Неточные совпадения
Я работаю,
А Дема, словно яблочко
В
вершине старой яблони,
У деда
на плече
Сидит румяный, свеженький…
Стану я руки убийством марать,
Нет, не тебе умирать!»
Яков
на сосну высокую прянул,
Вожжи в
вершине ее укрепил,
Перекрестился,
на солнышко глянул,
Голову в петлю — и ноги спустил!..
(
На малом шляпа круглая,
С значком, жилетка красная,
С десятком светлых пуговиц,
Посконные штаны
И лапти: малый смахивал
На дерево, с которого
Кору подпасок крохотный
Всю снизу ободрал,
А выше — ни царапины,
В
вершине не побрезгует
Ворона свить гнездо...
Остановившись и взглянув
на колебавшиеся от ветра
вершины осины с обмытыми, ярко блистающими
на холодном солнце листьями, она поняла, что они не простят, что всё и все к ней теперь будут безжалостны, как это небо, как эта зелень.
— Вот и Крестовая! — сказал мне штабс-капитан, когда мы съехали в Чертову долину, указывая
на холм, покрытый пеленою снега;
на его
вершине чернелся каменный крест, и мимо его вела едва-едва заметная дорога, по которой проезжают только тогда, когда боковая завалена снегом; наши извозчики объявили, что обвалов еще не было, и, сберегая лошадей, повезли нас кругом.
На запад пятиглавый Бешту синеет, как «последняя туча рассеянной бури»;
на север подымается Машук, как мохнатая персидская шапка, и закрывает всю эту часть небосклона;
на восток смотреть веселее: внизу передо мною пестреет чистенький, новенький городок, шумят целебные ключи, шумит разноязычная толпа, — а там, дальше, амфитеатром громоздятся горы все синее и туманнее, а
на краю горизонта тянется серебряная цепь снеговых
вершин, начинаясь Казбеком и оканчиваясь двуглавым Эльбрусом…
Солнце пряталось за холодные
вершины, и беловатый туман начинал расходиться в долинах, когда
на улице раздался звон дорожного колокольчика и крик извозчиков.
Слезши с лошадей, дамы вошли к княгине; я был взволнован и поскакал в горы развеять мысли, толпившиеся в голове моей. Росистый вечер дышал упоительной прохладой. Луна подымалась из-за темных
вершин. Каждый шаг моей некованой лошади глухо раздавался в молчании ущелий; у водопада я напоил коня, жадно вдохнул в себя раза два свежий воздух южной ночи и пустился в обратный путь. Я ехал через слободку. Огни начинали угасать в окнах; часовые
на валу крепости и казаки
на окрестных пикетах протяжно перекликались…
Солнце едва выказалось из-за зеленых
вершин, и слияние первой теплоты его лучей с умирающей прохладой ночи наводило
на все чувства какое-то сладкое томление; в ущелье не проникал еще радостный луч молодого дня; он золотил только верхи утесов, висящих с обеих сторон над нами; густолиственные кусты, растущие в их глубоких трещинах, при малейшем дыхании ветра осыпали нас серебряным дождем.
Между тем чай был выпит; давно запряженные кони продрогли
на снегу; месяц бледнел
на западе и готов уж был погрузиться в черные свои тучи, висящие
на дальних
вершинах, как клочки разодранного занавеса; мы вышли из сакли.
Налево чернело глубокое ущелье; за ним и впереди нас темно-синие
вершины гор, изрытые морщинами, покрытые слоями снега, рисовались
на бледном небосклоне, еще сохранявшем последний отблеск зари.
Кругом, теряясь в золотом тумане утра, теснились
вершины гор, как бесчисленное стадо, и Эльбрус
на юге вставал белою громадой, замыкая цепь льдистых
вершин, между которых уж бродили волокнистые облака, набежавшие с востока.
Полгубернии разодето и весело гуляет под деревьями, и никому не является дикое и грозящее в сем насильственном освещении, когда театрально выскакивает из древесной гущи озаренная поддельным светом ветвь, лишенная своей яркой зелени, а вверху темнее, и суровее, и в двадцать раз грознее является чрез то ночное небо и, далеко трепеща листьями в вышине, уходя глубже в непробудный мрак, негодуют суровые
вершины дерев
на сей мишурный блеск, осветивший снизу их корни.
