Неточные совпадения
Проснувшись поздно на другой день после скачек, Вронский,
не бреясь и
не купаясь, оделся в китель и, разложив на столе деньги, счеты, письма, принялся за
работу. Петрицкий,
зная, что в таком положении он бывал сердит, проснувшись и увидав товарища за письменным столом, тихо оделся и вышел,
не мешая ему.
— Старо, но
знаешь, когда это поймешь ясно, то как-то всё делается ничтожно. Когда поймешь, что нынче-завтра умрешь, и ничего
не останется, то так всё ничтожно! И я считаю очень важной свою мысль, а она оказывается так же ничтожна, если бы даже исполнить ее, как обойти эту медведицу. Так и проводишь жизнь, развлекаясь охотой,
работой, — чтобы только
не думать о смерти.
— Послушай, слепой! — сказал Янко, — ты береги то место…
знаешь? там богатые товары… скажи (имени я
не расслышал), что я ему больше
не слуга; дела пошли худо, он меня больше
не увидит; теперь опасно; поеду искать
работы в другом месте, а ему уж такого удальца
не найти.
— Я уж
знала это: там все хорошая
работа. Третьего года сестра моя привезла оттуда теплые сапожки для детей: такой прочный товар, до сих пор носится. Ахти, сколько у тебя тут гербовой бумаги! — продолжала она, заглянувши к нему в шкатулку. И в самом деле, гербовой бумаги было там немало. — Хоть бы мне листок подарил! а у меня такой недостаток; случится в суд просьбу подать, а и
не на чем.
Не было ремесла, которого бы
не знал козак: накурить вина, снарядить телегу, намолоть пороху, справить кузнецкую, слесарную
работу и, в прибавку к тому, гулять напропалую, пить и бражничать, как только может один русский, — все это было ему по плечу.
А козаки все до одного прощались,
зная, что много будет
работы тем и другим; но
не повершили, однако ж, тотчас разлучиться, а повершили дождаться темной ночной поры, чтобы
не дать неприятелю увидеть убыль в козацком войске.
Он был очень беспокоен, посылал о ней справляться. Скоро
узнал он, что болезнь ее
не опасна.
Узнав, в свою очередь, что он об ней так тоскует и заботится, Соня прислала ему записку, написанную карандашом, и уведомляла его, что ей гораздо легче, что у ней пустая, легкая простуда и что она скоро, очень скоро, придет повидаться с ним на
работу. Когда он читал эту записку, сердце его сильно и больно билось.
«Да, полно,
знаешь ли ты эту, свет,
работу?»
Стал Щуке Васька» говорить:
«Смотри, кума, чтобы
не осрамиться...
Самгин
не знал, но почему-то пошевелил бровями так, как будто о дяде Мише излишне говорить; Гусаров оказался блудным сыном богатого подрядчика малярных и кровельных
работ, от отца ушел еще будучи в шестом классе гимназии, учился в казанском институте ветеринарии, был изгнан со второго курса, служил приказчиком в богатом поместье Тамбовской губернии, матросом на волжских пароходах, а теперь — без
работы, но ему уже обещано место табельщика на заводе.
— Героем времени постепенно становится толпа, масса, — говорил он среди либеральной буржуазии и, вращаясь в ней, являлся хорошим осведомителем для Спивак. Ее он пытался пугать все более заметным уклоном «здравомыслящих» людей направо, рассказами об организации «Союза русского народа», в котором председательствовал историк Козлов, а товарищем его был регент Корвин, рассказывал о
работе эсеров среди ремесленников, приказчиков, служащих. Но все это она
знала не хуже его и,
не пугаясь, говорила...
— Я ее лечу. Мне кажется, я ее —
знаю. Да. Лечу. Вот — написал
работу: «Социальные причины истерии у женщин». Показывал Форелю, хвалит, предлагает издать, рукопись переведена одним товарищем на немецкий. А мне издавать —
не хочется. Ну, издам, семь или семьдесят человек прочитают, а — дальше что? Лечить тоже
не хочется.
— Несколько непонятна политика нам, простецам. Как это: война расходы усиливает, а — доход сократили? И вообще,
знаете, без вина —
не та
работа! Бывало, чуть люди устанут, посулишь им ведерко, они снова оживут. Ведь — победим, все убытки взыщем. Только бы скорее! Ударить разок, другой, да и потребовать: возместите протори-убытки, а то — еще раз стукнем.
