Неточные совпадения
Другая причина — приезд нашего родственника Бориса Павловича Райского. Он живет теперь с нами и,
на беду мою, почти не выходит
из дома, так что я недели две только и делала, что пряталась от него. Какую бездну ума, разных знаний, блеска талантов и вместе
шума, или «жизни», как говорит он, привез он с собой и всем этим взбудоражил весь
дом, начиная с нас, то есть бабушки, Марфеньки, меня — и до Марфенькиных птиц! Может быть, это заняло бы и меня прежде, а теперь ты знаешь, как это для меня неловко, несносно…
Месяц, остановившийся над его головою, показывал полночь; везде тишина; от пруда веял холод; над ним печально стоял ветхий
дом с закрытыми ставнями; мох и дикий бурьян показывали, что давно
из него удалились люди. Тут он разогнул свою руку, которая судорожно была сжата во все время сна, и вскрикнул от изумления, почувствовавши в ней записку. «Эх, если бы я знал грамоте!» — подумал он, оборачивая ее перед собою
на все стороны. В это мгновение послышался позади его
шум.
Был великий
шум и скандал,
на двор к нам пришла
из дома Бетленга целая армия мужчин и женщин, ее вел молодой красивый офицер и, так как братья в момент преступления смирно гуляли по улице, ничего не зная о моем диком озорстве, — дедушка выпорол одного меня, отменно удовлетворив этим всех жителей Бетленгова
дома.
Не раз видали мы
из окна, как он распоряжался во дворе
дома насчет уборки нечистот, и даже нарочно производили
шум, чтобы обратить
на себя его внимание, но он ограничивался тем, что делал нам ручкой, и вновь погружался в созерцание нечистот.
Я быстро обежал кругом квартала, снова воротился под окно, но в
доме уже не играли,
из форточки бурно вытекал
на улицу веселый
шум, и это было так не похоже
на печальную музыку, точно я слышал ее во сне.
Иду я вдоль длинного забора по окраинной улице, поросшей зеленой травой. За забором строится новый
дом.
Шум, голоса… Из-под ворот вырывается собачонка… Как сейчас вижу: желтая, длинная,
на коротеньких ножках, дворняжка с неимоверно толстым хвостом в виде кренделя. Бросается
на меня, лает. Я
на нее махнул, а она вцепилась мне в ногу и не отпускает, рвет мои новые штаны. Я схватил ее за хвост и перебросил через забор…
В каждой щели
дома сидел человек, и с утра до поздней ночи
дом сотрясался от крика и
шума, точно в нём, как в старом, ржавом котле, что-то кипело и варилось. Вечерами все люди выползали
из щелей
на двор и
на лавочку к воротам
дома; сапожник Перфишка играл
на гармонике, Савёл мычал песни, а Матица — если она была выпивши — пела что-то особенное, очень грустное, никому не понятными словами, пела и о чём-то горько плакала.
Он был
дома: в открытые окна
из комнат
на улицу несся его громкий, немного сиплый хохот.
Шум пролетки, подъехавшей к
дому, заставил Игната выглянуть в окно, и при виде сына он радостно крикнул...
Луговский отворил дверь; удушливо-смрадный пар, смесь кислой капусты, помойной ямы и прелого грязного белья, присущий трущобным ночлежным
домам, охватил Луговского и вместе с
шумом голосов
на момент ошеломил его, так что он остановился в двери и стоял до тех пор, пока кто-то
из сидевших за столом не крикнул ему...
Радостными восклицаниями приветствовал народ вырвавшуюся
на волю
из зимнего плена любимую им стихию; особенно кричали и взвизгивали женщины, — и все это, мешаясь с
шумом круто падающей воды, с треском оседающего и ломающегося льда, представляло полную жизни картину… и если б не прислали
из дому сказать, что давно пришла пора обедать, то, кажется, мы с отцом простояли бы тут до вечера.
Солнце невыносимо пекло нам затылки, Коновалов устроил
из моей солдатской шинели нечто вроде ширмы, воткнув в землю палки и распялив
на них шинель. Издали долетал глухой
шум работ
на бухте, но ее мы не видели, справа от нас лежал
на берегу город тяжелыми глыбами белых
домов, слева — море, пред нами — оно же, уходившее в неизмеримую даль, где в мягких полутонах смешались в фантастическое марево какие-то дивные и нежные, невиданные краски, ласкающие глаз и душу неуловимой красотой своих оттенков…
Павел Григ<орич>. Вон скорей
из моего
дома! и не смей воротиться, пока не умрет моя бедная супруга. (Со смехом) Посмотрим, скоро ли ты придешь? Посмотрим, настоящая ли болезнь, ведущая к могиле, или неловкая хитрость наделала столько
шуму и заставила тебя забыть почтение и обязанность! Теперь ступай! Рассуди хорошенько о своем поступке, припомни, чтó ты говорил — и тогда, тогда, если осмелишься, покажись опять мне
на глаза! (Злобно взглянув
на сына, уходит и запирает двери за собою.)
На шум и крики выбегают рабы, клиенты, родственники
из дома градоначальника.
Снова что-то с
шумом пронеслось за окнами, ветер яростно налетел
из сада
на дом.
Отец, куря папиросу, сидел
на террасе в ожидании гостей. Вдруг он неожиданно вздрогнул. Послышался
шум колес, и к нашему
дому подъехал небольшой шарабанчик, в котором сидели две дамы: одна пожилая, другая молоденькая в белом платье — нежное белокурое создание с мечтательными глазами и тоненькой, как стебель, талией. Она легко выпрыгнула
из шарабана и, ловко подобрав шлейф своего нарядного шелкового платья, пошла навстречу отцу. Он подал ей руку и поманил меня.
Офицеры вышли в сад. После яркого света и
шума в саду показалось им очень темно и тихо. До самой калитки шли они молча. Были они полупьяны, веселы, довольны, но потемки и тишина заставили их
на минуту призадуматься. Каждому
из них, как Рябовичу, вероятно, пришла одна и та же мысль: настанет ли и для них когда-нибудь время, когда они, подобно Раббеку, будут иметь большой
дом, семью, сад, когда и они будут иметь также возможность, хотя бы неискренно, ласкать людей, делать их сытыми, пьяными, довольными?
Когда же
на ночь камердинер герцога выносил
из спальни его платье, нечто вставало с своего стула, жало руку камердинеру, и осторожно, неся всю тяжесть своего огромного туловища в груди своей, чтобы не сделать им
шуму по паркету, выползало или выкатывалось
из дому, и нередко еще
на улице тосковало от сомнения, заснула ли его светлость и не потребовала бы к себе, чтобы над ним пошутить.