Когда дорога понеслась узким оврагом в чащу огромного заглохнувшего леса и он увидел вверху, внизу, над собой и под собой трехсотлетние дубы, трем человекам в обхват, вперемежку с пихтой, вязом и осокором, перераставшим
вершину тополя, и когда
на вопрос: «Чей лес?» — ему сказали: «Тентетникова»; когда, выбравшись из леса, понеслась дорога лугами, мимо осиновых рощ, молодых и старых ив и лоз, в виду тянувшихся вдали возвышений, и перелетела мостами в разных местах одну и ту же реку, оставляя ее то вправо, то влево от себя, и когда
на вопрос: «Чьи луга и поемные места?» — отвечали ему: «Тентетникова»; когда поднялась потом дорога
на гору и пошла по ровной возвышенности с одной стороны мимо неснятых хлебов: пшеницы, ржи и ячменя, с другой же стороны мимо всех прежде проеханных им мест, которые все вдруг показались в картинном отдалении, и когда, постепенно темнея, входила и вошла потом дорога под тень широких развилистых дерев, разместившихся врассыпку по зеленому ковру до самой деревни, и замелькали кирченые избы мужиков и крытые красными крышами господские строения; когда пылко забившееся сердце и без вопроса знало, куды приехало, — ощущенья, непрестанно накоплявшиеся, исторгнулись наконец почти такими словами: «Ну, не дурак ли я был доселе?
Зелеными облаками и неправильными трепетолистными куполами лежали
на небесном горизонте соединенные
вершины разросшихся
на свободе дерев.
На ней были разбросаны по-английски две-три клумбы с кустами сиреней и желтых акаций; пять-шесть берез небольшими купами кое-где возносили свои мелколистные жиденькие
вершины.
То направлял он прогулку свою по плоской
вершине возвышений, в виду расстилавшихся внизу долин, по которым повсюду оставались еще большие озера от разлития воды; или же вступал в овраги, где едва начинавшие убираться листьями дерева отягчены птичьими гнездами, — оглушенный карканьем ворон, разговорами галок и граньями грачей, перекрестными летаньями, помрачавшими небо; или же спускался вниз к поемным местам и разорванным плотинам — глядеть, как с оглушительным шумом неслась повергаться вода
на мельничные колеса; или же пробирался дале к пристани, откуда неслись, вместе с течью воды, первые суда, нагруженные горохом, овсом, ячменем и пшеницей; или отправлялся в поля
на первые весенние работы глядеть, как свежая орань черной полосою проходила по зелени, или же как ловкий сеятель бросал из горсти семена ровно, метко, ни зернышка не передавши
на ту или другую сторону.
В стороне, у самого края сада, несколько высокорослых, не вровень другим, осин подымали огромные вороньи гнезда
на трепетные свои
вершины.
Достигнув середины ее, он оттуда свешивался вниз и начинал уже цеплять
вершины других дерев или же висел
на воздухе, завязавши кольцами свои тонкие цепкие крючья, легко колеблемые воздухом.
Вставая с первыми лучами,
Теперь она в поля спешит
И, умиленными очами
Их озирая, говорит:
«Простите, мирные долины,
И вы, знакомых гор
вершины,
И вы, знакомые леса;
Прости, небесная краса,
Прости, веселая природа;
Меняю милый, тихий свет
На шум блистательных сует…
Прости ж и ты, моя свобода!
Куда, зачем стремлюся я?
Что мне сулит судьба моя...
Из полукруглого окна были видны
вершины деревьев сада, украшенные инеем или снегом, похожим
на куски ваты; за деревьями возвышалась серая пожарная каланча,
на ней медленно и скучно кружился человек в сером тулупе, за каланчою — пустота небес.