Любашу все-таки выслали из Москвы. Уезжая, она возложила часть своей
работы по «Красному Кресту» на Варвару. Самгину это
не очень понравилось, но он
не возразил, он хотел
знать все, что делается в Москве. Затем Любаша нашла нужным познакомить Варвару с Марьей Ивановной Никоновой, предупредив Клима...
— Что же печалиться? Отца Ганьки арестовали и осудили за воровство, она о делах отца и мужа ничего
не знала, ей тюрьма оказалась на пользу. Второго мужа ее расстреляли
не за грабеж, а за участие в революционной
работе.
О способностях его, об этой внутренней волканической
работе пылкой головы, гуманного сердца
знал подробно и мог свидетельствовать Штольц, но Штольца почти никогда
не было в Петербурге.
Иногда выражала она желание сама видеть и
узнать, что видел и
узнал он. И он повторял свою
работу: ехал с ней смотреть здание, место, машину, читать старое событие на стенах, на камнях. Мало-помалу, незаметно, он привык при ней вслух думать, чувствовать, и вдруг однажды, строго поверив себя,
узнал, что он начал жить
не один, а вдвоем, и что живет этой жизнью со дня приезда Ольги.
С такою же силой скорби шли в заточение с нашими титанами, колебавшими небо, их жены, боярыни и княгини, сложившие свой сан, титул, но унесшие с собой силу женской души и великой красоты, которой до сих пор
не знали за собой они сами,
не знали за ними и другие и которую они, как золото в огне, закаляли в огне и дыме грубой
работы, служа своим мужьям — князьям и неся и их, и свою «беду».
— Без десяти минут три, — спокойно произнесла она, взглянув на часы. Все время, пока я говорил о князе, она слушала меня потупившись, с какою-то хитренькою, но милою усмешкой: она
знала, для чего я так хвалю его. Лиза слушала, наклонив голову над
работой, и давно уже
не ввязывалась в разговор.
— Нет, ничего, — ответил я. — Особенно хорошо выражение, что женщина — великая власть, хотя
не понимаю, зачем вы связали это с
работой? А что
не работать нельзя, когда денег нет, — сами
знаете.
Сегодня все перебираются с берега:
работы кончены на фрегате, шкалы подняты и фок-мачту как будто зашнуровали. В лесу нарубили деревьев, все, разумеется, красных, для будущих каких-нибудь починок. С берега забирают баранов, уток, кур;
не знаю, заберут ли дракона или он останется на свободе доедать трупы уток.
Если б еще этот труд и терпение тратились на что-нибудь важное или нужное, а то они тратятся на такие пустяки, что
не знаешь, чему удивляться:
работе ли китайца или бесполезности вещи?
На другой день после своего разговора с Бахаревым Привалов решился откровенно обо всем переговорить с Ляховским. Раз, он был опекуном, а второе, он был отец Зоси; кому же было ближе
знать даже самое скверное настоящее. Когда Привалов вошел в кабинет Ляховского, он сидел за
работой на своем обычном месте и даже
не поднял головы.
Но впоследствии я с удивлением
узнал от специалистов-медиков, что тут никакого нет притворства, что это страшная женская болезнь, и кажется, по преимуществу у нас на Руси, свидетельствующая о тяжелой судьбе нашей сельской женщины, болезнь, происходящая от изнурительных
работ слишком вскоре после тяжелых, неправильных, безо всякой медицинской помощи родов; кроме того, от безвыходного горя, от побоев и проч., чего иные женские натуры выносить по общему примеру все-таки
не могут.
Уже две недели, как мы шли по тайге. По тому, как стрелки и казаки стремились к жилым местам, я видел, что они нуждаются в более продолжительном отдыхе, чем обыкновенная ночевка. Поэтому я решил сделать дневку в Лаохозенском стойбище.
Узнав об этом, стрелки в юртах стали соответственно располагаться. Бивачные
работы отпадали:
не нужно было рубить хвою, таскать дрова и т.д. Они разулись и сразу приступили к варке ужина.
— «Да зачем тебе селиться на болоте?» — «Да уж так; только вы, батюшка Николай Кузьмич, ни в какую
работу употреблять меня уж
не извольте, а оброк положите, какой сами
знаете».
Я
не знаю, что труднее — подъем или спуск. Правда, при подъеме в
работе участвует дыхание, зато положение тела устойчивее. При спуске приходится все время бороться с тяжестью собственного тела. Каждый
знает, как легко подыматься по осыпям вверх и как трудно по ним спускаться книзу.
