Неточные совпадения
Стоя в холодке вновь покрытой риги с необсыпавшимся еще пахучим
листом лещинового решетника, прижатого к облупленным свежим осиновым слегам соломенной крыши, Левин глядел то сквозь открытые ворота, в которых толклась и играла сухая и горькая пыль молотьбы,
на освещенную горячим
солнцем траву гумна и свежую солому, только что вынесенную из сарая, то
на пестроголовых белогрудых ласточек, с присвистом влетавших под крышу и, трепля крыльями, останавливавшихся в просветах ворот, то
на народ, копошившийся в темной и пыльной риге, и думал странные мысли...
Остановившись и взглянув
на колебавшиеся от ветра вершины осины с обмытыми, ярко блистающими
на холодном
солнце листьями, она поняла, что они не простят, что всё и все к ней теперь будут безжалостны, как это небо, как эта зелень.
И Вронскому и Анне московская жизнь в жару и пыли, когда
солнце светило уже не по-весеннему, а по-летнему, и все деревья
на бульварах уже давно были в
листьях, и
листья уже были покрыты пылью, была невыносима; но они, не переезжая в Воздвиженское, как это давно было решено, продолжали жить в опостылевшей им обоим Москве, потому что в последнее время согласия не было между ними.
В комнате никого, только в незакрытое занавесом окно ворвались лучи
солнца и вольно гуляют по зеркалам, дробятся
на граненом хрустале. Раскрытая книга валяется
на полу, у ног ее ощипанные
листья цветка…
Утром восходило опять радостное
солнце и играло в каждой повисшей
на листьях капельке, в каждой луже, заглядывало в каждое окно и било в стекла и щели счастливого приюта.
Тепло, как будто у этой ночи есть свое темное, невидимо греющее
солнце; тихо, покойно и таинственно;
листья на деревьях не колышутся.
Она тонка и гладка, как
лист атласной почтовой бумаги, —
на голове не слыхать — и плотна,
солнце не пропекает через нее; между тем ее ни
на ком не увидишь, кроме тагалов да ремесленников, потому что шляпы эти — свое, туземное изделье и стоит всего доллар, много полтора.
Здесь пока, до начала горы, растительность была скудная, и дачи, с опаленною кругом травою и тощими кустами, смотрели жалко. Они с закрытыми своими жалюзи, как будто с закрытыми глазами, жмурились от
солнца. Кругом немногие деревья и цветники, неудачная претензия
на сад, делали эту наготу еще разительнее. Только одни исполинские кусты алоэ, вдвое выше человеческого роста, не боялись
солнца и далеко раскидывали свои сочные и колючие
листья.
На одном берегу ряд грязноватых пакгаузов, домов, длинных заборов; зелени нигде не видать; изредка выбегают
на солнце из-за каменной ограды два-три банановые
листа.
Солнце грело, трава, оживая, росла и зеленела везде, где только не соскребли ее, не только
на газонах бульваров, но и между плитами камней, и березы, тополи, черемуха распускали свои клейкие и пахучие
листья, липы надували лопавшиеся почки; галки, воробьи и голуби по-весеннему радостно готовили уже гнезда, и мухи жужжали у стен, пригретые
солнцем.
Ноги беспрестанно путались и цеплялись в длинной траве, пресыщенной горячим
солнцем; всюду рябило в глазах от резкого металлического сверкания молодых, красноватых
листьев на деревцах; всюду пестрели голубые гроздья журавлиного гороху, золотые чашечки куриной слепоты, наполовину лиловые, наполовину желтые цветы Ивана-да-Марьи; кое-где, возле заброшенных дорожек,
на которых следы колес обозначались полосами красной мелкой травки, возвышались кучки дров, потемневших от ветра и дождя, сложенные саженями; слабая тень падала от них косыми четвероугольниками, — другой тени не было нигде.