Самгин оглядывался. Комната была обставлена, как в дорогом отеле, треть ее отделялась темно-синей драпировкой, за нею — широкая кровать, оттуда доносился очень сильный запах духов. Два открытых окна выходили в небольшой старый сад, ограниченный стеною, сплошь покрытой плющом,
вершины деревьев поднимались
на высоту окон, сладковато пахучая сырость втекала в комнату, в ней было сумрачно и душно. И в духоте этой извивался тонкий, бабий голосок, вычерчивая словесные узоры...
Через
вершины старых лип видно было синеватую полосу реки; расплавленное солнце сверкало
на поверхности воды; за рекою,
на песчаных холмах, прилепились серые избы деревни, дальше холмы заросли кустами можжевельника, а еще дальше с земли поднимались пышные облака.
По берегам озера аккуратно прилеплены белые домики, вдали они сгруппировались тесной толпой в маленький город, но висят и над ним, разбросанные по уступам гор, вползая
на обнаженные, синеватые высоты к серебряным хребтам снежных
вершин.
Давать страсти законный исход, указать порядок течения, как реке, для блага целого края, — это общечеловеческая задача, это
вершина прогресса,
на которую лезут все эти Жорж Занды, да сбиваются в сторону. За решением ее ведь уже нет ни измен, ни охлаждений, а вечно ровное биение покойно-счастливого сердца, следовательно, вечно наполненная жизнь, вечный сок жизни, вечное нравственное здоровье.
Эти три фигуры являлись ему, и как артисту, всюду. Плеснет седой вал
на море, мелькнет снежная
вершина горы в Альпах — ему видится в них седая голова бабушки. Она выглядывала из портретов старух Веласкеза, Жерар-Дова, — как Вера из фигур Мурильо, Марфенька из головок Грёза, иногда Рафаэля…
Райский обогнул весь город и из глубины оврага поднялся опять
на гору, в противоположном конце от своей усадьбы. С
вершины холма он стал спускаться в предместье. Весь город лежал перед ним как
на ладони.
Бабушка поглядела в окно и покачала головой.
На дворе куры, петухи, утки с криком бросились в стороны, собаки с лаем поскакали за бегущими, из людских выглянули головы лакеев, женщин и кучеров, в саду цветы и кусты зашевелились, точно живые, и не
на одной гряде или клумбе остался след вдавленного каблука или маленькой женской ноги, два-три горшка с цветами опрокинулись,
вершины тоненьких дерев, за которые хваталась рука, закачались, и птицы все до одной от испуга улетели в рощу.
Облака подвигались
на высоту пика, потом вдруг обнажали его
вершину, а там опять скрывали ее; казалось, надо было ожидать бури, но ничего не было: тучи только играли с горами.
Не было возможности дойти до
вершины холма, где стоял губернаторский дом: жарко, пот струился по лицам. Мы полюбовались с полугоры рейдом, городом, которого европейская правильная часть лежала около холма, потом велели скорее вести себя в отель, под спасительную сень, добрались до балкона и заказали завтрак, но прежде выпили множество содовой воды и едва пришли в себя. Несмотря
на зонтик, солнце жжет без милосердия ноги, спину, грудь — все, куда только падает его луч.
На покатости ее, недалеко от
вершины, сверкали какие-то три светлые полосы.
А бухта отличная:
на берегу видна деревня и ряд террас, обработанных до последней крайности, до самых
вершин утесов и вплоть до крутых обрывов к морю, где уже одни каменья стоймя опускаются в океан и где никакая дикая коза не влезет туда.
Когда судно катится с
вершины волны к ее подножию и переходит
на другую волну, оно делает такой размах, что, кажется, сейчас рассыплется вдребезги; но когда убедишься, что этого не случится, тогда делается скучно, досадно, досада превращается в озлобление, а потом в уныние.
Только с восточной стороны,
на самой бахроме, так сказать, берега, японцы протоптали тропинки да поставили батарею, которую, по обыкновению, и завесили, а
вершину усадили редким сосняком, отчего вся гора, как я писал, имеет вид головы,
на которой волосы встали дыбом.
С последним лучом солнца по высотам загорелись огни и нитями опоясали
вершины холмов, унизали берега — словом, нельзя было нарочно зажечь иллюминации великолепнее в честь гостей, какую японцы зажгли из страха, что вот сейчас, того гляди, гости нападут
на них.
