Неточные совпадения
Мы тотчас поладили, и хотя по контракту обязан он был
учить меня по-французски, по-немецки и всем
наукам, но он предпочел наскоро выучиться от меня кое-как болтать по-русски, — и потом каждый из нас занимался уже своим делом.
— Не тому вас
учат, что вы должны знать. Отечествоведение — вот
наука, которую следует преподавать с первых же классов, если мы хотим быть нацией. Русь все еще не нация, и боюсь, что ей придется взболтать себя еще раз так, как она была взболтана в начале семнадцатого столетия. Тогда мы будем нацией — вероятно.
— Во сне сколько ни ешь — сыт не будешь, а ты — во сне онучи жуешь. Какие мы хозяева на земле? Мой сын, студент второго курса, в хозяйстве понимает больше нас. Теперь, брат, живут по жидовской
науке политической экономии, ее даже девчонки
учат. Продавай все и — едем! Там деньги сделать можно, а здесь — жиды, Варавки, черт знает что… Продавай…
—
Учу я, господин, вполне согласно с
наукой и сочинениями Льва Толстого, ничего вредного в моем поучении не содержится. Все очень просто: мир этот, наш, весь — дело рук человеческих; руки наши — умные, а башки — глупые, от этого и горе жизни.
«Да, найти в жизни смысл не легко… Пути к смыслу страшно засорены словами, сугробами слов. Искусство,
наука, политика — Тримутри, Санкта Тринита — Святая Троица. Человек живет всегда для чего-то и не умеет жить для себя, никто не
учил его этой мудрости». Он вспомнил, что на тему о человеке для себя интересно говорил Кумов: «Его я еще не встретил».
— Как не готовили?
Учили верхом ездить для военной службы, дали хороший почерк для гражданской. А в университете: и права, и греческую, и латинскую мудрость, и государственные
науки, чего не было? А все прахом пошло. Ну-с, продолжайте, что же я такое?
С ним случилось то, что всегда случается с людьми, обращающимися к
науке не для того, чтобы играть роль в
науке: писать, спорить,
учить, а обращающимися к
науке с прямыми, простыми, жизненными вопросами;
наука отвечала ему на тысячи равных очень хитрых и мудреных вопросов, имеющих связь с уголовным законом, но только не на тот, на который он искал ответа.
Учил ли его кто-нибудь уму-разуму, просвещен ли он в
науках, любил ли кто его хоть сколько-нибудь в его детстве?
Наука верно
учит о законах природы, но ложно
учит о невозможности чудесного, ложно отрицает иные миры.
Учи меня, добрый друг, авось будет прок в юноше, жаждущем
науки…
— Чему там
учат? — говорил он. — Мне один племянник мой показывал какой-то пропедевтик [Пропедевтик. — Пропедевтика (греч.) — сокращенное изложение какой-нибудь
науки, предшествующее более глубокому ее изучению.]! Что такое, скажите на милость!
Если Мари в Москве
учили профессора разным
наукам и она читала в подлинниках «Божественную комедию» Данта и «Манфреда» Байрона, если Фатееву ничему не
учили, как только мило держать себя, то m-lle Захаревская, можно сказать, сама себя образовала по русским журналам.
Ежели бы не
учили их
наукам, то они и не заблуждались бы.
Он
учил Сашу французскому и немецкому языкам, истории, географии — всем
наукам, как говорила Анна Федоровна, и за то получал от нее квартиру и стол...
Чему-нибудь
учит же нас юридическая
наука?
Ну зато, которые оборкаются и останутся жить, из тех тоже немалое число,
учивши, покалечить придется, потому что на их дикость одно средство — строгость, но зато уже которые все это воспитание и
науку вынесут, так из этих такая отборность выходит, что никогда с ними никакой заводской лошади не сравниться по ездовой добродетели.
— Вся наша жизнь есть
наука, сударь, с тою лишь разницей, что обыкновенные, настоящие
науки проникать
учат, а жизнь, напротив того, устраняться от проникновения внушает. И только тогда, когда человек вот эту, жизненную-то,
науку себе усвоит, только тогда он и может с некоторою уверенностью воскликнуть: да, быть может, и мне господь бог пошлет собственною смертью умереть!
— Разве что этому научите! — вступается Арина Петровна, — уж оставьте вы их, Христа ради… учители! Тоже
учить собрались…
наукам, должно быть! Вот я с ними, как Павел умрет, в Хотьков уеду… и так-то мы там заживем!
