Неточные совпадения
Привычный жест крестного знамения вызвал в
душе ее целый ряд девичьих и детских воспоминаний, и вдруг
мрак, покрывавший для нее всё, разорвался, и жизнь предстала ей на мгновение со всеми ее светлыми прошедшими радостями.
Ей было только четырнадцать лет, но это было уже разбитое сердце, и оно погубило себя, оскорбленное обидой, ужаснувшею и удивившею это молодое детское сознание, залившею незаслуженным стыдом ее ангельски чистую
душу и вырвавшею последний крик отчаяния, не услышанный, а нагло поруганный в темную ночь, во
мраке, в холоде, в сырую оттепель, когда выл ветер…
Когда из
мрака заблужденья
Горячим словом убежденья
Я
душу падшую извлек...
«Что ж это? — с ужасом думала она. — Ужели еще нужно и можно желать чего-нибудь? Куда же идти? Некуда! Дальше нет дороги… Ужели нет, ужели ты совершила круг жизни? Ужели тут все… все…» — говорила
душа ее и чего-то не договаривала… и Ольга с тревогой озиралась вокруг, не узнал бы, не подслушал бы кто этого шепота
души… Спрашивала глазами небо, море, лес… нигде нет ответа: там даль, глубь и
мрак.
Если позволено проникать в чужую
душу, то в
душе Ивана Ивановича не было никакого
мрака, никаких тайн, ничего загадочного впереди, и сами макбетовские ведьмы затруднились бы обольстить его каким-нибудь более блестящим жребием или отнять у него тот, к которому он шествовал так сознательно и достойно.
— Ах, как жаль! Какой жребий! Знаешь, даже грешно, что мы идем такие веселые, а ее
душа где-нибудь теперь летит во
мраке, в каком-нибудь бездонном
мраке, согрешившая, и с своей обидой… Аркадий, кто в ее грехе виноват? Ах, как это страшно! Думаешь ли ты когда об этом
мраке? Ах, как я боюсь смерти, и как это грешно! Не люблю я темноты, то ли дело такое солнце! Мама говорит, что грешно бояться… Аркадий, знаешь ли ты хорошо маму?
Нужно лишь малое семя, крохотное: брось он его в
душу простолюдина, и не умрет оно, будет жить в
душе его во всю жизнь, таиться в нем среди
мрака, среди смрада грехов его, как светлая точка, как великое напоминание.
Сквозь бледный
мрак ночи зачернелась вдруг твердая масса строений, раскинутых на огромном пространстве. Село Мокрое было в две тысячи
душ, но в этот час все оно уже спало, и лишь кое-где из
мрака мелькали еще редкие огоньки.
В семь часов вечера Иван Федорович вошел в вагон и полетел в Москву. «Прочь все прежнее, кончено с прежним миром навеки, и чтобы не было из него ни вести, ни отзыва; в новый мир, в новые места, и без оглядки!» Но вместо восторга на
душу его сошел вдруг такой
мрак, а в сердце заныла такая скорбь, какой никогда он не ощущал прежде во всю свою жизнь. Он продумал всю ночь; вагон летел, и только на рассвете, уже въезжая в Москву, он вдруг как бы очнулся.
Просто повторю, что сказал уже выше: вступил он на эту дорогу потому только, что в то время она одна поразила его и представила ему разом весь идеал исхода рвавшейся из
мрака к свету
души его.
Заранее скажу мое полное мнение: был он просто ранний человеколюбец, и если ударился на монастырскую дорогу, то потому только, что в то время она одна поразила его и представила ему, так сказать, идеал исхода рвавшейся из
мрака мирской злобы к свету любви
души его.
В согласность ее требованиям, они ломают природу ребенка, погружают его
душу в
мрак, и ежели не всегда с полною откровенностью ратуют в пользу полного водворения невежества, то потому только, что у них есть подходящее средство обойти эту слишком крайнюю меру общественного спасения и заменить ее другою, не столь резко возмущающею человеческую совесть, но столь же действительною.
