Неточные совпадения
Алексей Александрович думал тотчас стать в те холодные отношения, в которых он должен был быть с братом жены, против которой он начинал
дело развода; но он не рассчитывал
на то
море добродушия, которое выливалось из берегов в душе Степана Аркадьича.
Одессу звучными стихами
Наш друг Туманский описал,
Но он пристрастными глазами
В то время
на нее взирал.
Приехав, он прямым поэтом
Пошел бродить с своим лорнетом
Один над
морем — и потом
Очаровательным пером
Сады одесские прославил.
Всё хорошо, но
дело в том,
Что степь нагая там кругом;
Кой-где недавный труд заставил
Младые ветви в знойный
деньДавать насильственную тень.
Накануне того
дня и через семь лет после того, как Эгль, собиратель песен, рассказал девочке
на берегу
моря сказку о корабле с Алыми Парусами, Ассоль в одно из своих еженедельных посещений игрушечной лавки вернулась домой расстроенная, с печальным лицом.
Вот, некогда,
на берегу морском,
При стаде он своём
В
день ясный сидя
И видя,
Что
на Море едва колышется вода
(Так
Море присмирело),
И плавно с пристани бегут по ней суда:
«Мой друг!» сказал: «опять ты денег захотело,
Но ежели моих — пустое
дело!
И
на Выборгской стороне, в доме вдовы Пшеницыной, хотя
дни и ночи текут мирно, не внося буйных и внезапных перемен в однообразную жизнь, хотя четыре времени года повторили свои отправления, как в прошедшем году, но жизнь все-таки не останавливалась, все менялась в своих явлениях, но менялась с такою медленною постепенностью, с какою происходят геологические видоизменения нашей планеты: там потихоньку осыпается гора, здесь целые века
море наносит ил или отступает от берега и образует приращение почвы.
По изустным рассказам свидетелей, поразительнее всего казалось переменное возвышение и понижение берега: он то приходил вровень с фрегатом, то вдруг возвышался саженей
на шесть вверх. Нельзя было решить, стоя
на палубе, поднимается ли вода, или опускается самое
дно моря? Вращением воды кидало фрегат из стороны в сторону, прижимая
на какую-нибудь сажень к скалистой стене острова, около которого он стоял, и грозя раздробить, как орех, и отбрасывая опять
на середину бухты.
Каждый
день во всякое время смотрел я
на небо,
на солнце,
на море — и вот мы уже в 140 ‹южной› широты, а небо все такое же, как у нас, то есть повыше,
на зените, голубое, к горизонту зеленоватое.
Португальцы поставили носилки
на траву. «Bella vischta, signor!» — сказали они. В самом
деле, прекрасный вид! Описывать его смешно. Уж лучше снять фотографию: та, по крайней мере, передаст все подробности. Мы были
на одном из уступов горы,
на половине ее высоты… и того нет: под ногами нашими целое
море зелени, внизу город, точно игрушка; там чуть-чуть видно, как ползают люди и животные, а дальше вовсе не игрушка — океан;
на рейде опять игрушки — корабли, в том числе и наш.
7-го октября был ровно год, как мы вышли из Кронштадта. Этот
день прошел скромно. Я живо вспомнил, как, год назад, я в первый раз вступил
на море и зажил новою жизнью, как из покойной комнаты и постели перешел в койку и
на колеблющуюся под ногами палубу, как неблагосклонно встретило нас
море, засвистал ветер, заходили волны; вспомнил снег и дождь, зубную боль — и прощанье с друзьями…
«Боже мой! кто это выдумал путешествия? — невольно с горестью воскликнул я, — едешь четвертый месяц, только и видишь серое небо и качку!» Кто-то засмеялся. «Ах, это вы!» — сказал я, увидя, что в каюте стоит, держась рукой за потолок, самый высокий из моих товарищей, К. И. Лосев. «Да право! — продолжал я, — где же это синее
море, голубое небо да теплота, птицы какие-то да рыбы, которых, говорят, видно
на самом
дне?»
На ропот мой как тут явился и дед.
Покойно, правда, было плавать в этом безмятежном царстве тепла и безмолвия: оставленная
на столе книга, чернильница, стакан не трогались; вы ложились без опасения умереть под тяжестью комода или полки книг; но сорок с лишком
дней в
море! Берег сделался господствующею нашею мыслью, и мы немало обрадовались, вышедши, 16-го февраля утром, из Южного тропика.
Англичан и других, кто посильнее
на море, пираты не трогают, следовательно, тем до них
дела нет.
