашний сан, а письмо свое печатает в либеральных газетах, — подобно этому атеисту, сфальшивил будто бы в своем роде и князь.
— Ах, дураки, дураки!.. — заливался Ястребов, качая головой. — То-то дураки-то…
Друг друга обманывают и
друг друга ловят. Ну,
не дураки ли вы после этого?..
— Ты и скажи своим пристанским, что волю никто
не спрячет и в свое время объявят, как и в
других местах. Вот приедет главный управляющий Лука Назарыч, приедет исправник и объявят… В Мурмосе уж все было и у нас будет, а брат Мосей врет, чтобы его больше водкой поили. Волю объявят, а как и что будет — никто сейчас
не знает. Приказчикам
обманывать народ тоже
не из чего: сами крепостные.
Не знаю, сказал ли я все, что хотелось бы сказать, но, кажется, довольно уже заставлять тебя разбирать мою всегда спешную рукопись и уверять в том, что ты и все вы знаете. На этот раз я как-то изменил своему обычаю: меньше слов! — Они недостаточны для полных чувств между теми, которые хорошо
друг друга понимают и умеют
обмануть с лишком четвертьвековую разлуку. — Вот истинная поэзия жизни!
Я начинал уже считать себя выходящим из ребячьего возраста: чтение книг, разговоры с матерью о предметах недетских, ее доверенность ко мне, ее слова, питавшие мое самолюбие: «Ты уже
не маленький, ты все понимаешь; как ты об этом думаешь,
друг мой?» — и тому подобные выражения, которыми мать, в порывах нежности, уравнивала наши возрасты,
обманывая самое себя, — эти слова возгордили меня, и я начинал свысока посматривать на окружающих меня людей.
— Послушайте, Неведомов, — начал Вихров с некоторым уже сердцем, — нам с вами секретничать нечего: мы
не дипломаты, пришедшие
друг друга обманывать. Будемте говорить прямо: вы любите эту девушку; но она, как видно из ее слов, предпочла вам Салова.
— Ступай, Мавра, ступай, — отвечал он, махая на нее руками и торопясь прогнать ее. — Я буду рассказывать все, что было, все, что есть, и все, что будет, потому что я все это знаю. Вижу,
друзья мои, вы хотите знать, где я был эти пять дней, — это-то я и хочу рассказать; а вы мне
не даете. Ну, и, во-первых, я тебя все время
обманывал, Наташа, все это время, давным-давно уж
обманывал, и это-то и есть самое главное.
На этот раз Легкомысленный спасся. Но предчувствие
не обмануло его.
Не успели мы сделать еще двух переходов, как на него напали три голодные зайца и в наших глазах растерзали на клочки! Бедный
друг! с какою грустью он предсказывал себе смерть в этих негостеприимных горах! И как он хотел жить!
— Нет, уж позвольте, Альфред Иосифович… Я всегда жила больше в области фантазии, а теперь в особенности. Благодаря Раисе Павловне я знаю слишком много для моего возраста и поэтому
не обманываю себя относительно будущего, а хочу только все видеть, все испытать, все пережить, но в большом размере, а
не на гроши и копейки. Разве стоит жить так, как живут все
другие?
— Все, кому трудно живется, кого давит нужда и беззаконие, одолели богатые и прислужники их, — все, весь народ должен идти встречу людям, которые за него в тюрьмах погибают, на смертные муки идут. Без корысти объяснят они, где лежит путь к счастью для всех людей, без
обмана скажут — трудный путь — и насильно никого
не поведут за собой, но как встанешь рядом с ними —
не уйдешь от них никогда, видишь — правильно все, эта дорога, а —
не другая!