Неточные совпадения
Вошел доктор, аккуратный старичок,
немец, озираясь с недоверчивым видом; подошел к больному, взял пульс, внимательно ощупал голову и с помощью Катерины Ивановны отстегнул всю смоченную кровью рубашку и обнажил грудь больного.
Человек
входит в человечество через национальную индивидуальность, как национальный человек, а не отвлеченный человек, как русский, француз,
немец или англичанин.
Дверь отворилась, и человек, в котором с первого взгляду можно было узнать
немца ремесленника,
вошел в комнату и с веселым видом приближился к гробовщику.
Вернуться домой было некогда, я не хотел бродить по улицам. За городской стеною находился маленький сад с навесом для кеглей и столами для любителей пива. Я
вошел туда. Несколько уже пожилых
немцев играли в кегли; со стуком катились деревянные шары, изредка раздавались одобрительные восклицания. Хорошенькая служанка с заплаканными глазами принесла мне кружку пива; я взглянул в ее лицо. Она быстро отворотилась и отошла прочь.
Кстати, Штофф был избран председателем правления, хотя это и не
входило в планы Стабровского — он предпочел бы Галактиона, но тот пока еще не «поспел». Стабровский вообще считал необходимым выдерживать прыткого
немца и не давать ему излишнего хода. Он почему-то ему не доверял.
Вошли в канцелярию. Ввели Прохорова. Доктор, молодой
немец, приказал ему раздеться и выслушал сердце для того, чтоб определить, сколько ударов может вынести этот арестант. Он решает этот вопрос в одну минуту и затем с деловым видом садится писать акт осмотра.
Но старик даже и не пошевелился. Между
немцами раздался ропот негодования. Сам Миллер, привлеченный шумом,
вошел в комнату. Вникнув в дело, он подумал, что старик глух, и нагнулся к самому его уху.
Ровно в шесть часов вечера приехал добродушный
немец в Голубиную Солободку, к знакомому домику; не встретив никого в передней, в зале и гостиной, он хотел
войти в спальню, но дверь была заперта; он постучался, дверь отперла Катерина Алексевна; Андрей Михайлыч
вошел и остановился от изумления: пол был устлан коврами; окна завешены зелеными шелковыми гардинами; над двуспальною кроватью висел парадный штофный занавес; в углу горела свечка, заставленная книгою; Софья Николавна лежала в постели, на подушках в парадных же наволочках, одетая в щегольской, утренний широкий капот; лицо ее было свежо, глаза блистали удовольствием.
Я тоже поднялся. Трагичность нашего положения, кроме жестокого похмелья, заключалась главным образом в том, что даже
войти в нашу избушку не было возможности: сени были забаррикадированы мертвыми телами «академии». Окончание вчерашнего дня пронеслось в очень смутных сценах, и я мог только удивляться, как попал к нам
немец Гамм, которого Спирька хотел бить и который теперь спал, положив свою немецкую голову на русское брюхо Спирьки.
Прошло с четверть часа. Зарецкой начинал уже терять терпение; наконец двери отворились, и толстый
немец, с прищуренными глазами,
вошел в комнату. Поклонясь вежливо Зарецкому, он повторил также на французском языке вопрос своей дочери...
— Guten Abend, meine Herren und meine Damen! [Добрый вечер, господа и дамы! (
немец.).] — произнесла,
входя скромно, третья. Она была немка, и граф захватил ее для каких-то ему одному известных целей.
Приказные люди в силу
входят, и везде
немцы проявляются, особливо в воинском нашем деле…
В след за нею немец-лекарь, в черном кафтане и в ученом парике,
вошел, пощупал у Наташи пульс и объявил по-латыни, а потом и по-русски, что опасность миновалась.
Немец завел бы дрожки, оранжерею, штиблеты — «сестры» ездили в простых телегах, но зато это была такая телега, в которой от колеса до последнего винта все подавляло высоким достоинством своего качества; любители заморского удивляются чистоте немецких домиков, но
войдите в избу разбогатевшего русского мужика, особенно из раскольников — не знаю, какой еще чистоты можно требовать от места, в котором живут, а не удивляют своей чистотой.
