Неточные совпадения
— Долли, постой, душенька. Я видела Стиву, когда он был влюблен в тебя. Я помню это время, когда он приезжал ко мне и плакал, говоря о тебе, и какая поэзия и высота была ты для него, и я знаю, что чем
больше он с тобой жил, тем выше ты для него
становилась. Ведь
мы смеялись бывало над ним, что он к каждому слову прибавлял: «Долли удивительная женщина». Ты для него божество всегда была и осталась, а это увлечение не души его…
— Ах, эти мне сельские хозяева! — шутливо сказал Степан Аркадьич. — Этот ваш тон презрения к нашему брату городским!… А как дело сделать, так
мы лучше всегда сделаем. Поверь, что я всё расчел, — сказал он, — и лес очень выгодно продан, так что я боюсь, как бы тот не отказался даже. Ведь это не обидной лес, — сказал Степан Аркадьич, желая словом обидной совсем убедить Левина в несправедливости его сомнений, — а дровяной
больше. И
станет не
больше тридцати сажен на десятину, а он дал мне по двести рублей.
—
Мы с ним
большие друзья. Я очень хорошо знаю его. Прошлую зиму, вскоре после того… как вы у
нас были, — сказала она с виноватою и вместе доверчивою улыбкой, у Долли дети все были в скарлатине, и он зашел к ней как-то. И можете себе представить, — говорила она шопотом. — ему так жалко
стало ее, что он остался и
стал помогать ей ходить за детьми. Да; и три недели прожил у них в доме и как нянька ходил за детьми.
Я стоял против нее.
Мы долго молчали; ее
большие глаза, исполненные неизъяснимой грусти, казалось, искали в моих что-нибудь похожее на надежду; ее бледные губы напрасно старались улыбнуться; ее нежные руки, сложенные на коленах, были так худы и прозрачны, что мне
стало жаль ее.
Но
мы стали говорить довольно громко, позабыв, что герой наш, спавший во все время рассказа его повести, уже проснулся и легко может услышать так часто повторяемую свою фамилию. Он же человек обидчивый и недоволен, если о нем изъясняются неуважительно. Читателю сполагоря, рассердится ли на него Чичиков или нет, но что до автора, то он ни в каком случае не должен ссориться с своим героем: еще не мало пути и дороги придется им пройти вдвоем рука в руку; две
большие части впереди — это не безделица.
Мне очень, очень жалко
стало матушку, и вместе с тем мысль, что
мы точно
стали большие, радовала меня.
Я не спускал глаз с Катеньки. Я давно уже привык к ее свеженькому белокуренькому личику и всегда любил его; но теперь я внимательнее
стал всматриваться в него и полюбил еще
больше. Когда
мы подошли к
большим, папа, к великой нашей радости, объявил, что, по просьбе матушки, поездка отложена до завтрашнего утра.
Но молодой человек, как кажется, хотел во что бы то ни
стало развеселить меня: он заигрывал со мной, называл меня молодцом и, как только никто из
больших не смотрел на
нас, подливал мне в рюмку вина из разных бутылок и непременно заставлял выпивать.
Папа сидел со мной рядом и ничего не говорил; я же захлебывался от слез, и что-то так давило мне в горле, что я боялся задохнуться… Выехав на
большую дорогу,
мы увидали белый платок, которым кто-то махал с балкона. Я
стал махать своим, и это движение немного успокоило меня. Я продолжал плакать, и мысль, что слезы мои доказывают мою чувствительность, доставляла мне удовольствие и отраду.
— Да, — проговорил он, ни на кого не глядя, — беда пожить этак годков пять в деревне, в отдалении от великих умов! Как раз дурак дураком
станешь. Ты стараешься не забыть того, чему тебя учили, а там — хвать! — оказывается, что все это вздор, и тебе говорят, что путные люди этакими пустяками
больше не занимаются и что ты, мол, отсталый колпак. [Отсталый колпак — в то время старики носили ночные колпаки.] Что делать! Видно, молодежь, точно, умнее
нас.
—
Стало быть, время дорого.
Мы разойдемся навсегда, если… глупость, то есть бабушкины убеждения, разведут
нас. Я уеду через неделю, разрешение получено, вы знаете. Или уж сойдемся и не разойдемся
больше…
И вдруг он склонил свою хорошенькую головку мне на плечо и — заплакал. Мне
стало очень, очень его жалко. Правда, он выпил много вина, но он так искренно и так братски со мной говорил и с таким чувством… Вдруг, в это мгновение, с улицы раздался крик и сильные удары пальцами к
нам в окно (тут окна цельные,
большие и в первом нижнем этаже, так что можно стучать пальцами с улицы). Это был выведенный Андреев.