Как в темной храмине, свету совсем неприступной, вдруг отверзается дверь и луч денный, влетев стремительно в среду
мрака, разгоняет оный, распростирался по всей храмине до дальнейших ее пределов, — тако, увидев суда, луч надежды ко спасению протек наши
души.
Затем вдруг как бы что-то разверзлось пред ним: необычайный внутренний свет озарил его
душу. Это мгновение продолжалось, может быть, полсекунды; но он, однако же, ясно и сознательно помнил начало, самый первый звук своего страшного вопля, который вырвался из груди его сам собой и который никакою силой он не мог бы остановить. Затем сознание его угасло мгновенно, и наступил полный
мрак.
Уединение скоро стало ему невыносимо; новый порыв горячо охватил его сердце, и на мгновение ярким светом озарился
мрак, в котором тосковала
душа его.
Время между тем подходило к сумеркам, так что когда он подошел к Невскому, то был уже полнейший
мрак: тут и там зажигались фонари, ехали, почти непрестанной вереницей, смутно видневшиеся экипажи, и мелькали перед освещенными окнами магазинов люди, и вдруг посреди всего, бог весть откуда, раздались звуки шарманки. Калинович невольно приостановился, ему показалось, что это плачет и стонет
душа человеческая, заключенная среди
мрака и снегов этого могильного города.
Единственно «светлый луч в зверином
мраке» — Офелия, чистая
душа, не выдержавшая ужаса окружающего ее, когда открылись ее глаза.
Он чувствовал, что на месте его недоумения пред жизнью вспыхнуло что-то иное, что вот-вот осветит
мрак его
души и успокоит её навсегда.
В недуге тяжком и в бреду
Я годы молодости прожил.
Вопрос — куда, слепой, иду? —
Ума и сердца не тревожил.
Мрак мою
душу оковал
И ослепил мне ум и очи…
Но я всегда — и дни и ночи —
О чём-то светлом тосковал!..
Вдруг — светом внутренним полна,
Ты предо мною гордо встала —
И, дрогнув,
мрака пелена
С
души и глаз моих упала!
Да будет проклят этот
мрак!
Свободный от его недуга,
Я чувствую — нашёл я друга!
И ясно вижу — кто мой враг!..
Ровно настолько были они спокойны, сколько нужно для того, чтобы оградить свою
душу и великий предсмертный
мрак ее от чужого, злого и враждебного взгляда.
В тревожном жизни колебанье
Всегда с
душой враждует плоть;
Да озарит твое сиянье
Стезю блудящего, господь!
Но если, пламенный и страстный,
Он слепо вступит в
мрак и ночь,
В час испытанья, в час опасный,
Дозволь нам слабому помочь!
Твои пути необъяснимы,
Твоих судеб таинствен ход,
Блажен, кто всех соблазнов мимо
Дорогой светлою идет!
В Лучкове было что-то загадочное для молодой девушки; она чувствовала, что
душа его темна, «как лес», и силилась проникнуть в этот таинственный
мрак…
Очевидно, при известной обстановке, в день легкий или черный, слово становится делом, обе стихии равноценны, могут заменять друг друга; за магическим действом и за магическим словом — одинаково лежит стихия темной воли, а где-то еще глубже, в глухом
мраке, теплится
душа кудесника, обнявшаяся с
душой природы.
— Похвально, Симеон, похвально! — говорил он, помахивая благообразной головой. — Очень одобряю. И направление мысли и простота штиля — весьма трогает
душу! Трудись, юноша, не зарывай в землю богом данного таланта и с помощию Симеона-богоприимца — молитвенника твоего — поднимешься, гляди, из
мрака до высот. Вино — испиваешь?
