— А-ала-ах-а-акбар!.. — тихо вздыхает Надыр-Рагим-оглы, старый крымский чабан, высокий, седой, сожженный южным солнцем, сухой и
мудрый старик.
Неточные совпадения
Песня длинна, как большая дорога, она такая же ровная, широкая и
мудрая; когда слушаешь ее, то забываешь — день на земле или ночь, мальчишка я или уже
старик, забываешь все!
Даже против реформ, или — как он их называл — «катастроф»,
старик не огрызался; напротив того, всякое новое мероприятие находило в нем
мудрого толкователя. Самые земские учреждения и те не смутили его. Конечно, он сначала испугался, но потом вник, взвесил, рассудил… и простил!
Пасквалино же, столяр,
старик с головою, отлитой из серебра, и лицом, точно с древней римской монеты,
мудрый и всеми почитаемый Пасквалино говорит свое...
Иногда в праздник хозяин запирал лавку и водил Евсея по городу. Ходили долго, медленно,
старик указывал дома богатых и знатных людей, говорил о их жизни, в его рассказах было много цифр, женщин, убежавших от мужей, покойников и похорон. Толковал он об этом торжественно, сухо и всё порицал. Только рассказывая — кто, от чего и как умер,
старик оживлялся и говорил так, точно дела смерти были самые
мудрые и интересные дела на земле.
Евсей жадно глотал слова
старика и верил ему: корень всех несчастий жизни человеческой — нищета. Это ясно. От неё — зависть, злоба, жестокость, от неё жадность и общий всем людям страх жизни, боязнь друг друга. План Дудки был прост и
мудр: царь — богат, народ — беден, пусть же царь отдаст народу свои богатства, и тогда — все будут сытыми и добрыми!
Из темного леса навстречу ему
Идет вдохновенный кудесник,
Покорный Перуну
старик одному,
Заветов грядущего вестник,
В мольбах и гаданьях проведший весь век.
И к
мудрому старцу подъехал Олег.
— А что
старик был
мудрый, это что говорить!
И
мудр, как
старик, и сведущ во всем, и грамоту русскую и мадьярскую понимал.
Артур и Тереза гуляли долго. Беседовали они о самых обыкновенных вещах, много шутили, много смеялись…О старике-музыканте, его дочери,
мудрых людях и «шарлатане» не было и помину. Барон не сказал ни одной колкости…Он был любезен, как в былые годы в Вене, в доме Гейленштралей. Когда он проводил Терезу к ее кабриолету, стоявшему недалеко от домика Блаухер, было уже совершенно темно.