Неточные совпадения
Далека от человека жизнь природы; «духом немым и глухим» полна для него эта таинственная жизнь. Далеки и животные. Их нет вокруг человека, ом не соприкасается
душою с их могучею и загадочною, не умом постигаемою силою жизни. Лишь редко, до странности редко является близ героев Достоевского то или другое животное, — и, боже мой, в каком виде! Искалеченное, униженное и забитое, полное того же
мрака, которым полна природа.
Как холод,
мрак и туманы неодушевленной природы, так эти уроды животной жизни ползут в
душу человеческую, чтоб оттолкнуть и отъединить ее от мира, в котором свет и жизнь.
Но пустая форма бессмертия в философском смысле, — какое содержание она гарантирует? Что-то огромное? «Да почему же непременно огромное?» В
душе человека только
мрак и пауки. Почему им не быть и там? Может быть, бессмертие — это такой тусклый, мертвый, безнадежный ужас, перед которым страдальческая земная жизнь — рай?
В
душе человека — угрюмый, непроглядный хаос. Бессильно крутятся во
мраке разъединенные обрывки чувств и настроений. В темных вихрях вспыхивают слабые огоньки жизни, от которых
мрак вокруг еще ужаснее.
Когда жизни нет и надеяться не на что, когда
душа бессильна на счастье, когда вечный
мрак кругом, тогда призрак яркой, полной жизни дается страданием.
Как молния — бурную тьму ночи, постижение «тайны земной» только в редкие мгновения пронизывает
душу Достоевского. Сверкнув, тайна исчезает,
мрак кругом еще чернее, ни отсвета нигде, и только горит в
душе бесконечная тоска по исчезнувшему свету.
И здесь нельзя возмущаться, нельзя никого обвинять в жестокости. Здесь можно только молча преклонить голову перед праведностью высшего суда. Если человек не следует таинственно-радостному зову, звучащему в
душе, если он робко проходит мимо величайших радостей, уготовленных ему жизнью, то кто же виноват, что он гибнет в
мраке и муках? Человек легкомысленно пошел против собственного своего существа, — и великий закон, светлый в самой своей жестокости, говорит...
Но потом, в конце романа, в мрачной и страшной картине падения человеческого духа, когда зло, овладев существом человека, парализует всякую силу сопротивления, всякую охоту борьбы с
мраком, падающим на
душу и сознательно, излюбленно, со страстью отмщения принимаемым
душою вместо света, — в этой картине — столько назидания для судьи человеческого, что, конечно, он воскликнет в страхе и недоумении: «Нет, не всегда мне отмщение, и не всегда Аз воздам», и не поставит бесчеловечно в вину мрачно павшему преступнику того, что он пренебрег указанным вековечно светом исхода и уже сознательно отверг его».
Как буйно-самозабвенный весенний восторг доступен только тому, кто прострадал долгую зиму в стуже и
мраке, кто пережил
душою гибель бога-жизнедавца, — так и вообще дионисова радость осеняет людей, лишь познавших страдальческое существо жизни.
Упадочная
душа жадно и извилисто тянется к жути,
мраку и безднам жизни, сладострастно опьяняется бушующим в духе хаосом.
Неточные совпадения
Привычный жест крестного знамения вызвал в
душе ее целый ряд девичьих и детских воспоминаний, и вдруг
мрак, покрывавший для нее всё, разорвался, и жизнь предстала ей на мгновение со всеми ее светлыми прошедшими радостями.
Ей было только четырнадцать лет, но это было уже разбитое сердце, и оно погубило себя, оскорбленное обидой, ужаснувшею и удивившею это молодое детское сознание, залившею незаслуженным стыдом ее ангельски чистую
душу и вырвавшею последний крик отчаяния, не услышанный, а нагло поруганный в темную ночь, во
мраке, в холоде, в сырую оттепель, когда выл ветер…
Когда из
мрака заблужденья // Горячим словом убежденья // Я
душу падшую извлек,
«Что ж это? — с ужасом думала она. — Ужели еще нужно и можно желать чего-нибудь? Куда же идти? Некуда! Дальше нет дороги… Ужели нет, ужели ты совершила круг жизни? Ужели тут все… все…» — говорила
душа ее и чего-то не договаривала… и Ольга с тревогой озиралась вокруг, не узнал бы, не подслушал бы кто этого шепота
души… Спрашивала глазами небо, море, лес… нигде нет ответа: там даль, глубь и
мрак.
Если позволено проникать в чужую
душу, то в
душе Ивана Ивановича не было никакого
мрака, никаких тайн, ничего загадочного впереди, и сами макбетовские ведьмы затруднились бы обольстить его каким-нибудь более блестящим жребием или отнять у него тот, к которому он шествовал так сознательно и достойно.