Сориентировавшись, я спустился вниз и тотчас отправил Белоножкина назад к П.К. Рутковскому с извещением, что дорога найдена, а сам остался с китайцами.
Узнав, что отряд наш придет только к вечеру, манзы собрались идти на
работу. Мне
не хотелось оставаться одному в фанзе, и я пошел вместе с ними.
— Безостановочно продолжает муж после вопроса «слушаешь ли», — да, очень приятные для меня перемены, — и он довольно подробно рассказывает; да ведь она три четверти этого
знает, нет, и все
знает, но все равно: пусть он рассказывает, какой он добрый! и он все рассказывает: что уроки ему давно надоели, и почему в каком семействе или с какими учениками надоели, и как занятие в заводской конторе ему
не надоело, потому что оно важно, дает влияние на народ целого завода, и как он кое-что успевает там делать: развел охотников учить грамоте, выучил их, как учить грамоте, вытянул из фирмы плату этим учителям, доказавши, что работники от этого будут меньше портить машины и
работу, потому что от этого пойдет уменьшение прогулов и пьяных глаз, плату самую пустую, конечно, и как он оттягивает рабочих от пьянства, и для этого часто бывает в их харчевнях, — и мало ли что такое.
Нет,
не много поколений: моя
работа идет теперь быстро, все быстрее с каждым годом, но все-таки ты еще
не войдешь в это полное царство моей сестры; по крайней мере, ты видела его, ты
знаешь будущее.
До обеда кое-как еще дотягивал я время, толкуя со старостой, разъезжая по
работам или обходя новые заведения; но коль скоро начинало смеркаться, я совершенно
не знал куда деваться.
Это
не было ни отчуждение, ни холодность, а внутренняя
работа — чужая другим, она еще себе была чужою и больше предчувствовала, нежели
знала, что в ней. В ее прекрасных чертах было что-то недоконченное, невысказавшееся, им недоставало одной искры, одного удара резцом, который должен был решить, назначено ли ей истомиться, завянуть на песчаной почве,
не зная ни себя, ни жизни, или отразить зарево страсти, обняться ею и жить, — может, страдать, даже наверное страдать, но много жить.
Николай велел ей объяснить положение жен,
не изменивших мужьям, сосланным в каторжную
работу, присовокупляя, что он ее
не держит, но что она должна
знать, что если жены, идущие из верности с своими мужьями, заслуживают некоторого снисхождения, то она
не имеет на это ни малейшего права, сознательно вступая в брак с преступником.
…На сколько ладов и как давно люди
знают и твердят, что «жизни май цветет один раз и
не больше», а все же июнь совершеннолетия, с своей страдной
работой, с своим щебнем на дороге, берет человека врасплох.
Приезды
не мешают, однако ж, Арсению Потапычу следить за молотьбой. Все
знают, что он образцовый хозяин, и понимают, что кому другому, а ему нельзя
не присмотреть за
работами; но, сверх того, наступили самые короткие дни,
работа идет
не больше пяти-шести часов в сутки, и Пустотелов к обеду уж совсем свободен. Иногда, впрочем, он и совсем освобождает себя от надзора; придет в ригу на какой-нибудь час, скажет мужичкам...
И никогда
не интересовался
знать, что из его
работы вышло и все ли у него исправно, как будто выполненная формальным образом лакейская задача сама по себе составляет нечто самостоятельное,
не нуждающееся в проверке с практическими результатами.
— Уж и
не знаю. Бились мы, бились с ней, так и отступились. Ни на барщину
не гоняют, ни на свою
работу не ходит; сидит дома белоручкой.
Из разговоров старших я
узнал, что это приходили крепостные Коляновской из отдаленной деревни Сколубова просить, чтобы их оставили по — старому — «мы ваши, а вы наши». Коляновская была барыня добрая. У мужиков земли было довольно, а по зимам почти все работники расходились на разные
работы. Жилось им, очевидно, тоже лучше соседей, и «щось буде» рождало в них тревогу — как бы это грядущее неизвестное их «
не поровняло».
Зная хорошо, что значит даже простое слово Стабровского, Галактион ни на минуту
не сомневался в его исполнении. Он теперь пропадал целыми неделями по деревням и глухим волостям, устраивая новые винные склады, заключая условия с крестьянскими обществами на открытие новых кабаков, проверяя сидельцев и т. д.