— А того ради и
учу. Откуда баре, холеные хари? Всё из нас, из черноты земной, а откуда еще-то? Чем больше
науки, тем длинней руки, больше возьмут; а кем больше взято, у того дело и свято… Бог посылает нас сюда глупыми детьми, а назад требует умными стариками, значит — надо учиться!
«Война! Драться! Резаться! Убивать людей! Да, в наше время, с нашим просвещением, с нашей
наукой, с нашей философией, существует учреждение особых училищ, в которых
учат убивать, убивать издалека, с совершенством, убивать много людей сразу, убивать несчастных, жалких людей, ни в чем не виноватых людей, поддерживающих семьи, и убивать их без всякого суда.
Эта
наука была в свое время настолько же обязательна, как и та, которая
учила, что высший признак благовоспитанности заключается в устранении всякого повода для сравнения с"мужиком".
Оденут в серое и
учат всех одной
науке… растят человека, как дерево…
— Буду я тебя, Фома,
учить. Самую настоящую, верную
науку философию преподам я тебе… и ежели ты ее поймешь — будешь жить без ошибок.
— Ну —
учи! Хуже других в
науке не будь. Хоша скажу тебе вот что: в училище, — хоть двадцать пять классов в нем будь, — ничему, кроме как писать, читать да считать, — не научат. Глупостям разным можно еще научиться, — но не дай тебе бог! Запорю, ежели что… Табак курить будешь, губы отрежу…
Смотрите, не так ли это и у нас: не
учат ли и у нас всех менее тех, кого надо бы
учить всех более, и не изобретают ли и у нас для таковых особых приемов учения, кои ничего общего с
наукою не имеют?
И он стал
учить ее разным
наукам.
— Теперь ты не удивишь его ничем, — посмеивался Гарусов. — После моей
науки нечему
учить… Сам дьячок-то мне говорил, что у вас в монастыре только по губам мажут, а настоящего и нет.
— Не понимаю, — говорил он нам, пожимая плечами, — не понимаю, как вы перевариваете этого фискала, эту мерзкую рожу. Эх, господа, как вы можете тут жить! Атмосфера у вас удушающая, поганая. Разве вы педагоги, учителя? Вы чинодралы, у вас не храм
науки, а управа благочиния, и кислятиной воняет, как в полицейской будке. Нет, братцы, поживу с вами еще немного и уеду к себе на хутор, и буду там раков ловить и хохлят
учить. Уеду, а вы оставайтесь тут со своим Иудой, нехай вин лопне.
Он в то время
учил меня всем премудрым и странным вещам, составляющим рыбачью
науку.
Для возбуждения во мне соревнования в
науках положено было
учить вместе со мною сына приказчика Никифора Федорова Митьку. При тогдашнем дето убийственном способе обучения не могу не посочувствовать мысли посадить ко мне в класс Митьку.
— Вы человек способный, по природе — упрямый и, видимо, с хорошими желаниями. Вам надо учиться, да — так, чтоб книга не закрывала людей. Один сектант, старичок, очень верно сказал: «Всякое научение — от человека исходит». Люди
учат больнее, — грубо они
учат, — но
наука их крепче въедается.
Но всего более оживляла Московский Университет известная всем любовь Екатерины к
наукам, побуждая родителей
учить детей своих.
Учившись в пансионе, например, она решительно не понимала ни второй части арифметики, ни грамматики и даже не понимала, что это такое за
науки и для чего их
учат.
Подошел к нам — я думал, что он домине Тумаков и должен нас
учить каким
наукам — однако же это был просто Тумаков, и показав прежде Петрусе, что писать, потом приступил ко мне."Пишите, — сказал он, — к сему прошению"… Я написал это убийственное, треклятое, погубившее меня тогда и во всю жизнь мою причинявшее мне беды, я написал и кончил все по методу Тумакова. Он собрал наши бумаги, и когда господин полковник сказал ему:"заготовь же приказ, да скорее", — он пошел от нас.
…Не надобно
наук:
Пускай убытчатся,
уча ребяток, моты,
Мой мальчик не учен, а в те ж пойдет вороты.
Итак, родители ограничились тем, что выписали через какого-то корреспондента, печатно уверявшего в газетах о своей честности, какую-то мадам де Фуасье и какого-то мусье, старого капитана австрийской службы Морица Иваныча Шевалье де Глейхенфельда, и поручили им
учить детей всем
наукам и искусствам.