Внутренность рощи, влажной от дождя, беспрестанно изменялась, смотря по тому, светило ли
солнце, или закрывалось облаком; она то озарялась вся, словно вдруг в ней все улыбнулось: тонкие стволы не слишком частых берез внезапно принимали нежный отблеск белого шелка, лежавшие
на земле мелкие
листья вдруг пестрели и загорались червонным золотом, а красивые стебли высоких кудрявых папоротников, уже окрашенных в свой осенний цвет, подобный цвету переспелого винограда, так и сквозили, бесконечно путаясь и пересекаясь перед глазами; то вдруг опять все кругом слегка синело: яркие краски мгновенно гасли, березы стояли все белые, без блеску, белые, как только что выпавший снег, до которого еще не коснулся холодно играющий луч зимнего
солнца; и украдкой, лукаво, начинал сеяться и шептать по лесу мельчайший дождь.
А осенний, ясный, немножко холодный, утром морозный день, когда береза, словно сказочное дерево, вся золотая, красиво рисуется
на бледно-голубом небе, когда низкое
солнце уж не греет, но блестит ярче летнего, небольшая осиновая роща вся сверкает насквозь, словно ей весело и легко стоять голой, изморозь еще белеет
на дне долин, а свежий ветер тихонько шевелит и гонит упавшие покоробленные
листья, — когда по реке радостно мчатся синие волны, мерно вздымая рассеянных гусей и уток; вдали мельница стучит, полузакрытая вербами, и, пестрея в светлом воздухе, голуби быстро кружатся над ней…
Она бывает хороша только в иные летние вечера, когда, возвышаясь отдельно среди низкого кустарника, приходится в упор рдеющим лучам заходящего
солнца и блестит и дрожит, с корней до верхушки облитая одинаковым желтым багрянцем, — или, когда, в ясный ветреный день, она вся шумно струится и лепечет
на синем небе, и каждый
лист ее, подхваченный стремленьем, как будто хочет сорваться, слететь и умчаться вдаль.
Волшебными подводными островами тихо наплывают и тихо проходят белые круглые облака — и вот вдруг все это море, этот лучезарный воздух, эти ветки и
листья, облитые
солнцем, — все заструится, задрожит беглым блеском, и поднимется свежее, трепещущее лепетанье, похожее
на бесконечный мелкий плеск внезапно набежавшей зыби.
За утренним чаем Г.И. Гранатман заспорил с Кожевниковым по вопросу, с какой стороны ночью дул ветер. Кожевников указывал
на восток, Гранатман —
на юг, а мне казалось, что ветер дул с севера. Мы не могли столковаться и потому обратились к Дерсу. Гольд сказал, что направление ветра ночью было с запада. При этом он указал
на листья тростника. Утром с восходом
солнца ветер стих, а
листья так и остались загнутыми в ту сторону, куда их направил ветер.
Солнце только что успело скрыться за горизонтом, и в то время, когда лучи его золотили верхушки гор, в долинах появились сумеречные тени.
На фоне бледного неба резко выделялись вершины деревьев с пожелтевшими
листьями. Среди птиц, насекомых, в сухой траве — словом, всюду, даже в воздухе, чувствовалось приближение осени.
Июль в начале.
Солнце еще чуть-чуть начинает показываться одним краешком; скучившиеся
на восточной окраине горизонта янтарные облака так и рдеют. За ночь выпала обильная роса и улила траву; весь луг кажется усеянным огненными искрами;
на дворе свежо, почти холодно; ядреный утренний воздух напоен запахом увлажненных
листьев березы, зацветающей липы и скошенного сена.
Раз, — ну вот, право, как будто теперь случилось, —
солнце стало уже садиться; дед ходил по баштану и снимал с кавунов
листья, которыми прикрывал их днем, чтоб не попеклись
на солнце.
Незаметно плывет над Волгой
солнце; каждый час всё вокруг ново, всё меняется; зеленые горы — как пышные складки
на богатой одежде земли; по берегам стоят города и села, точно пряничные издали; золотой осенний
лист плывет по воде.