Вошли. Всех обдало
мраком и сыростью. Засветили несколько свечек. Иосафу и другому еще студенту, второму басу после него, поручили исполнять обязанность дьячков. Священник надел черные ризы и начал литию. После возгласу его: «Упокой, господи,
душу усопшего раба Александра», Ферапонтов и товарищ его громко, так что потряслись церковные своды, запели: «Вечная память, вечная память!» Прочие студенты тоже им подтягивали, и все почти навзрыд плакали.
И Франция упала за тобой
К ногам убийц бездушных и ничтожных.
Никто не смел возвысить голос свой;
Из
мрака мыслей гибельных и ложных
Никто не вышел с твердою
душой, —
Меж тем как втайне взор Наполеона
Уж зрел ступени будущего трона…
Я в этом тоне мог бы продолжать,
Но истина — не в моде, а писать
О том, что было двести раз в газетах,
Смешно, тем боле об таких предметах.
Елена могла полюбить его со всей силой
души своей, потому что она видела его в жизни, а не в повести, для нас же он близок и дорог только как представитель идеи, которая поражает и нас, как Елену, мгновенным светом и озаряет
мрак нашего существования.
И, вглядываясь в колеблющийся призрак, вслушиваясь в нежную мелодию далеких и призрачных слов, Иуда забрал в железные пальцы всю
душу и в необъятном
мраке ее, молча, начал строить что-то огромное.
Однажды в молодости он утопал в быстрой и глубокой реке; и долго потом он сохранял в
душе бесформенный образ удушающего
мрака, бессилия и втягивающей в себя, засасывающей глубины.
Тайный
мрак грядущих дней,
Что сулишь
душе моей,
Радость иль кручину...
И когда прошел кузнец, и скрылась красная в черном
мраке искра, — Елена удивилась своей внезапной радости и удивилась тому, что она все еще нежно и трепетно играет в ее
душе. Почему возникает, откуда приходит эта радость, исторгающая из груди смех и зажигающая огни в глазах, которые только что плакали? Не красота ли радует и волнует? И не всякое ли явление красоты радостно?
Вдруг из раскрытой кузницы к воротам пронеслась медленно громадная красная искра, и
мрак вокруг нее словно сгустился, — это кузнец пронес по улице кусок раскаленного железа. Внезапная зажглась радость в Елениной
душе и заставила Елену тихо засмеяться, — в просторе безмолвного покоя пронесся звонкий и радостный смех.
Из сорока стихотворений, напечатанных в книжке, в тридцати наверное найдется скорбь больной
души, усталой и убитой тревогами жизни, желание приобрести новые силы, чтобы освободиться от гнета судьбы и от
мрака, покрывавшего ум поэта…
Я не спал… Глубокий
мрак закинутой в лесу избушки томил мою
душу, и скорбный образ умершей девушки вставал в темноте под глухие рыдания бури…
Не обвиняй меня, Всесильный,
И не карай меня, молю,
За то, что
мрак земли могильный
С её страстями я люблю;
За то, что редко в
душу входит
Живых речей Твоих струя,
За то, что в заблужденьи бродит
Мой ум далёко от Тебя;
За то, что лава вдохновенья
Клокочет на груди моей;
За то, что дикие волненья
Мрачат стекло моих очей;
За то, что мир земной мне тесен,
К Тебе ж проникнуть я боюсь,
И часто звуком грешных песен
Я, Боже, не Тебе молюсь.
Прежде чем облечься в величие, прежде чем выйти в свет, нужно двигаться во
мраке, терпеть гонения, отдать тело, чтобы спасти
душу; надо умереть, чтобы возродиться в жизнь более могучую, более совершенную.
Не те низкие, темные
души, которые никогда не подходили к этой великой мысли, не те сонные, легкомысленные люди, которые довольствовались чувственным сном в этой жизни и сном
мрака в будущей, не те себялюбцы, узкие совестью и мелкие мыслью и еще более мелкие любовью, — не они.
