Неточные совпадения
На улице опять
жара стояла невыносимая; хоть бы капля дождя во все эти дни. Опять пыль, кирпич и известка, опять вонь из лавочек и распивочных, опять поминутно пьяные, чухонцы-разносчики и полуразвалившиеся извозчики. Солнце ярко блеснуло ему в глаза, так что больно стало глядеть, и голова его совсем закружилась, — обыкновенное ощущение лихорадочного, выходящего вдруг
на улицу в яркий солнечный день.
«Вот охота тащиться в
жар!» — сказал он сам себе, зевнул и воротился, лег
на диван и заснул тяжелым сном, как, бывало, сыпал в Гороховой
улице, в запыленной комнате, с опущенными шторами.
Мы стали горько жаловаться
на жар,
на духоту,
на пустоту
на улицах,
на то, что никто, кроме испанского, другого языка не разумеет и что мы никак не можем найти отели.
Кучера, чистившие их, посмотрели вопросительно
на нас, а мы
на них, потом все вместе
на солдата: «Что это мы сказали ему?» — спросил один из нас в тоске от
жара, духоты и дурного запаха
на улицах.
Потом, несмотря
на жар, пришло с
улицы несколько английских шкиперов: что за широкоплечесть! что за приземистость! ноги, вогнутые внутрь или дугой наружу.
— Пусть погубит, пусть мучает, — с
жаром подхватила Елена, — не я первая; другие и лучше меня, да мучаются. Это мне нищая
на улице говорила. Я бедная и хочу быть бедная. Всю жизнь буду бедная; так мне мать велела, когда умирала. Я работать буду… Я не хочу это платье носить…
Когда я пришла домой, я отдала деньги и все рассказала мамаше, и мамаше сделалось хуже, а сама я всю ночь была больна и
на другой день тоже вся в
жару была, но я только об одном думала, потому что сердилась
на дедушку, и когда мамаша заснула, пошла
на улицу, к дедушкиной квартире, и, не доходя, стала
на мосту.
Было время, когда «Современные известия» были самой распространенной газетой в Москве и весьма своеобразной: с одной стороны, в них печатались политические статьи, а с другой — они с таким же
жаром врывались в общественную городскую жизнь и в обывательщину. То громили «Коварный Альбион», то с не меньшим
жаром обрушивались
на бочки «отходников», беспокоивших по ночам Никиту Петровича Гилярова-Платонова, жившего
на углу Знаменки и Антипьевского переулка, в нижнем этаже, окнами
на улицу.
Не раз
на глаза навёртывались слёзы; снимая пальцем капельку влаги, он, надув губы, сначала рассматривал её
на свет, потом отирал палец о рубаху, точно давил слезу. Город молчал, он как бы растаял в зное, и не было его; лишь изредка по
улице тихо, нерешительно шаркали чьи-то шаги, — должно быть, проходили в поисках милостыни мужики, очумевшие от голода и опьяняющей
жары.
Он пошёл к Горюшиной после полудня, рассчитав, что в
жару на улицах никого не встретит, и не ошибся: было пустынно, тихо, даже в раскрытых окнах домов не замечалось движения и не было слышно шума.
Но здравые идеи восторжествовали; Франция подписала унизительный мир, а затем пала и Парижская коммуна. Феденька, который с минуты
на минуту ждал взрыва, как-то опешил. Ни земская управа, ни окружной суд даже не шевельнулись. Это до того сконфузило его, что он бродил по
улицам и придирался ко всякому встречному, испытывая, обладает ли он надлежащею теплотою чувств. Однако чувства были у всех не только в исправности, но, по-видимому, последние события даже поддали им
жару…
Собственно наша дача состояла из крошечной комнаты с двумя крошечными оконцами и огромной русской печью. Нечего было и думать о таких удобствах, как кровать, но зато были холодные сени, где можно было спасаться от летних
жаров. Вообще мы были довольны и лучшего ничего не желали. Впечатление испортила только жена хозяина, которая догнала нас
на улице и принялась жаловаться...
Солнце пекло смертно. Пылища какая-то белая, мелкая, как мука, слепит глаза по пустым немощеным
улицам, где
на заборах и крышах сидят вороны. Никогошеньки. Окна от
жары завешены. Кое-где в тени возле стен отлеживаются в пыли оборванцы.
Вероятно, оттого, что я выбегал
на улицу без шапки и калош, у меня поднялся сильный
жар. Горело лицо, ломило ноги… Тяжелую голову клонило к столу, а в мыслях было какое-то раздвоение, когда кажется, что за каждою мыслью в мозгу движется ее тень.
Ашанин долго искал гостиницы, сопутствуемый полуголым анамитом, который нес его чемодан, и не находил. Стояла палящая
жара (40 градусов в тени), и поиски пристанища начинали утомлять. Наконец, в одной из
улиц он встретил пассажира-француза с «Анамита», который любезно проводил Ашанина до гостиницы, указав
на небольшой
на столбах дом, крытый банановыми листьями и окруженный садом.
На улицах Фунчаля пусто. Ни души.
Жара невыносимая, и, разумеется, никто не показывает носа из домов, наглухо закрытых ставнями.
В этом состоянии как-то машинально он вошел в один из подъездов дома по Литейной
улице, по которой жил и сам, и, забравшись
на второй этаж, нажал пуговку электрического звонка у парадной двери,
на которой, как
жар, сияла медная доска с выгравированной крупными черными буквами надписью: «Граф Владимир Петрович Белавин».