Не раз содрогнешься, глядя
на дикие громады гор без растительности, с ледяными
вершинами, с лежащим во все лето снегом во впадинах, или
на эти леса, которые растут тесно, как тростник, деревья жмутся друг к другу, высасывают из земли скудные соки и падают сами от избытка сил и недостатка почвы.
Там лежали, частью в воде, частью
на берегу, громады камней, некогда сброшенных с горных
вершин.
Двое товарищей уже взобрались и с
вершины бросали
на ледяную лысину каменья.
Между двух холмов лепилась куча домов, которые то скрывались, то появлялись из-за бахромы набегавших
на берег бурунов: к
вершинам холмов прилипло облако тумана. «Что это такое?» — спросил я лоцмана. «Dover», — каркнул он. Я оглянулся налево: там рисовался неясно сизый, неровный и крутой берег Франции. Ночью мы бросили якорь
на Спитгедском рейде, между островом Вайтом и крепостными стенами Портсмута.
Для Гегеля в германской философии и
на ее
вершине, в философии самого Гегеля, Бог окончательно сознает себя.
Борьба идет
на духовных
вершинах человечества, там определяется судьба человеческого сознания, есть настоящая жизнь мысли, жизнь идей.
Германский народ
на своих духовных
вершинах сознает себя не носителем Христова Духа, а носителем высшей и единственной духовной культуры.
Но внизу все еще есть темная стихия, упивающаяся темным вином,
на которую пытается опереться
вершина.
Значит, с
вершины мы спустились только
на 105 м, что в среднем
на один километр составляет 10 м.
Первая сопка,
на которую мы поднялись, имела высоту 900 м. Отдохнув немного
на ее
вершине, мы пошли дальше. Вторая гора почти такой же величины, но вследствие того, что перед нею мы спустились в седловину, она показалась гораздо выше.
На третьей
вершине барометр показал 1016 м.
После Кумуху в последовательном порядке идет опять ряд мелких горных речек с удэгейскими названиями: Сюэн (по-русски Сваин,
на картах — река Бабкова), потом Омосо, Илянту и Яктыга. В истоках Омосо есть гора с голой
вершиной, которая поэтому и названа Голой. Другая гора, Высокая, находится недалеко от моря, между реками Омосо и Илянту. Участок берега моря от реки Кумуху к северу до мыса Сосунова занят выходами гранитов, гнейсов и сиенитов.
Охотиться нам долго не пришлось. Когда мы снова сошлись, день был
на исходе. Солнце уже заглядывало за горы, лучи его пробрались в самую глубь леса и золотистым сиянием осветили стволы тополей, остроконечные
вершины елей и мохнатые шапки кедровников. Где-то в стороне от нас раздался пронзительный крик.
Чем выше мы поднимались, тем больше было снегу. Увидя вверху просвет, я обрадовался, думая, что
вершина недалеко, но радость оказалась преждевременной: то были кедровые стланцы. Хорошо, что они не занимали большого пространства. Пробравшись сквозь них, мы ступили
на гольцы, лишенные всякой растительности. Я посмотрел
на барометр — стрелка показывала 760 м.
География части побережья между Момокчи и Наиной такова: высокий горный хребет Габади тянется под острым углом по отношению к берегу моря. По ту сторону его будет бассейн реки Кулумбе, по эту — мелкие речки, имеющие только удэгейские названия: Яшу (
на картах — Ячасу), Уяхги-Бязани, Санкэ, Капуты, Янужа и другие. Между ними следует отметить три горные
вершины: Габади, Дюхане и гору Яндоюза, а около устья реки Яшу — одинокую скалу Када-Буди-Дуони.
На морских картах она названа горой Ожидания.
Утром Н.А. Десулави хотел было подняться
на гору Хунтами для сбора растений около гольцов, но это ему не удалось.
Вершина горы была окутана туманом, а в 2 часа дня опять пошел дождь, мелкий и частый. Днем мы успели как следует обсушиться, оправить палатки и хорошо выспаться.