Иван Михайлович. Алексей Павлович, гм… гм… хоть и… вы меня извините, но… позвольте вам сказать, что я просил вас заниматься с моим сыном
науками, а никак не
учить его обращению с родителями. У нас есть свои и, может быть, странные и не современные привычки. Но я бы вас просил не вмешиваться в это.
Какой отец, отпуская детей своих в школу,
учил их надеяться только на себя и на свои способности и труды, ставить выше всего
науку, искать только истинного знания и в нем только видеть свою опору и т. п.?
Опять же в заводском училище цифирной мудрости
учат, а цифирь —
наука богоотводная…
«Вивисекция, — заявляет мистрисс Мона Кэрд, — есть главный враг
науки, которая всегда
учила, что законы природы гармоничны и не терпят противоречий; но если эти законы не терпят противоречий, то как возможно, чтоб то, что в нравственном отношении несправедливо, было в научном отношении справедливо, чтоб то, что жестоко и неправедно, могло вести к миру и здоровью?» (The sanctuary of mercy. 1899, p. 6).
Путем того же физического воздействия он
учил жену и детей, не столько сообразуясь с их действительными потребностями в
науке, сколько с теми неясными на этот счет указаниями, которые существовали где-то в закоулке его большой головы.
Со всеми людьми, обращающимися к
науке нашего времени не для удовлетворения праздного любопытства и не для того, чтобы играть роль в
науке, писать, спорить,
учить, и не для того, чтобы кормиться
наукою, а обращающимися к ней с прямыми, простыми, жизненными вопросами, случается то, что
наука отвечает им на тысячи разных очень хитрых и мудреных вопросов, но только не на тот один вопрос, на который всякий разумный человек ищет ответа: на вопрос о том, что я такое и как мне жить.
Именно отсюда следует, что
науку нельзя начинать с веры, как многие
учат и проповедуют.
— Ты ведь, — говорит, — кажется, не простой доктор, а
учил две
науки по физике, и понять не можешь, что тут надо только схватить момент, и тогда все можно. Не беспокойся. Это не твое дело: ты до нее не будешь притрогиваться, а мне Бибиков ничего сделать не смеет. Ты, кажется, мне можешь верить.
Остальное связать со своим именем. Завещать двести тысяч — цифра эффектная — на какое-нибудь заведение, например хоть на профессиональную школу… Никто у нас не
учит девушек полезным вещам. Все
науки, да литература, да контрапункт, да идеи разные… Вот и ее, Марью Орестовну, заставь скроить платье, нарисовать узор, что-нибудь склеить или устроить, дать рисунок мастеру, — ничего она не может сделать. А в такой школе всему этому будут
учить.
В умственной сфере нужно аскетически довольствоваться естественными
науками, которые разрушают старые верования, низвергают предрассудки, и политической экономией, которая
учит организации более справедливого социального строя.
— Да как же. Вы обещались
учить меня… savoir vivre… [умению жить… (фр.).] Признаюсь, если б я встречалась в наших гостиных с такими людьми, как вы, эта
наука мне легко бы далась.
— Ванюшку
учите добру, порядку и хозяйству; пожалуй,
учите и
наукам, да только таким, какие пригодны купцу. По мне, довольно бы грамоте русской и арифметике, да не моя воля!.. А воля-то, словно Божья, нагрянула на меня от матушки Екатерины Алексеевны. Премудрая была, дай ей Господи царствие небесное! Она это дело знала лучше меня. Сама из уст своих приказала.
— Не резон в годы учения — биться из-за пропитания! — говорит он. — Надо даром
учить и содержать всех способных — самому государству или обществу — как придется. Кто имеет право на поступление — того и
учи даром. А теперь
науку заедает нужда и плодит интеллигентное нищенство!
И так далее, и «в коем уде кiй бес живет, где пребывает и как страсть воздвизает», и «как оные духи входят овогда чувственно некако, а овогда же входят и исходят чувственне некако», и «како противу им человеку подобает нудитеся…» И все эти
науки мы превзошли и знания получили; но кроме того владыка и сам меня призывал и почасту
учил меня по-латыни, и я — право, такой понятный хлопец был, что мы не только какого-нибудь там Корнелия Непота переводили, а еще, бывало, сам он читал мне свои переводы, которые делал из Овидия!..