Неточные совпадения
— Да уж, я думаю, и прошло! — сказал он, взглянув
на нее в первый раз глазами
страсти и не
скрывая этого, — то есть все, что было.
— Он не романтик, а поэт, артист, — сказала она. — Я начинаю верить в него. В нем много чувства, правды… Я ничего не
скрыла бы от него, если б у него у самого не было ко мне того, что он называл
страстью. Только чтоб его немного охладить, я решаюсь
на эту глупую, двойную роль… Лишь отрезвится, я сейчас ему скажу первая все — и мы будем друзья…
— А там совершается торжество этой тряпичной
страсти — да, да, эта темная ночь
скрыла поэму любви! — Он презрительно засмеялся. — Любви! — повторил он. — Марк! блудящий огонь, буян, трактирный либерал! Ах! сестрица, сестрица! уж лучше бы вы придержались одного своего поклонника, — ядовито шептал он, — рослого и красивого Тушина! У того — и леса, и земли, и воды, и лошадьми правит, как
на Олимпийских играх! А этот!
На другой день я получил от нее записку, несколько испуганную, старавшуюся бросить какую-то дымку
на вчерашнее; она писала о страшном нервном состоянии, в котором она была, когда я взошел, о том, что она едва помнит, что было, извинялась — но легкий вуаль этих слов не мог уж
скрыть страсть, ярко просвечивавшуюся между строк.
Стан высокий, стройный и роскошный, античная грудь, античные плечи, прелестная ручка, волосы черные, черные как вороново
крыло, и кроткие, умные голубые глаза, которые так и смотрели в душу, так и западали в сердце, говоря, что мы
на все смотрим и все видим, мы не боимся
страстей, но от дерзкого взора они в нас не вспыхнут пожаром.
В то мое время почти в каждом городке, в каждом околотке рассказывались маленькие истории вроде того, что какая-нибудь Анночка Савинова влюбилась без ума — о ужас! — в Ананьина, женатого человека, так что мать принуждена была возить ее в Москву,
на воды, чтоб вылечить от этой безрассудной
страсти; а Катенька Макарова так неравнодушна к карабинерному поручику, что даже
на бале не в состоянии была этого
скрыть и целый вечер не спускала с него глаз.
— А вот, я расскажу, ворона меня любила, это — занятно! Было мне тогда лет шестнадцать, нашёл я её в кустах,
на огороде,
крыло у неё сломано и нога, в крови вся. Ну, я её омыл, подвязал кости ниткой с лучинками; била она меня носом, когда я это делал
страсть как, все руки вспухли, — больно ей, конечно! Кричит, бьётся, едва глаза не лишила, да так каждый раз, когда я её перевязывал — бьёт меня не щадя, да и ну!
— Не
скрою от вас, — говорил Нагибин, — я смотрю
на свою роль несколько иначе, нежели рутинеры прежнего времени. Я миротворец, медиатор, благосклонный посредник — и больше ничего. Смягчать раздраженные
страсти, примирять враждующие стороны, наконец, показывать блестящие перспективы вот как я понимаю мое назначение! Or, je vous demande un peu, s'il y a quelque chose comme un bon diner pour apaiser les passions! [А, скажите, есть ли что-либо лучше, чем добрый обед, чтобы утишить
страсти!]
Скажу без лести, многие
на меня посматривали, и тут я должен был проходить несколько раз мимо тех же окон, но предмет
страсти моей скрывался, а
на ее место выходил слуга, и, без всякой политики, говорил, чтобы я перестал глазеть
на окна, а шел бы своею дорогою, иначе… ну, чего
скрывать петербургскую грубость?.. иначе, — говорит, — вас прогонят палкою.
Опять явилось вдохновенье
Душе безжизненной моей
И превращает в песнопенье
Тоску, развалину
страстей.
Так, посреди чужих степей,
Подруг внимательных не зная,
Прекрасный путник, птичка рая
Сидит
на дереве сухом,
Блестя лазоревым
крылом;
Пускай ревет, бушует вьюга…
Она поет лишь об одном,
Она поет о солнце юга!..
— Да так-с, — продолжал Лаптев, — глядя
на вашу
страсть, я чувствую, что у меня старые пульсы заколотились. Что проку
скрывать и молчать: я вам должен сказать, что вы мне напомнили мои юные годы, когда я
на стенах углем рисовал и стаканы бил. Это, знаете, штука не бесстрашная — потому я с вами несколько дней и не говорил об искусстве.
Он уже не
скрывал от себя правды. Любви в нем не было, даже просто жалости, как ему еще вчера сказала Серафима
на террасе… Не хотел он и жалеть… Вся его
страсть казалась ему чем-то грубо-плотским.