Вдруг, когда он стал объяснять, почему скоро нельзя получить ответа из Едо, приводя, между причинами, расстояние, адмирал сделал ему самый простой и естественный вопрос: «А если мы сами пойдем в Едо
морем на своих судах:
дело значительно ускорится?
Хотя наш плавучий мир довольно велик, средств незаметно проводить время было у нас много, но все плавать да плавать! Сорок
дней с лишком не видали мы берега. Самые бывалые и терпеливые из нас с гримасой смотрели
на море, думая про себя: скоро ли что-нибудь другое? Друг
на друга почти не глядели, перестали заниматься, читать. Всякий знал, что подадут к обеду, в котором часу тот или другой ляжет спать, даже нехотя заметишь, у кого сапог разорвался или панталоны выпачкались в смоле.
Я
на родине ядовитых перцев, пряных кореньев, слонов, тигров, змей, в стране бритых и бородатых людей, из которых одни не ведают шапок, другие носят кучу ткани
на голове: одни вечно гомозятся за работой, c молотом, с ломом, с иглой, с резцом; другие едва дают себе труд съесть горсть рису и переменить место в целый
день; третьи, объявив вражду всякому порядку и труду,
на легких проа отважно рыщут по
морям и насильственно собирают дань с промышленных мореходцев.
На берегу замечаются только одни
дни, а в
море, в качке, спишь не когда хочешь, а когда можешь.
До вечера: как не до вечера! Только
на третий
день после того вечера мог я взяться за перо. Теперь вижу, что адмирал был прав, зачеркнув в одной бумаге, в которой предписывалось шкуне соединиться с фрегатом, слово «непременно». «
На море непременно не бывает», — сказал он. «
На парусных судах», — подумал я. Фрегат рылся носом в волнах и ложился попеременно
на тот и другой бок. Ветер шумел, как в лесу, и только теперь смолкает.
Только у берегов Дании повеяло
на нас теплом, и мы ожили. Холера исчезла со всеми признаками, ревматизм мой унялся, и я стал выходить
на улицу — так я прозвал палубу. Но бури не покидали нас: таков обычай
на Балтийском
море осенью. Пройдет день-два — тихо, как будто ветер собирается с силами, и грянет потом так, что бедное судно стонет, как живое существо.
Изредка нарушалось однообразие неожиданным развлечением. Вбежит иногда в капитанскую каюту вахтенный и тревожно скажет: «Купец наваливается, ваше высокоблагородие!» Книги, обед — все бросается, бегут наверх; я туда же. В самом
деле, купеческое судно, называемое в
море коротко купец, для отличия от военного, сбитое течением или от неуменья править, так и ломит, или
на нос, или
на корму, того и гляди стукнется, повредит как-нибудь утлегарь, поломает реи — и не перечтешь, сколько наделает вреда себе и другим.
Вследствие колебания морского
дна у берегов Японии в бухту Симодо влился громадный вал, который коснулся берега и отхлынул, но не успел уйти из бухты, как навстречу ему, с
моря, хлынул другой вал, громаднее. Они столкнулись, и не вместившаяся в бухте вода пришла в круговоротное движение и начала полоскать всю бухту, хлынув
на берега, вплоть до тех высот, куда спасались люди из Симодо.
Да, несколько часов пробыть
на море скучно, а несколько недель — ничего, потому что несколько недель уже есть капитал, который можно употребить в
дело, тогда как из нескольких часов ничего не сделаешь.
На другой
день по возвращении в Капштат мы предприняли прогулку около Львиной горы. Точно такая же дорога, как в Бенсклюфе, идет по хребту Льва, начинаясь в одной части города и оканчиваясь в другой. Мы взяли две коляски и отправились часов в одиннадцать утра.
День начинался солнечный, безоблачный и жаркий донельзя. Дорога шла по берегу
моря мимо дач и ферм.
Тогда же приехал к нам с Амура бывший генерал-губернатор Восточной Сибири Н. Н. Муравьев и, пробыв у нас
дня два
на фрегате, уехал в Николаевск, куда должна была идти и шкуна «Восток» для доставления его со свитою в Аян
на Охотском
море.
На этой шкуне я и отправился с фрегата, и с радостью, что возвращаюсь домой, и не без грусти, что должен расстаться с этим кругом отличных людей и товарищей.
«Что же это? как можно?» — закричите вы
на меня… «А что ж с ним делать? не послать же в самом
деле в Россию». — «В стакан поставить да
на стол». — «Знаю, знаю.
