Неточные совпадения
Пела она, размахивая пенсне на
черном шнурке, точно пращой, и пела так, чтоб слушатели поняли: аккомпаниатор мешает ей. Татьяна, за спиной Самгина, вставляла в песню недобрые словечки, у нее, должно быть, был неистощимый запас таких словечек, и она разбрасывала их
не жалея. В буфет вошли Лютов и Никодим Иванович, Лютов шагал, ступая на пальцы ног, сафьяновые сапоги его мягко скрипели, саблю он держал обеими руками, за эфес и за конец, поперек живота; писатель, прижимаясь плечом к нему, ворчал...
До утра Клим
не мог уснуть, вспоминая бредовой шепот полковника и бутылочку красных
чернил, пронзенную лучом солнца. Он
не жалел полковника, но все-таки было тяжко, тошно узнать, что этот человек, растрепанный, как Лютов, как Гапон, — убит.
— «Зряща мя безгласна и бездыханна предлежаща, восплачьте обо мне, братия и друзи…» — просил Игнат устами церкви. Но его сын уже
не плакал: ужас возбудило в нем
черное, вспухшее лицо отца, и этот ужас несколько отрезвил его душу, упоенную тоскливой музыкой плача церкви о грешном сыне ее. Его обступили знакомые, внушительно и ласково утешая; он слушал их и понимал, что все они его
жалеют и он стал дорог всем.
Сама Ольга Федотовна была очень расстроена событием, которое совершилось в нашем семействе и грозило лечь
черным пятном на наше доброе имя, поэтому она хоть и
жалела меня, но
не хотела со мною много разговаривать, вероятно потому, что и меня, как молоденькую девочку, считали ответственною за все грехи молодого поколения.
Но странно:
не имела образа и мать,
не имела живого образа и Линочка — всю знает, всю чувствует, всю держит в сердце, а увидеть ничего
не может… зачем большое менять на маленькое, что имеют все? Так в тихом шелесте платьев, почему-то
черных и шелестящих, жили призрачной и бессмертной жизнью три женщины, касались еле слышно, проходили мимо в озарении света и душистого тепла, любили, прощали,
жалели — три женщины: мать — сестра — невеста.
Её рассказы о дрянненьких былях города путали думы Артамонова, отводили их в сторону, оправдывали и укрепляли его неприязнь к скучным грешникам — горожанам. На место этих дум вставали и двигались по какому-то кругу картины буйных кутежей на ярмарке; метались неистовые люди, жадно выкатив пьяные, но никогда
не сытые глаза, жгли деньги и, ничего
не жалея, безумствовали всячески в лютом озлоблении плоти, стремясь к большой, ослепительно белой на
чёрном, бесстыдно обнажённой женщине…
Но если он
не умер, если
Тебя пустые обманули слухи?..
Но если станет он искать тебя,
Чтоб к алтарю вести невестою своей,
И вдруг увидит в
черном покрывале
В ряду монахинь — что с ним будет?
Ужели ты об нем
не пожалеешь?
Не пожалеешь ты о счастии,
Которого б могла дождаться?..
Какая слабость! — где твое терпенье?..
По целым часам безмолвно, недвижно стоит у окна Марья Гавриловна, вперив грустные очи в заречную даль… Ничего тогда
не слышит она, ничего
не понимает, что ей говорят, нередко на темных ресницах искрятся тайные, тихие слезы… О чем же те думы, о чем же те слезы?..
Жалеет ли она покинутую пристань, тоскует ли по матерям Каменного Вражка, или мутится душа ее
черными думами при мысли, что ожидает ее в безвестном будущем?.. Нет…
Ни охры, ни сурика, ни
черной краски подшкипер, видимо,
не пожалел, и вся свита Нептуна вымазалась даже более, чем следовало бы в интересах хотя бы отдаленного правдоподобия.
Он был очень хорош. Так хорош, что настоящие, живые короли, бесспорно, позавидовали бы его блестящему виду. У него была роскошная белая, как сахар, седая борода, такие же седые кудри и большие
черные глаза. На голове его красовалась золотая корона. Одет он был так, как вообще одеваются короли. Художник
не пожалел красок, чтобы вырисовать его пурпурную мантию и огромный воротник из дорогого собольего меха. Да, он был чудно хорош.
— Можно бы продлить список, да он и без того длинен. Вы видите, я положил на свои портреты
черной краски,
не жалея их.