Неточные совпадения
Утро было свежее, но прекрасное. Золотые облака громоздились
на горах, как новый ряд воздушных гор; перед воротами расстилалась широкая площадь; за нею базар кипел
народом, потому что было воскресенье; босые мальчики-осетины, неся за
плечами котомки с сотовым медом, вертелись вокруг меня; я их прогнал: мне было не до них, я начинал разделять беспокойство доброго штабс-капитана.
В день, когда царь переезжал из Петровского дворца в Кремль, Москва напряженно притихла.
Народ ее плотно прижали к стенам домов двумя линиями солдат и двумя рядами охраны, созданной из отборно верноподданных обывателей. Солдаты были непоколебимо стойкие, точно выкованы из железа, а охранники, в большинстве, — благообразные, бородатые люди с очень широкими спинами. Стоя
плечо в
плечо друг с другом, они ворочали тугими шеями, посматривая
на людей сзади себя подозрительно и строго.
А простой
народ ходит, когда солнце греет, совсем нагой, а в холод накидывает
на плечи какую-то тряпицу.
Накануне был первый теплый весенний дождь. Везде, где не было мостовой, вдруг зазеленела трава; березы в садах осыпались зеленым пухом, и черемуха и тополя расправляли свои длинные пахучие листья, а в домах и магазинах выставляли и вытирали рамы.
На толкучем рынке, мимо которого пришлось проезжать Нехлюдову, кишела около выстроенных в ряд палаток сплошная толпа
народа, и ходили оборванные люди с сапогами под мышкой и перекинутыми через
плечо выглаженными панталонами и жилетами.
— И что этого
народа нынче в город валит — страсть, — сказал он, поворачиваясь
на козлах и указывая Нехлюдову
на артель деревенских рабочих с пилами, топорами, полушубками и мешками за
плечами, шедших им навстречу.
Как больно здесь, как сердцу тяжко стало!
Тяжелою обидой, словно камнем,
На сердце пал цветок, измятый Лелем
И брошенный. И я как будто тоже
Покинута и брошена, завяла
От слов его насмешливых. К другим
Бежит пастух; они ему милее;
Звучнее смех у них, теплее речи,
Податливей они
на поцелуй;
Кладут ему
на плечи руки, прямо
В глаза глядят и смело, при
народе,
В объятиях у Леля замирают.
Веселье там и радость.
С той минуты, как исчез подъезд Стаффорд Гауза с фактотумами, лакеями и швейцаром сутерландского дюка и толпа приняла Гарибальди своим ура —
на душе стало легко, все настроилось
на свободный человеческий диапазон и так осталось до той минуты, когда Гарибальди, снова теснимый, сжимаемый
народом, целуемый в
плечо и в полы, сел в карету и уехал в Лондон.
— Вот, Оксинька, какие дела
на белом свете делаются, — заключил свои рассказы Петр Васильич, хлопая молодайку по
плечу. — А ежели разобрать, так ты поумнее других протчих
народов себя оказала… И ловкую штуку уколола!.. Ха-ха!.. У дедушки, у Родиона Потапыча, жилку прятала?.. У родителя стянешь да к дедушке?.. Никто и не подумает… Верно!.. Уж так-то ловко… Родитель-то и сейчас волосы
на себе рвет. Ну, да ему все равно не пошла бы впрок и твоя жилка. Все по кабакам бы растащил…
Народ смотрел с крыш, из окон, лезли
на плечи.
Долго не мог я заснуть; вид колыхающегося гроба и чего-то в нем лежащего, медленно двигающегося
на плечах толпы
народа, не отходил от меня и далеко прогонял сон.
— А для
народа я еще могу принести пользу как свидетель преступления… Вот, поглядите
на меня… мне двадцать восемь лет, но — помираю! А десять лет назад я без натуги поднимал
на плечи по двенадцати пудов, — ничего! С таким здоровьем, думал я, лет семьдесят пройду, не спотыкнусь. А прожил десять — больше не могу. Обокрали меня хозяева, сорок лет жизни ограбили, сорок лет!
Кое-где выталкивали наверх детей, и они ползли по головам и
плечам народа на простор.
Но этого мало ему было, и он, глумясь над цивилизацией, порицал патриотизм и начала национальные, а далее осмеивал детям благопристойность, представляя ее во многих отношениях даже безнравственною, и привел такой пример сему, что
народы образованные скрывают акт зарождения человека, а не скрывают акта убийства, и даже оружия войны
на плечах носят.
Сидели они высоко,
на какой-то полке, точно два петуха, их окружал угрюмый, скучающий
народ, а ещё выше их собралась молодёжь и кричала, топала, возилась. Дерево сидений скрипело, трещало, и Кожемякин со страхом ждал, что вот всё это развалится и рухнет вниз, где правильными рядами расположились спокойные, солидные люди и, сверкая голыми до
плеч руками, женщины обмахивали свои красные лица.