Работы было по горло, и время летело совершенно незаметно. Галактион сам увлекался своею
работой и проявлял редкую энергию.
Лопахин. А мне в Харьков надо. Поеду с вами в одном поезде. В Харькове проживу всю зиму. Я все болтался с вами, замучился без дела.
Не могу без
работы,
не знаю, что вот делать с руками; болтаются как-то странно, точно чужие.
На другой день проснулись мы совершенно разбитыми и совершенно неспособными ни к какой
работе. Все члены словно были налиты свинцом, чувствовался полный упадок сил, даже поднять руку было тяжело. Когда проснулись Рожков и Ноздрин, я
не узнал своих спутников.
Он рад будет прогнать и погубить вас, но,
зная, что с вами много хлопот, сам постарается избежать новых столкновений и сделается даже очень уступчив: во-первых, у него нет внутренних сил для равной борьбы начистоту, во-вторых, он вообще
не привык к какой бы то ни было последовательной и продолжительной
работе, а бороться с человеком, который смело и неотступно пристает к вам, — это тоже
работа немалая…
— Ну, нечего делать, пусть, — говорит, — будет по-вашему; я вас
не знаю, какие вы, ну, одначе, делать нечего, — я вам верю, но только смотрите, бриллиант чтобы
не подменить и аглицкой тонкой
работы не испортьте, да недолго возитесь, потому что я шибко езжу: двух недель
не пройдет, как я с тихого Дона опять в Петербург поворочу, — тогда мне чтоб непременно было что государю показать.
— Какие же новые
работы, когда вся россыпь была выработана?.. Старатели, конечно, домывали борта, а как это ставилось в конторе — мы
не обычны
знать, — до конторы я никакого касательства
не имел и
не имею…
— Да я… как гвоздь в стену заколотил: вот я какой человек. А что касаемо казенных
работ, Андрон Евстратыч, так будь без сумления: хоша к самому министру веди — все как на ладонке покажем. Уж это верно… У меня двух слов
не бывает. И других сговорю. Кажется, глупый народ, всего боится и своей пользы
не понимает, а я всех подобью: и Луженого, и Лучка, и Турку. Ах, какое ты слово сказал… Вот наш-то змей Родивон
узнает, то-то на стену полезет.
— Ничего я
не знаю, Степан Романыч… Вот хоша и сейчас взять: я и на шахтах, я и на Фотьянке, а конторское дело опричь меня делается.
Работы были такие же и раньше, как сейчас. Все одно… А потом путал еще меня Кишкин вольными
работами в Кедровской даче. Обложат, грит, ваши промысла приисками, будут скупать ваше золото, а запишут в свои книги. Это-то он резонно говорит, Степан Романыч. Греха
не оберешься.
Когда Ефим Андреич был простым смотрителем, он
знал только свое дело и
не боялся за шахту: осмотрит все
работы, задаст «уроки», и чист молодец.
— Отсоветовать вам я
не могу, — говорил о. Сергей, разгуливая по комнате, — вы подумаете, что я это о себе буду хлопотать… А
не сказать
не могу. Есть хорошие земли в Оренбургской степи и можно там устроиться, только одно нехорошо: молодым-то
не понравится тяжелая крестьянская
работа. Особенно бабам непривычно покажется… Заводская баба только и
знает, что свою домашность да ребят, а там они везде поспевай.
Сегодня портретный день. Отправляюсь к Сашеньке,
Не могу сказать, чтобы портрет был на меня похож. Разве еще что-нибудь изменится, а до сих пор более напоминает Луку Шишкина, которого Евгений и Иван Дмитриевич
знали в Петровском. Сашенька трудится, я сижу очень смирно, но пользы мало. Мне даже совестно, что она начала эту
работу масляными красками.
— Ну, я
не знаю, — отвечал Райнер, опять ломая голову, какую бы
работу приноровить этому гражданскому экземпляру.
— Так, так, так, — сказал он, наконец, пробарабанив пальцами по столу. — То, что сделал Лихонин, прекрасно и смело. И то, что князь и Соловьев идут ему навстречу, тоже очень хорошо. Я, с своей стороны, готов, чем могу, содействовать вашим начинаниям. Но
не лучше ли будет, если мы поведем нашу знакомую по пути, так сказать, естественных ее влечений и способностей. Скажите, дорогая моя, — обратился он к Любке, — что вы
знаете, умеете? Ну там
работу какую-нибудь или что. Ну там шить, вязать, вышивать.