Неточные совпадения
Купцы. Так уж сделайте такую милость, ваше сиятельство. Если уже
вы, то есть, не поможете в
нашей просьбе, то уж не знаем, как и быть: просто хоть в петлю полезай.
Послушайте, Иван Кузьмич, нельзя ли
вам, для общей
нашей пользы, всякое письмо, которое прибывает к
вам в почтовую контору, входящее и исходящее, знаете, этак немножко распечатать и прочитать: не содержится ли нем какого-нибудь донесения или просто переписки.
Городничий. Не угодно ли будет
вам осмотреть теперь некоторые заведения в
нашем городе, как-то — богоугодные и другие?
Все (пристают к нему). Нет,
вы не только о собаках,
вы и о столпотворении… Нет, Аммос Федорови, не оставляйте нас, будьте отцом
нашим!.. Нет, Аммос Федорович!
«А чья же?»
—
Нашей вотчины.
«Чего же он тут су́ется?
Ин
вы у Бога нелюди...
Замолкла Тимофеевна.
Конечно,
наши странники
Не пропустили случая
За здравье губернаторши
По чарке осушить.
И видя, что хозяюшка
Ко стогу приклонилася,
К ней подошли гуськом:
«Что ж дальше?»
— Сами знаете:
Ославили счастливицей,
Прозвали губернаторшей
Матрену с той поры…
Что дальше? Домом правлю я,
Ращу детей… На радость ли?
Вам тоже надо знать.
Пять сыновей! Крестьянские
Порядки нескончаемы, —
Уж взяли одного!
Пришел в ряды последние,
Где были
наши странники,
И ласково сказал:
«
Вы люди чужестранные,
Что с
вами он поделает?
В воротах с ними встретился
Лакей, какой-то буркою
Прикрытый: «
Вам кого?
Помещик за границею,
А управитель при смерти!..» —
И спину показал.
Крестьяне
наши прыснули:
По всей спине дворового
Был нарисован лев.
«Ну, штука!» Долго спорили,
Что за наряд диковинный,
Пока Пахом догадливый
Загадки не решил:
«Холуй хитер: стащит ковер,
В ковре дыру проделает,
В дыру просунет голову
Да и гуляет так...
«Не все между мужчинами
Отыскивать счастливого,
Пощупаем-ка баб!» —
Решили
наши странники
И стали баб опрашивать.
В селе Наготине
Сказали, как отрезали:
«У нас такой не водится,
А есть в селе Клину:
Корова холмогорская,
Не баба! доброумнее
И глаже — бабы нет.
Спросите
вы Корчагину
Матрену Тимофеевну,
Она же: губернаторша...
— А кто сплошал, и надо бы
Того тащить к помещику,
Да все испортит он!
Мужик богатый… Питерщик…
Вишь, принесла нелегкая
Домой его на грех!
Порядки
наши чудные
Ему пока в диковину,
Так смех и разобрал!
А мы теперь расхлебывай! —
«Ну…
вы его не трогайте,
А лучше киньте жеребий.
Заплатим мы: вот пять рублей...
— Откуда, молодцы? —
Спросил у
наших странников
Седой мужик (которого
Бабенки звали Власушкой). —
Куда
вас Бог несет?
«Куда?..» — переглянулися
Тут
наши мужики,
Стоят, молчат, потупились…
Уж ночь давно сошла,
Зажглися звезды частые
В высоких небесах,
Всплыл месяц, тени черные
Дорогу перерезали
Ретивым ходокам.
Ой тени! тени черные!
Кого
вы не нагоните?
Кого не перегоните?
Вас только, тени черные,
Нельзя поймать — обнять!
Смекнули
наши странники,
Что даром водку тратили,
Да кстати и ведерочку
Конец. «Ну, будет с
вас!
Эй, счастие мужицкое!
Дырявое с заплатами,
Горбатое с мозолями,
Проваливай домой...
Г-жа Простакова. Братец, друг мой! Рекомендую
вам дорогого гостя
нашего, господина Правдина; а
вам, государь мой, рекомендую брата моего.
Г-жа Простакова. А я так за своею. (Стародуму.) Позволь же, мой батюшка, потрудить
вас теперь общею
нашею просьбою. (Мужу и сыну.) Кланяйтесь.
Сказать ли всю истину: по секрету, он даже заготовил на имя известного
нашего географа, К. И. Арсеньева, довольно странную резолюцию:"Предоставляется вашему благородию, — писал он, — на будущее время известную
вам Византию во всех учебниках географии числить тако...