— Да, от нас требуют соображений: как бы соорудить
народу епанчу из тришкина кафтана? Портные, я слышал, по поводу такой шутки говорят: «что если это выправить, да переправить, да аршин шесть прибавить, то выйдет и епанча
на плеча».
Воин, положив пику
на плечо, отправился впереди наших путешественников по длинной и широкой улице, в конце которой, перед одной избой, сверкали копья и толпилось много
народа.
Особливо когда толпа
народа, тесно сдвинувшись, глядит
на царя Ирода в золотой короне или
на Антона, ведущего козу; за вертепом визжит скрыпка; цыган бренчит руками по губам своим вместо барабана, а солнце заходит, и свежий холод южной ночи незаметно прижимается сильнее к свежим
плечам и грудям полных хуторянок.
Вечером во Мценске меня к матери посадили в заскрипевший по снегу возок, а затем Филипп Агафонович, держа меня
на плече, тискался в соборе сквозь густую толпу
народа. Помню, как хромой, знакомый нам, городничий крикнул Филиппу Агафоновичу. «Вот ты старый человек, а дурак! ребенка
на такую тесноту несешь». Помню, как тот же Филипп Агафонович вынес меня обратно
на паперть и сказал; «Постойте, батюшка, минуточку; я только мамашу…».
— Долго поднимал
народ на плечах своих отдельных людей, бессчётно давал им труд свой и волю свою; возвышал их над собою и покорно ждал, что увидят они с высот земных пути справедливости.
И все уже это было собрано и готово, они стали совсем выходить: солдаты взяли набранные
на болты скибы икон
на плечи и понесли к лодкам, а Михайлица, которая тоже за
народом в горницу пробралась, тем часом тихонько скрала с аналогия ангельскую икону и тащит ее под платком в чулан, да как руки-то у нее дрожат, она ее и выронила.
Душа моя открыта перед Богом,
Я рад служить, рад душу положить!
Я к делу земскому рожден. Я вырос
На площади, между народных сходок.
Я рано плакал о народном горе,
И, не по летам, тяжесть земской службы
Я
на плечах носил своей охотой.
Теперь зовут меня, а я нейду;
И не пойду служить, пока весь Нижний
В моих руках не будет поголовно
Со всем
народом и со всем добром.
Там видел он высокий эшафот;
Прелестная
на звучные ступени
Всходила женщина… Следы забот,
Следы живых, но тайных угрызений
Виднелись
на лице ее.
НародРукоплескал… Вот кудри золотые
Посыпались
на плечи молодые;
Вот голова, носившая венец,
Склонилася
на плаху… О, творец!
Одумайтесь! Еще момент, злодеи!..
И голова оторвана от шеи…
Подошел Варсонофий с Васильем Борисычем к кучке
народа. Целая артель расположилась
на ночевую у самого озера, по указанью приведшего ее старика с огромной котомкой за
плечами и с кожаной лестовкой в руке. Были тут и мужчины и женщины.
Господин Прохарчин бежал, бежал, задыхался… рядом с ним бежало тоже чрезвычайно много людей, и все они побрякивали своими возмездиями в задних карманах своих кургузых фрачишек; наконец весь
народ побежал, загремели пожарные трубы, и целые волны
народа вынесли его почти
на плечах на тот самый пожар,
на котором он присутствовал в последний раз вместе с попрошайкой-пьянчужкой.
Великую ношу поднял
на свои
плечи маленький эллинский
народ.
— Дело нечисто, тут что-то сделано, — загудел
народ и, посбросав последнее платье с
плеч, мужики так отчаянно заработали, что
на плечах у них задымились рубахи; в воздухе стал потный пар, лица раскраснелись, как репы; набожные восклицания и дикая ругань перемешивались в один нестройный гул, но проку все нет; дерево не дает огня.
Но этого мало ему было, и он, глумясь над цивилизациею, порицал патриотизм и начала национальные, а далее осмеивал детям благопристойность, представляя ее во многих отношениях безнравственною, и привел такой пример сему, что
народы образованные скрывают акт зарождения человека, а не скрывают акта убийства и орудия, нужные для первого, таят, а ружья войны
на плечах носят.
Вдруг толпа раздалась в обе стороны —
И выходит Степан Парамонович,
Молодой купец, удалой боец,
По прозванию Калашников,
Поклонился прежде царю грозному,
После белому Кремлю да святым церквам,
А потом всему
народу русскому.
Горят очи его соколиные,
На опричника смотрят пристально.
Супротив него он становится,
Боевые рукавицы натягивает,
Могутные
плечи распрямливает
Да кудряву бороду поглаживает.