У Вусуна обыкновенно останавливаются суда с опиумом и отсюда отправляют свой товар на лодках в Шанхай, Нанкин и другие города.
Становилось все темнее;
мы шли осторожно. Погода была пасмурная. «Зарево!» — сказал кто-то. В самом деле налево, над горизонтом, рдело багровое пятно и делалось все
больше и ярче. Вскоре можно было различить пламя и вспышки — от выстрелов. В Шанхае — сражение и пожар, нет сомнения! Это помогло
нам определить свое место.
Сегодня дождь, но теплый, почти летний, так что даже кот Васька не уходил с юта, а только сел под гик.
Мы видели, что две лодки, с значками и пиками, развозили по караульным лодкам приказания, после чего эти отходили и
становились гораздо дальше. Адмирал не приказал уже
больше и упоминать о лодках. Только если последние
станут преследовать наши, велено брать их на буксир и таскать с собой.
Они успокоились, когда
мы вышли через узенькие переулки в поле и
стали подниматься на холмы.
Большая часть последовала за
нами. Они
стали тут очень услужливы, указывали удобные тропинки, рвали
нам цветы, показывали хорошие виды.
Все это, то есть команда и отдача якорей, уборка парусов, продолжалось несколько минут, но фрегат успело «подрейфовать», силой ветра и течения, версты на полторы ближе к рифам. А ветер опять задул крепче. Отдан был другой якорь (их всех четыре на
больших военных судах) — и
мы стали в виду каменной гряды. До
нас достигал шум перекатывающихся бурунов.
Солнце всходило высоко; утренний ветерок замолкал;
становилось тихо и жарко; кузнечики трещали, стрекозы начали реять по траве и кустам; к
нам врывался по временам в карт овод или шмель, кружился над лошадьми и несся дальше, а не то так затрепещет крыльями над головами нашими
большая, как птица, черная или красная бабочка и вдруг упадет в сторону, в кусты.
— За французского известного писателя, Пирона-с.
Мы тогда все вино пили в
большом обществе, в трактире, на этой самой ярмарке. Они меня и пригласили, а я перво-наперво
стал эпиграммы говорить: «Ты ль это, Буало, какой смешной наряд». А Буало-то отвечает, что он в маскарад собирается, то есть в баню-с, хи-хи, они и приняли на свой счет. А я поскорее другую сказал, очень известную всем образованным людям, едкую-с...
— Это
мы втроем дали три тысячи, я, брат Иван и Катерина Ивановна, а доктора из Москвы выписала за две тысячи уж она сама. Адвокат Фетюкович
больше бы взял, да дело это получило огласку по всей России, во всех газетах и журналах о нем говорят, Фетюкович и согласился
больше для славы приехать, потому что слишком уж знаменитое дело
стало. Я его вчера видел.
Биографию этой девочки знали, впрочем, у
нас в городе мало и сбивчиво; не узнали
больше и в последнее время, и это даже тогда, когда уже очень многие
стали интересоваться такою «раскрасавицей», в какую превратилась в четыре года Аграфена Александровна.
День кончился, и в воздухе
стало холодать. Тогда я предложил своему спутнику остановиться. В одном месте между утесами был плоский берег, куда водой нанесло много плавника.
Мы взобрались на него и первым делом развели
большой костер, а затем принялись готовить ужин.
Потом
мы пошли к берегу и отворотили один камень. Из-под него выбежало множество мелких крабов. Они бросились врассыпную и проворно спрятались под другие камни.
Мы стали ловить их руками и скоро собрали десятка два. Тут же
мы нашли еще двух протомоллюсков и около сотни раковин береговичков. После этого
мы выбрали место для бивака и развели
большой огонь. Протомоллюсков и береговичков
мы съели сырыми, а крабов сварили. Правда, это дало
нам немного, но все же первые приступы голода были утолены.
Этот день
мы употребили на переход к знакомой
нам грибной фанзе около озера Благодати. Опять
нам пришлось мучиться в болотах, которые после дождей
стали еще непроходимее. Чтобы миновать их,
мы сделали
большой обход, но и это не помогло.
Мы рубили деревья, кусты, устраивали гати, и все-таки наши вьючные животные вязли на каждом шагу чуть не по брюхо.
Большого труда стоило
нам перейти через зыбуны и только к сумеркам удалось выбраться на твердую почву.
Чем ближе
мы подвигались к перевалу, тем
больше становилось наледей. Такие места видны издали по поднимающимся от них испарениям. Чтобы обойти наледи, надо взбираться на косогоры. На это приходится тратить много сил и времени. Особенно надо остерегаться, чтобы не промочить ног. В этих случаях незаменимой является удэгейская обувь из рысьей кожи, сшитая жильными нитками.