Августин (Исповедь), Томас Карлейль (S. Resartus), Паскаль (Мысли), Л. Толстой (Исповедь), Достоевский (Pro и contra в «Братьях Карамазовых») и др., если каждый из нас заглянет в свою собственную
душу, рвущуюся к Богу среди
мрака сомнений, душевной немощи и отяжеления, мы поймем, какой актуальности требует вера, притом не только в первые моменты своего зарождения, но и в каждый миг своего существования.
«Единое — свет абсолютно чистый и простой (сила света); ум — солнце, имеющее свой собственный свет;
душа — луна, заимствующая свет от солнца; материя —
мрак» (там же.
То
мрак, а это свет лучезарный, то земля, полная горя и плача, а это светлое небо, полное невообразимых радостей, то блужданье во тьме кромешной, это — паренье
души в небеса.
Но пустая форма бессмертия в философском смысле, — какое содержание она гарантирует? Что-то огромное? «Да почему же непременно огромное?» В
душе человека только
мрак и пауки. Почему им не быть и там? Может быть, бессмертие — это такой тусклый, мертвый, безнадежный ужас, перед которым страдальческая земная жизнь — рай?
Упадочная
душа жадно и извилисто тянется к жути,
мраку и безднам жизни, сладострастно опьяняется бушующим в духе хаосом.
Как холод,
мрак и туманы неодушевленной природы, так эти уроды животной жизни ползут в
душу человеческую, чтоб оттолкнуть и отъединить ее от мира, в котором свет и жизнь.
Когда жизни нет и надеяться не на что, когда
душа бессильна на счастье, когда вечный
мрак кругом, тогда призрак яркой, полной жизни дается страданием.
Как буйно-самозабвенный весенний восторг доступен только тому, кто прострадал долгую зиму в стуже и
мраке, кто пережил
душою гибель бога-жизнедавца, — так и вообще дионисова радость осеняет людей, лишь познавших страдальческое существо жизни.
Далека от человека жизнь природы; «духом немым и глухим» полна для него эта таинственная жизнь. Далеки и животные. Их нет вокруг человека, ом не соприкасается
душою с их могучею и загадочною, не умом постигаемою силою жизни. Лишь редко, до странности редко является близ героев Достоевского то или другое животное, — и, боже мой, в каком виде! Искалеченное, униженное и забитое, полное того же
мрака, которым полна природа.
Как молния — бурную тьму ночи, постижение «тайны земной» только в редкие мгновения пронизывает
душу Достоевского. Сверкнув, тайна исчезает,
мрак кругом еще чернее, ни отсвета нигде, и только горит в
душе бесконечная тоска по исчезнувшему свету.
И здесь нельзя возмущаться, нельзя никого обвинять в жестокости. Здесь можно только молча преклонить голову перед праведностью высшего суда. Если человек не следует таинственно-радостному зову, звучащему в
душе, если он робко проходит мимо величайших радостей, уготовленных ему жизнью, то кто же виноват, что он гибнет в
мраке и муках? Человек легкомысленно пошел против собственного своего существа, — и великий закон, светлый в самой своей жестокости, говорит...
В
душе человека — угрюмый, непроглядный хаос. Бессильно крутятся во
мраке разъединенные обрывки чувств и настроений. В темных вихрях вспыхивают слабые огоньки жизни, от которых
мрак вокруг еще ужаснее.
Но потом, в конце романа, в мрачной и страшной картине падения человеческого духа, когда зло, овладев существом человека, парализует всякую силу сопротивления, всякую охоту борьбы с
мраком, падающим на
душу и сознательно, излюбленно, со страстью отмщения принимаемым
душою вместо света, — в этой картине — столько назидания для судьи человеческого, что, конечно, он воскликнет в страхе и недоумении: «Нет, не всегда мне отмщение, и не всегда Аз воздам», и не поставит бесчеловечно в вину мрачно павшему преступнику того, что он пренебрег указанным вековечно светом исхода и уже сознательно отверг его».