Бывало — зайдет
солнце, прольются в небесах огненные реки и — сгорят, ниспадет
на бархатную зелень сада золотисто-красный пепел, потом всё вокруг ощутимо темнеет, ширится, пухнет, облитое теплым сумраком, опускаются сытые
солнцем листья, гнутся травы к земле, всё становится мягче, пышнее, тихонько дышит разными запахами, ласковыми, как музыка, — и музыка плывет издали, с поля: играют зорю в лагерях.
На дворе стояла оттепель;
солнце играло в каплях тающего
на иглистых
листьях сосны снега; невдалеке
на земле было большое черное пятно, вылежанное ночевавшим здесь стадом зубров, и с этой проталины несся сильный запах парного молока.
Ярко светило холодное
солнце с холодного, блестевшего голубой эмалью неба, зеленела последняя трава, золотились, розовели и рдели увядшие
листья на деревьях…
В зале было жарко и душно, как
на полке в бане;
на полу,
на разостланном холсте, сушился розовый
лист и липовый цвет;
на окнах,
на самом солнечном припеке, стояли бутылки, до горлышка набитые ягодами и налитые какою-то жидкостью; мухи мириадами кружились в лучах
солнца и как-то неистово гудели около потолка; где-то в окне бился слепень; вдали, в перспективе, виднелась остановившаяся кошка с птицей в зубах.
Вся она была как-то по-особенному, законченно, упруго кругла. Руки, и чаши грудей, и все ее тело, такое мне знакомое, круглилось и натягивало юнифу: вот сейчас прорвет тонкую материю — и наружу,
на солнце,
на свет. Мне представляется: там, в зеленых дебрях, весною так же упрямо пробиваются сквозь землю ростки — чтобы скорее выбросить ветки,
листья, скорее цвести.
И такой это день был осенний, сухой,
солнце светит, а холодно, и ветер, и пыль несет, и желтый
лист крутит; а я не знаю, какой час, и что это за место, и куда та дорога ведет, и ничего у меня
на душе нет, ни чувства, ни определения, что мне делать; а думаю только одно, что Грушина душа теперь погибшая и моя обязанность за нее отстрадать и ее из ада выручить.
Джемма сидела
на скамейке, близ дорожки, и из большой корзины, наполненной вишнями, отбирала самые спелые
на тарелку.
Солнце стояло низко — был уже седьмой час вечера — и в широких косых лучах, которыми оно затопляло весь маленький садик г-жи Розелли, было больше багрянца, чем золота. Изредка, чуть слышно и словно не спеша, перешептывались
листья, да отрывисто жужжали, перелетывая с цветка
на соседний цветок, запоздалые пчелы, да где-то ворковала горлинка — однообразно и неутомимо.
Внизу молодой куст малины, почти сухой, без
листьев, искривившись, тянется к
солнцу; зеленая игловатая трава и молодой лопух, пробившись сквозь прошлогодний
лист, увлаженные росой, сочно зеленеют в вечной тени, как будто и не знают о том, как
на листьях яблони ярко играет
солнце.
Во время чтения, слушая ее приятный, звучный голос, я, поглядывая то
на нее, то
на песчаную дорожку цветника,
на которой образовывались круглые темнеющие пятна дождя, и
на липы, по
листьям которых продолжали шлепать редкие капли дождя из бледного, просвечивающего синевой края тучи, которым захватило нас, то снова
на нее, то
на последние багряные лучи заходившего
солнца, освещающего мокрые от дождя, густые старые березы, и снова
на Вареньку, — я подумал, что она вовсе не дурна, как мне показалось сначала.
Квартира Лябьевых в сравнении с логовищем Феодосия Гаврилыча представляла верх изящества и вкуса, и все в ней как-то весело смотрело: натертый воском паркет блестел; в окна через чистые стекла ярко светило
солнце и играло
на листьях тропических растений, которыми уставлена была гостиная;
на подзеркальниках простеночных зеркал виднелись серебряные канделябры со множеством восковых свечей;
на мраморной тумбе перед средним окном стояли дорогие бронзовые часы;
на столах, покрытых пестрыми синелевыми салфетками, красовались фарфоровые с прекрасной живописью лампы; мебель была обита в гостиной шелковой материей, а в наугольной — дорогим английским ситцем; даже лакеи, проходившие по комнатам, имели какой-то довольный и нарядный вид: они очень много выручали от карт, которые по нескольку раз в неделю устраивались у Лябьева.