Мы пошли влево и
стали взбираться на хребет, который здесь описывает
большую дугу, охватывая со всех сторон истоки реки Горелой (Угрюмая огибает его с запада).
Мои спутники рассмеялись, а он обиделся. Он понял, что
мы смеемся над его оплошностью, и
стал говорить о том, что «грязную воду» он очень берег. Одни слова, говорил он, выходят из уст человека и распространяются вблизи по воздуху. Другие закупорены в бутылку. Они садятся на бумагу и уходят далеко. Первые пропадают скоро, вторые могут жить сто годов и
больше. Эту чудесную «грязную воду» он, Дерсу, не должен был носить вовсе, потому что не знал, как с нею надо обращаться.
Наконец начало светать. Воздух наполнился неясными сумеречными тенями, звезды
стали гаснуть, точно они уходили куда-то в глубь неба. Еще немного времени — и кроваво-красная заря показалась на востоке. Ветер
стал быстро стихать, а мороз — усиливаться. Тогда Дерсу и Китенбу пошли к кустам. По следам они установили, что мимо
нас прошло девять кабанов и что тигр был
большой и старый. Он долго ходил около бивака и тогда только напал на собак, когда костер совсем угас.
Надо было во что бы то ни
стало пройти «щеки», иначе, если
станет прибывать вода в реке,
мы будем вынуждены совершить
большой обход через скалистые сопки Онку и Джугдыни, что по-удэгейски значит «Чертово жилище».
В то время когда
мы сидели у костра и пили чай, из-за горы вдруг показался орлан белохвостый. Описав
большой круг, он ловко, с налета, уселся на сухоствольной лиственнице и
стал оглядываться. Захаров выстрелил в него и промахнулся. Испуганная птица торопливо снялась с места и полетела к лесу.
В 4 часа дня
мы стали высматривать место для бивака. Здесь река делала
большой изгиб. Наш берег был пологий, а противоположный — обрывистый. Тут
мы и остановились. Стрелки принялись ставить палатки, а Дерсу взял котелок и пошел за водой. Через минуту он возвратился, крайне недовольный.
По мере того как
мы подвигались книзу, ручей
становился многоводнее. Справа и слева в него впадали такие же ручьи, и скоро наш ручей
стал довольно
большой горной речкой. Вода с шумом стремилась по камням, но этот шум до того однообразен, что забываешь о нем и кажется, будто в долине царит полная тишина.
По мере приближения к водоразделу угрюмее
становился лес и
больше попадалось звериных следов; тропа
стала часто прерываться и переходить то на одну, то на другую сторону реки, наконец
мы потеряли ее совсем.
В полдень
мы остановились на
большой привал и
стали варить чай.
Приблизительно еще с час
мы шли лесом. Вдруг чаща начала редеть. Перед
нами открылась
большая поляна. Тропа перерезала ее наискось по диагонали. Продолжительное путешествие по тайге сильно
нас утомило. Глаз искал отдыха и простора. Поэтому можно себе представить, с какой радостью
мы вышли из леса и
стали осматривать поляну.
Сегодня
мы устроили походную баню. Для этого была поставлена глухая двускатная палатка. Потом в стороне на кострах накалили камни, а у китайцев в
большом котле и 2 керосиновых банках согрели воды. Когда все было готово, палатку снаружи смочили водой, внесли в нее раскаленные камни и
стали поддавать пар. Получилась довольно хорошая паровая баня. Правда, в палатке было тесно и приходилось мыться по очереди. Пока одни мылись, другие калили камни.
С одного дерева снялась
большая хищная птица. Это был царь ночи — уссурийский филин. Он сел на сухостойную ель и
стал испуганно озираться по сторонам. Как только
мы стали приближаться к нему, он полетел куда-то в сторону.
Больше мы его не видели.
Под
большой елью, около которой горел огонь, было немного суше.
Мы разделись и
стали сушить белье. Потом
мы нарубили пихтача и, прислонившись к дереву, погрузились в глубокий сон.
Мы стали ждать. Вскоре я опять увидел пятно. Оно возросло до
больших размеров. Теперь я мог рассмотреть его составные части. Это были какие-то живые существа, постоянно передвигающиеся с места на место.
Около полудня
мы с Дерсу дошли до озера. Грозный вид имело теперь пресное море. Вода в нем кипела, как в котле. После долгого пути по травяным болотам вид свободной водяной стихии доставлял
большое удовольствие. Я сел на песок и
стал глядеть в воду. Что-то особенно привлекательное есть в прибое. Можно целыми часами смотреть, как бьется вода о берег.