На море это не совсем удобно». — «Так зачем и говорить хозяйке, что пошлете в Россию?» Что это за житье — никогда не солги!
По своему береговому, не совсем еще в морском
деле окрепшему понятию, я все думал, что стоять
на месте все-таки лучше, нежели ходить по
морю.
От островов Бонинсима до Японии — не путешествие, а прогулка, особенно в августе: это лучшее время года в тех местах. Небо и
море спорят друг с другом, кто лучше, кто тише, кто синее, — словом, кто более понравится путешественнику. Мы в пять
дней прошли 850 миль. Наше судно, как старшее, давало сигналы другим трем и одно из них вело
на буксире. Таща его
на двух канатах, мы могли видеться с бывшими там товарищами; иногда перемолвим и слово, написанное
на большой доске складными буквами.
Например, в Китае иностранцам позволено углубляться внутрь страны
на такое расстояние, чтобы в один
день можно было
на лошади вернуться домой; а американский консул в Шанхае выстроил себе дачу где-то в горах, миль за восемьдесят от
моря.
Вам хочется знать, как я вдруг из своей покойной комнаты, которую оставлял только в случае крайней надобности и всегда с сожалением, перешел
на зыбкое лоно
морей, как, избалованнейший из всех вас городскою жизнию, обычною суетой
дня и мирным спокойствием ночи, я вдруг, в один
день, в один час, должен был ниспровергнуть этот порядок и ринуться в беспорядок жизни моряка?
На другой
день, 24-го числа, в Рождественский сочельник, погода была великолепная: трудно забыть такой
день. Небо и
море — это одна голубая масса; воздух теплый, без движения. Как хорош Нагасакский залив! И самые Нагасаки, облитые солнечным светом, походили
на что-то путное. Между бурыми холмами кое-где ярко зеленели молодые всходы нового посева риса, пшеницы или овощей. Поглядишь к
морю — это бесконечная лазоревая пелена.
Утром был довольно сильный мороз (–10°С), но с восходом солнца температура стала повышаться и к часу
дня достигла +3°С. Осень
на берегу
моря именно тем и отличается, что
днем настолько тепло, что смело можно идти в одних рубашках, к вечеру приходится надевать фуфайки, а ночью — завертываться в меховые одеяла. Поэтому я распорядился всю теплую одежду отправить
морем на лодке, а с собой мы несли только запас продовольствия и оружие. Хей-ба-тоу с лодкой должен был прийти к устью реки Тахобе и там нас ожидать.
Дерсу стал вспоминать
дни своего детства, когда, кроме гольдов и удэге, других людей не было вовсе. Но вот появились китайцы, а за ними — русские. Жить становилось с каждым годом все труднее и труднее. Потом пришли корейцы. Леса начали гореть; соболь отдалился, и всякого другого зверя стало меньше. А теперь
на берегу
моря появились еще и японцы. Как дальше жить?
На реке Гага, как раз против притока Ада, в 5 км от
моря, есть теплый ключ. Окружающая его порода — диабаз. Здесь, собственно говоря, два ключа: горячий и холодный. Оба они имеют выходы
на дне небольшого водоема, длина которого равна 2 м, ширина 5 м и глубина 0,6 м. Со
дна с шипением выделяется сероводород. Температура воды +28,1°;
на поверхности земли, около резервуара, была +12°. Температура воздуха +7,5°С.
Вечером я сделал распоряжение:
на следующий
день Хей-ба-тоу с лодкой должен был перейти
на реку Хатоху и там опять ждать нас, а мы пойдем вверх по реке Холонку до Сихотэ-Алиня и затем по реке Нахтоху спустимся обратно к
морю.
На другой
день мы продолжали наш путь вниз по долине реки Такемы и в три с половиной
дня дошли до
моря уже без всяких приключений. Это было 22 сентября. С каким удовольствием я растянулся
на чистой циновке в фанзе у тазов! Гостеприимные удэгейцы окружили нас всяческим вниманием: одни принесли мясо, другие — чай, третьи — сухую рыбу. Я вымылся, надел чистое белье и занялся работой.
В каком бы направлении ветер ни дул — с материка в
море или, наоборот, с
моря на материк, движение его всегда происходит по долинам. В тех случаях, если последние имеют северо-западное направление, ветер дует с такой силой, что опрокидывает
на землю деревья и снимает с домов крыши. Обыкновенно с восходом солнца ветер стихает, а часа в четыре
дня начинает дуть снова.