Только что поднялось усталое сентябрьское
солнце; его белые лучи то гаснут в облаках, то серебряным веером падают в овраг ко мне.
На дне оврага еще сумрачно, оттуда поднимается белесый туман; крутой глинистый бок оврага темен и гол, а другая сторона, более пологая, прикрыта жухлой травой, густым кустарником в желтых, рыжих и красных
листьях; свежий ветер срывает их и мечет по оврагу.
Теплый воздух, грустный, неподвижный, ласкал и напоминал о невозвратном.
Солнце, как больное, тускло горело и багровело
на бледном, усталом небе. Сухие
листья на темной земле покорные лежали, мертвые.
Был август,
на ветле блестело много жёлтых
листьев, два из них, узенькие и острые, легли
на спину Ключарева. Над городом давно поднялось
солнце, но здесь, в сыром углу огорода, земля была покрыта седыми каплями росы и чёрной, холодной тенью сарая.
Седоватые, бархатные
листья клевера были покрыты мелкими серебряными каплями влаги, точно вспотели от радости видеть
солнце; ласково мигали анютины глазки; лиловые колокольчики качались
на тонких стеблях,
на сучьях вишен блестели куски янтарного клея,
на яблонях — бледно-розовые шарики ещё не распустившегося цвета, тихо трепетали тонкие ветки, полные живого сока, струился горьковатый, вкусный запах майской полыни.
Молодые люди повернули прочь от реки и пошли по узкой и глубокой рытвине между двумя стенами золотой высокой ржи; голубоватая тень падала
на них от одной из этих стен; лучистое
солнце, казалось, скользило по верхушкам колосьев; жаворонки пели, перепела кричали; повсюду зеленели травы; теплый ветерок шевелил и поднимал их
листья, качал головки цветов.
Легкий набег ветра привел в движение эту перепутанную, по всему устойчивому
на их пути, армию озаренных
солнцем спиралей и
листьев.
«Многие тысячи лет прошли с той поры, когда случилось это. Далеко за морем,
на восход
солнца, есть страна большой реки, в той стране каждый древесный
лист и стебель травы дает столько тени, сколько нужно человеку, чтобы укрыться в ней от
солнца, жестоко жаркого там.
Жаркий луч
солнца, скользнув между
листами яблони и захватив
на пути своем верхушку шалаша, падал
на руки Дуни, разливая прозрачный, желтоватый полусвет
на свежее, еще прекрасное лицо ее. В двух шагах от Дуни и дедушки Кондратия резвился мальчик лет одиннадцати с белокурыми вьющимися волосами, свежими глазами и лицом таким же кругленьким и румяным, как яблоки, которые над ними висели.
Утро. С гор ласково течет запах цветов, только что взошло
солнце;
на листьях деревьев,
на стеблях трав еще блестит роса. Серая лента дороги брошена в тихое ущелье гор, дорога мощена камнем, но кажется мягкой, как бархат, хочется погладить ее рукою.
Еще мальчишкой Туба, работая
на винограднике, брошенном уступами по склону горы, укрепленном стенками серого камня, среди лапчатых фиг и олив, с их выкованными
листьями, в темной зелени апельсинов и запутанных ветвях гранат,
на ярком
солнце,
на горячей земле, в запахе цветов, — еще тогда он смотрел, раздувая ноздри, в синее око моря взглядом человека, под ногами которого земля не тверда — качается, тает и плывет, — смотрел, вдыхая соленый воздух, и пьянел, становясь рассеянным, ленивым, непослушным, как всегда бывает с тем, кого море очаровало и зовет, с тем, кто влюбился душою в море…
Гора окутана лиловой дымкой зноя, седые
листья олив
на солнце — как старое серебро,
на террасах садов, одевших гору, в темном бархате зелени сверкает золото лимонов, апельсин, ярко улыбаются алые цветы гранат, и всюду цветы, цветы.