— Знаю я, — говорил он по этому случаю купчихе Распоповой, — что истинной конституции документ сей в себе еще не заключает, но прошу
вас, моя почтеннейшая, принять в соображение, что никакое здание, хотя бы даже то был куриный хлев, разом не завершается! По времени выполним и остальное достолюбезное нам дело, а теперь утешимся тем, что возложим упование
наше на бога!
— Врешь, переметная сума! — отвечала толпа, —
вы нарочно с квартальным стакнулись, чтоб батюшку
нашего от себя избыть!
― Ну, как же! Ну, князь Чеченский, известный. Ну, всё равно. Вот он всегда на бильярде играет. Он еще года три тому назад не был в шлюпиках и храбрился. И сам других шлюпиками называл. Только приезжает он раз, а швейцар
наш… ты знаешь, Василий? Ну, этот толстый. Он бонмотист большой. Вот и спрашивает князь Чеченский у него: «ну что, Василий, кто да кто приехал? А шлюпики есть?» А он ему говорит: «
вы третий». Да, брат, так-то!
— Развод по
нашим законам, — сказал он с легким оттенком неодобрения к
нашим законам, — возможен, как
вам известно, в следующих случаях…
— Барыня, голубушка! — заговорила няня, подходя к Анне и целуя ее руки и плечи. — Вот Бог привел радость
нашему новорожденному. Ничего-то
вы не переменились.
— Стало быть,
вы опять
наш предводитель, — сказал он.
— Да что ж! По
нашему до Петрова дня подождать. А
вы раньше всегда косите. Что ж, Бог даст, травы добрые. Скотине простор будет.
—
Вы найдете опору, ищите ее не во мне, хотя я прошу
вас верить в мою дружбу, — сказала она со вздохом. — Опора
наша есть любовь, та любовь, которую Он завещал нам. Бремя Его легко, — сказала она с тем восторженным взглядом, который так знал Алексей Александрович. — Он поддержит
вас и поможет
вам.
— Да, — сказал он, решительно подходя к ней. — Ни я, ни
вы не смотрели на
наши отношения как на игрушку, а теперь
наша судьба решена. Необходимо кончить, — сказал он оглядываясь, — ту ложь, в которой мы живем.
— Да вот, как
вы сказали, огонь блюсти. А то не дворянское дело. И дворянское дело
наше делается не здесь, на выборах, а там, в своем углу. Есть тоже свой сословный инстинкт, что должно или не должно. Вот мужики тоже, посмотрю на них другой раз: как хороший мужик, так хватает земли нанять сколько может. Какая ни будь плохая земля, всё пашет. Тоже без расчета. Прямо в убыток.
«При последнем разговоре
нашем я выразил
вам мое намерение сообщить свое решение относительно предмета этого разговора.
— Так
вы нынче ждете Степана Аркадьича? — сказал Сергей Иванович, очевидно не желая продолжать разговор о Вареньке. — Трудно найти двух свояков, менее похожих друг на друга, — сказал он с тонкою улыбкой. — Один подвижной, живущий только в обществе, как рыба в воде; другой,
наш Костя, живой, быстрый, чуткий на всё, но, как только в обществе, так или замрет или бьется бестолково, как рыба на земле.
—
Вы вступаете в пору жизни, — продолжал священник, — когда надо избрать путь и держаться его. Молитесь Богу, чтоб он по своей благости помог
вам и помиловал, — заключил он. «Господь и Бог
наш Иисус Христос, благодатию и щедротами своего человеколюбия, да простит ти чадо»… И, окончив разрешительную молитву, священник благословил и отпустил его.
—
Вы говорите, — продолжала хозяйка начатый разговор, — что мужа не может интересовать всё русское. Напротив, он весел бывает за границей, но никогда так, как здесь. Здесь он чувствует себя в своей сфере. Ему столько дела, и он имеет дар всем интересоваться. Ах,
вы не были в
нашей школе?
— А! Константин Дмитрич! Опять приехали в
наш развратный Вавилон, — сказала она, подавая ему крошечную желтую руку и вспоминая его слова, сказанные как-то в начале зимы, что Москва есть Вавилон. — Что, Вавилон исправился или
вы испортились? — прибавила она, с усмешкой оглядываясь на Кити.
Это необходимо для меня, для
вас, для
нашего сына.