Следующие 5
дней я отдыхал и готовился к походу
на север вдоль берега
моря.
У подножия найнинских террас,
на самом берегу
моря, мы нашли корейскую фанзу. Обитатели ее занимались ловлей крабов и соболеванием. В фанзе жили девять холостых корейцев. Среди них двое одетых по-китайски и один по-удэгейски. Они носили косы и имели подбритые лбы. Я долго их принимал за то, чем они казались, и только впоследствии узнал, кто они
на самом
деле.
Сегодня первый
день осени (1 сентября). После полудня мы оставили реку Сяо-Кему и перешли
на Такему. Расстояние это небольшое — всего только 7 км при хорошей тропе, проложенной параллельно берегу
моря.
По возвращении с этих работ я занялся вычерчиванием съемок. Н.А. Десулави ботанизировал
на берегу
моря, а П.П. Бордаков все эти
дни проводил с Дерсу. Он расспрашивал его об охоте
на тигров, о религии и загробной жизни.
Целые
дни я проводил в палатке, вычерчивал маршруты, делал записи в дневниках и писал письма. В перерывах между этими занятиями я гулял
на берегу
моря и наблюдал птиц.
На следующий
день мы с Дерсу вдвоем решили идти к югу по берегу
моря и посмотреть, нет ли там каких-нибудь следов пребывания Хей-ба-тоу, и, кстати, поохотиться.
В этот
день работать не удалось. Палатку так сильно трепало, что казалось, вот-вот ее сорвет ветром и унесет в
море. Часов в десять вечера непогода стала стихать.
На рассвете дождь перестал, и небо очистилось.
На поляне, ближайшей к
морю, поселился старовер Долганов, занимающийся эксплуатацией туземцев, живущих
на соседних с ним реках. Мне не хотелось останавливаться у человека, который строил свое благополучие за счет бедняков; поэтому мы прошли прямо к
морю и около устья реки нашли Хей-ба-тоу с лодкой. Он прибыл к Кумуху в тот же
день, как вышел из Кусуна, и ждал нас здесь около недели.
Поговорив немного с туземцами, мы пошли дальше, а Дерсу остался.
На другой
день он догнал нас и сообщил много интересного. Оказалось, что местные китайцы решили отобрать у горбатого тазы жену с детьми и увезти их
на Иман. Таз решил бежать. Если бы он пошел сухопутьем, китайцы догнали бы его и убили. Чан Лин посоветовал ему сделать лодку и уйти
морем.
Дня через два вода в реке начала спадать, и можно было попытаться переправиться
на другую ее сторону. Буреломный лес хотя и продолжал еще плыть, но не уносился в
море, а застревал
на баре.
Следующие три
дня были дневки. Мы отдыхали и собирались с силами. Каждый
день я ходил к
морю и осматривал ближайшие окрестности. Река Амагу (по-удэгейски Амули, а по-китайски Амагоу) образуется из слияния трех рек: самой Амагу, Квандагоу, по которой мы прошли, и Кудя-хе, впадающей в Амагу тоже с правой стороны, немного выше Квандагоу. Поэтому когда смотришь со стороны
моря, то невольно принимаешь Кудя-хе за главную реку, которая
на самом
деле течет с севера, и потому долины ее из-за гор не видно.
Ну из чего он бегает, помилуйте, то и
дело на часы смотрит, улыбается, потеет, важный вид принимает, нас с голоду
морит?
На другой
день, 7 сентября, мы продолжали наше путешествие. От китайского охотничьего балагана шли 2 тропы: одна — вниз, по реке Синанце, а другая — вправо, по реке Аохобе (по-удэгейски — Эhе, что значит — черт). Если бы я пошел по Синанце, то вышел бы прямо к заливу Джигит. Тогда побережье
моря между реками Тютихе и Иодзыхе осталось бы неосмотренным.
Едва мы поднялись наверх, как сразу увидели, в чем
дело. Из-за гор, с правой стороны Мутухе, большими клубами подымался белый дым. Дальше,
на севере, тоже курились сопки. Очевидно, пал уже успел охватить большое пространство. Полюбовавшись им несколько минут, мы пошли к
морю и, когда достигли береговых обрывов, повернули влево, обходя глубокие овраги и высокие мысы.
В этот
день вечером возвратился Чжан Бао. Он сообщил нам, что не застал хунхузов в заливе Пластун. После перестрелки с Дерсу они ушли
на шаланде в
море, направляясь, по-видимому,
на юг.