К больным можно было безопасно
входить только тем, у кого есть оленьи слезы или безоар — камень; но ни слез оленьих, ни камня безоара у Ивана Ивановича не было, а в аптеках на Волховской улице камень хотя, может быть, и водился, но аптекаря были — один из поляков, а другой
немец, к русским людям надлежащей жалости не имели и безоар-камень для себя берегли.
Немец задумался и стал размышлять о том, как бы лучше сделать свою работу, чтобы она действительно стоила пятнадцати рублей. В это время блондинка
вошла в мастерскую и начала рыться на столе, уставленном кофейниками. Поручик воспользовался задумчивостию Шиллера, подступил к ней и пожал ручку, обнаженную до самого плеча. Это Шиллеру очень не понравилось.
Он
вошел в комнату, вовсе не похожую на первую, убранную очень опрятно, показывавшую, что хозяин был
немец.
Они
вошли темными Казанскими воротами в Мещанскую улицу, улицу табачных и мелочных лавок, немцев-ремесленников и чухонских нимф.
Входит Эмилий Федорович Гайер, рассвирепелый
немец. Он тоже во фраке и белом галстуке и заметно выпивши. При входе его хожалый делает под козырек, секретарь вытягивается. Гайер прямо подходит к директорскому столу и, сев на кресло, вынимает из кармана большую пачку акций общества и кладет ее на стол. Рядом с ним помещается и Дарьялов.
В это время в залу
вошли из того же внутреннего покоя еще четыре новые личности. Двое из вошедших были в сюртуках земской полиции, а один в щегольском пиджаке шармеровского покроя. Что касается до четвертой личности, то достаточно было взглянуть на ее рыженькую, толстенькую фигурку, чтобы безошибочно узнать в ней немца-управляющего.
Хотя то содержание, какое Корш предложил мне на расходы, по нынешнему времени было слишком скромно, но я все-таки хотел исполнить, в меру возможности, то, что
входило в мою обязанность. Для этого надо было получить ход к
немцам и выхлопотать себе права специального корреспондента.
Немцы играли в Мариинском театре, переделанном из цирка, и немецкий спектакль оставил во мне смутную память. Тогда в Мариинском театре давали и русские оперы; но театр этот был еще в загоне у публики, и никто бы не мог предвидеть, что русские оперные представления заменят итальянцев и Мариинский театр сделается тем, чем был Большой в дни итальянцев, что он будет всегда полон, что абонемент на русскую оперу так
войдет в нравы высшего петербургского общества.
Чем-то старым, старым, средними веками несло от всего здешнего жизненного уклада. Студенчество делилось на семь корпораций (землячеств): Курониа (курляндское), Ливонна (лифляндское), Эстонка (эстляндское), Ригеизис (рижское), Необалтиа (
немцев из России), Академиа (сборная) и Леттониа (латышская — единственная не немецкая корпорация). Большинство немецких студентов
входило в корпорации. Но были и вне их. Эти назывались «дикими». Дикими были и все мы, русские.
Первым
вошел немец с нежно-голубыми глазами и рыжеватой бородкой, приезжающий на зиму за свежей икрой комиссионер из Кенигсберга, потянул в себя воздух и заткнул себе салфетку за галстук.
Слез бедный Сафроныч с крыши,
вошел в свое жилье, достал контракт со старым владельцем, надел очки — и ну перечитывать бумагу. Читал он ее и перечитывал, и видит, что действительно бедовое его положение: в контракте не сказано, что, на случай продажи участка иному лицу, новый владелец не может забивать Сафроновы ворота и калитку и посадить его таким манером без выхода. Но кому же это и в голову могло прийти, кроме
немца?
Это учение виконта о
немцах смягчило Столицына. Он одобрительно засмеялся и начал длинную речь о том, как постыдно идти на буксир"шенгаузенского помещика", и
вошел в ряд доводов из дипломатической истории, показав в конце своей речи, что вывести Россию с этого пагубного антинационального пути может только он, Столицын.
«
Немец» должен был
войти в силу и значение, и «духовные вышнеполитики», конечно, примкнуть к нему. Москва и все московское пойдет на убыль, и люди «чухонской столицы», конечно, будут опять находить удовольствие делать все, что можно сделать наперекор Белокаменной.
Вот сейчас представилось мне, что это не Петроград, где я сижу и пишу среди полной тишины, а Варшава, и за окнами по мостовой шагают
немцы,
входят в город… как это было бы страшно и невыносимо!