Откуда эти тайнобрачные добывают влагу? Вода в камнях не задерживается, а между тем мхи растут пышно. На ощупь они чрезвычайно влажны. Если мох выжать рукой, из него капает вода. Ответ на заданный вопрос
нам даст туман. Он-то и есть постоянный источник влаги. Мхи получают воду не из земли, а из воздуха. Та к как в Уссурийском крае летом и весною туманных дней несравненно
больше, чем солнечных, то пышное развитие мхов среди осыпей
становится вполне понятным.
Удэгейцы задержали лодку и посоветовались между собой, затем поставили ее поперек воды и тихонько
стали спускать по течению. В тот момент, когда сильная струя воды понесла лодку к скале, они ловким толчком вывели ее в новом направлении. По глазам удэгейцев я увидел, что
мы подверглись
большой опасности. Спокойнее всех был Дерсу. Я поделился с ним своими впечатлениями.
Естественно, что наше появление вызвало среди китайцев тревогу. Хозяин фанзы волновался
больше всех. Он тайком послал куда-то рабочих. Спустя некоторое время в фанзу пришел еще один китаец. На вид ему было 35 лет. Он был среднего роста, коренастого сложения и с типично выраженными монгольскими чертами лица. Наш новый знакомый был одет заметно лучше других. Держал он себя очень развязно и имел голос крикливый. Он обратился к
нам на русском языке и
стал расспрашивать, кто
мы такие и куда идем.
Около полудня
мы сделали
большой привал. Люди тотчас же
стали раздеваться и вынимать друг у друга клещей из тела. Плохо пришлось Паначеву. Он все время почесывался. Клещи набились ему в бороду и в шею. Обобрав клещей с себя, казаки принялись вынимать их у собак. Умные животные отлично понимали, в чем дело, и терпеливо переносили операцию. Совсем не то лошади: они мотали головами и сильно бились. Пришлось употребить много усилий, чтобы освободить их от паразитов, впившихся в губы и в веки глаз.
На следующий день, 17 июня,
мы расстались со стариком. Я подарил ему свой охотничий нож, а А.И. Мерзляков — кожаную сумочку. Теперь топоры
нам были уже не нужны. От зверовой фанзы вниз по реке шла тропинка. Чем дальше, тем она
становилась лучше. Наконец
мы дошли до того места, где река Синь-Квандагоу сливается с Тудагоу. Эта последняя течет в широтном направлении, под острым углом к Сихотэ-Алиню. Она значительно
больше Синь-Квандагоу и по справедливости могла бы присвоить себе название Вай-Фудзина.
Чем
больше засыпало
нас снегом, тем теплее
становилось в нашем импровизированном шалаше. Капанье сверху прекратилось. Снаружи доносилось завывание ветра. Точно где-то гудели гудки, звонили в колокола и отпевали покойников. Потом мне
стали грезиться какие-то пляски, куда-то я медленно падал, все ниже и ниже, и наконец погрузился в долгий и глубокий сон… Так, вероятно,
мы проспали 12 часов.
Чем ближе
мы подходили к хребту, тем лес
становился все гуще, тем
больше он был завален колодником. Здесь
мы впервые встретили тис, реликтовый представитель субтропической флоры, имевшей когда-то распространение по всему Приамурскому краю. Он имеет красную кору, красноватую древесину, красные ягоды и похож на ель, но ветви его расположены, как у лиственного дерева.
Добрые и сильные, честные и умеющие, недавно вы начали возникать между
нами, но вас уже не мало, и быстро
становится все
больше.
Не успел я расплатиться со старым моим ямщиком, как Дуня возвратилась с самоваром. Маленькая кокетка со второго взгляда заметила впечатление, произведенное ею на меня; она потупила
большие голубые глаза; я
стал с нею разговаривать, она отвечала мне безо всякой робости, как девушка, видевшая свет. Я предложил отцу ее стакан пуншу; Дуне подал я чашку чаю, и
мы втроем начали беседовать, как будто век были знакомы.
Наша встреча сначала была холодна, неприятна, натянута, но ни Белинский, ни я —
мы не были
большие дипломаты; в продолжение ничтожного разговора я помянул
статью о «Бородинской годовщине».
Так бедствовали
мы и пробивались с год времени. Химик прислал десять тысяч ассигнациями, из них
больше шести надобно было отдать долгу, остальные сделали
большую помощь. Наконец и отцу моему надоело брать
нас, как крепость, голодом, он, не прибавляя к окладу,
стал присылать денежные подарки, несмотря на то что я ни разу не заикнулся о деньгах после его знаменитого distinguo! [различаю, провожу различие (лат.).]