«Да, я должен был сказать ему:
вы говорите, что хозяйство
наше нейдет потому, что мужик ненавидит все усовершенствования и что их надо вводить властью; но если бы хозяйство совсем не шло без этих усовершенствований,
вы бы были правы; но оно идет, и идет только там, где рабочий действует сообразно с своими привычками, как у старика на половине дороги.
— Я
вас давно знаю и очень рада узнать
вас ближе. Les amis de nos amis sont nos amis. [Друзья
наших друзей —
наши друзья.] Но для того чтобы быть другом, надо вдумываться в состояние души друга, а я боюсь, что
вы этого не делаете в отношении к Алексею Александровичу.
Вы понимаете, о чем я говорю, — сказала она, поднимая свои прекрасные задумчивые глаза.
— Наконец! — радостно встретила она его. — А Анна? Как я рада! Где
вы остановились? Я воображаю, как после вашего прелестного путешествия
вам ужасен
наш Петербург; я воображаю ваш медовый месяц в Риме. Что развод? Всё это сделали?
Я вполне уверен, что
вы раскаялись и раскаиваетесь в том, что служит поводом настоящего письма, и что
вы будете содействовать мне в том, чтобы вырвать с корнем причину
нашего раздора и забыть прошедшее.
— Ваш брат здесь, — сказал он, вставая. — Извините меня, я не узнал
вас, да и
наше знакомство было так коротко, — сказал Вронский, кланяясь, — что
вы, верно, не помните меня.
— Если
вы приехали к нам,
вы, единственная женщина из прежних друзей Анны — я не считаю княжну Варвару, — то я понимаю, что
вы сделали это не потому, что
вы считаете
наше положение нормальным, но потому, что
вы, понимая всю тяжесть этого положения, всё так же любите ее и хотите помочь ей. Так ли я
вас понял? — спросил он, оглянувшись на нее.
— А
вы как же в
нашу губернию попали? — спросил он.
— Мы прекрасно доехали и
вас не беспокоили, — отвечал Сергей Иванович. — Я так пылен, что боюсь дотронуться. Я был так занят, что и не знал, когда вырвусь. А
вы по-старому, — сказал он улыбаясь, — наслаждаетесь тихим счастьем вне течений в своем тихом затоне. Вот и
наш приятель Федор Васильич собрался наконец.
— А жаль, что
вы уезжаете, — сказал Степан Аркадьич. — Завтра мы даем обед двум отъезжающим — Димер-Бартнянский из Петербурга и
наш Веселовский, Гриша. Оба едут. Веселовский недавно женился. Вот молодец! Не правда ли, княгиня? — обратился он к даме.
И потому я только предупреждаю
вас, что
наши отношения должны быть такие, какие они всегда были и что только в том случае, если
вы компрометируете себя, я должен буду принять меры, чтоб оградить свою честь.
— Вообще я ужасно доволен
нашею поездкой. А
вы, Левин?
— Какое
вы доброе дело сделали вчера
нашему жалкому соотечественнику! — сказала княгиня.
Рабочий
наш только одно знает — напиться, как свинья, пьяный и испортит всё, что
вы ему дадите.
В то время как они говорили, толпа хлынула мимо них к обеденному столу. Они тоже подвинулись и услыхали громкий голос одного господина, который с бокалом в руке говорил речь добровольцам. «Послужить за веру, за человечество, за братьев
наших, — всё возвышая голос, говорил господин. — На великое дело благословляет
вас матушка Москва. Живио!» громко и слезно заключил он.
— Да я не знаю. Я потому не был у
вас. Я полагаю, что
наши отношения должны измениться.
Половину следующего дня она была тиха, молчалива и послушна, как ни мучил ее
наш лекарь припарками и микстурой. «Помилуйте, — говорил я ему, — ведь
вы сами сказали, что она умрет непременно, так зачем тут все ваши препараты?» — «Все-таки лучше, Максим Максимыч, — отвечал он, — чтоб совесть была покойна». Хороша совесть!
— А помните
наше житье-бытье в крепости? Славная страна для охоты!.. Ведь
вы были страстный охотник стрелять… А Бэла?..
— Где нам, необразованным старикам, за
вами гоняться!..
Вы молодежь светская, гордая: еще пока здесь, под черкесскими пулями, так
вы туда-сюда… а после встретишься, так стыдитесь и руку протянуть
нашему брату.