На берег пустынный,
на старые серые камни
Осеннее
солнце прощально и нежно упало.
На темные камни бросаются жадные волны
И
солнце смывают в холодное синее море.
И медные
листья деревьев, оборваны ветром осенним,
Мелькают сквозь пену прибоя, как пестрые мертвые птицы,
А бледное небо — печально, и гневное море — угрюмо.
Одно только
солнце смеется, склоняясь покорно к закату.
Лежал он
на спине, ногами к открытому месту, голову слегка запрятав в кусты: будто, желая покрепче уснуть, прятался от
солнца; отвел Саша ветку с поредевшим желтым
листом и увидел, что матрос смотрит остекленело, а рот черен и залит кровью; тут же и браунинг — почему-то предпочел браунинг.
Тут сидел Вадим; один, облокотяся
на свои колена и поддерживая голову обеими руками; он размышлял; тени рябиновых
листьев рисовались
на лице его непостоянными арабесками и придавали ему вид таинственный; золотой луч
солнца, скользнув мимо соломенной крыши, упадал
на его коленку, и Вадим, казалось, любовался воздушной пляской пылинок, которые кружились и подымались к
солнцу.
Нужно что-то сделать, чем-то утешить оскорблённую мать. Она пошла в сад; мокрая, в росе, трава холодно щекотала ноги; только что поднялось
солнце из-за леса, и косые лучи его слепили глаза. Лучи были чуть тёплые. Сорвав посеребрённый росою
лист лопуха, Наталья приложила его к щеке, потом к другой и, освежив лицо, стала собирать
на лист гроздья красной смородины, беззлобно думая о свёкре. Тяжёлой рукою он хлопал её по спине и, ухмыляясь, спрашивал...
Лес осенью был еще красивее, чем летом: темная зелень елей и пихт блестела особенной свежестью; трепетная осина, вся осыпанная желтыми и красными
листьями, стояла точно во сне и тихо-тихо шелестела умиравшею листвой, в которой червонным золотом играли лучи осеннего
солнца; какие-то птички весело перекликались по сторонам дороги; шальной заяц выскакивал из-за кустов, вставал
на задние лапы и без оглядки летел к ближайшему лесу.
Сторож уже давно не стучит. Под окном и в саду зашумели птицы, туман ушел из сада, все кругом озарилось весенним светом, точно улыбкой. Скоро весь сад, согретый
солнцем, обласканный, ожил, и капли росы, как алмазы, засверкали
на листьях; и старый, давно запущенный сад в это утро казался таким молодым, нарядным.
Листья берез чуть-чуть шептались под ветром, который, пробегая над прудом, подымал кое-где небольшую зыбь; легкая струйка, сверкая
на солнце, билась в берег, покачивая две лодки.
Был чудный майский вечер,
лист только что раз лопушился
на березах, осинах, вязах, черемухах и дубах. Черемуховые кусты за вязом были в полном цвету и еще не осыпались. Соловьи, один совсем близко и другие два или три внизу в кустах у реки, щелкали и заливались. С реки слышалось далеко пенье возвращавшихся, верно с работы, рабочих;
солнце зашло за лес и брызгало разбившимися лучами сквозь зелень. Вся сторона эта была светлозеленая, другая, с вязом, была темная. Жуки летали и хлопались и падали.
Я никогда не забуду этого важнейшего дня в моей жизни. Он был день свежий и ясный.
Солнце ярко обливало своим сверканьем деревья,
на полуобнаженных ветвях которых слабо качались пожелтевшие и озолотившиеся
листья, в гроздах красной рябины тяжело шевелились ожиревшие дрозды. Баронессы и Лины не было дома, служанка работала
на кухне, Аврора качалась с книгою в руках в своем гамаке, а я составлял служебный отчет в своей комнате. Ради прекрасного дня окна в сад у меня были открыты.