Неточные совпадения
Пред ним, одна за другой, мелькали, точно падая куда-то, полузабытые картины: полиция загоняет
московских студентов в манеж, мужики и бабы срывают замок с двери хлебного «магазина», вот поднимают
колокол на колокольню; криками ура встречают голубовато-серого царя тысячи обывателей Москвы, так же встречают его в Нижнем Новгороде, тысяча людей всех сословий стоит на коленях пред Зимним дворцом, поет «Боже, царя храни», кричит ура.
Остановясь среди комнаты, глядя в дым своей папиросы, он пропустил перед собою ряд эпизодов: гибель Бориса Варавки, покушение Макарова на самоубийство, мужиков, которые поднимали
колокол «всем миром», других, которые сорвали замок с хлебного магазина, 9 Января,
московские баррикады — все, что он пережил, вплоть до убийства губернатора.
Не дожидаясь, когда встанет жена, Самгин пошел к дантисту. День был хороший, в небе цвело серебряное солнце, похожее на хризантему; в воздухе играл звон
колоколов, из церквей, от поздней обедни, выходил дородный
московский народ.
Колокол ударял твердо и определенно по одному разу в две или даже в три секунды, но это был не набат, а какой-то приятный, плавный звон, и я вдруг различил, что это ведь — звон знакомый, что звонят у Николы, в красной церкви напротив Тушара, — в старинной
московской церкви, которую я так помню, выстроенной еще при Алексее Михайловиче, узорчатой, многоглавой и «в столпах», — и что теперь только что минула Святая неделя и на тощих березках в палисаднике тушаровского дома уже трепещут новорожденные зелененькие листочки.
Московские заводы — Финляндского, Оловянищникова и Самгина привезли огромные и мелкие
колокола.
Тысяча пятьсот шестьдесят пятого года, июня двадцать четвертого, в день Ивана Купалы все
колокола московские раскачались с самого утра и звонили без умолку.
Беспрестанно читаешь в русских книгах и даже в некоторых журналах: то «белорусский край щедро наделен всеми дарами природы»; то «в русских деревнях между крестьянками сплошь да рядом встретишь таких красавиц, какие и в Италии чрезвычайно редки»; то «довольные сердца русского народа так сильно бьются, что бой их заглушает звуки
колоколов московских».
Тут сердце Марфы наконец затрепетало: она спешила на Великую площадь, сама ударила в вечевой
колокол, объявила гражданам о начале решительной битвы, стала на Вадимовом месте, устремила взор на
московскую дорогу и казалась неподвижною.
Звон медный несётся, гудит над Москвой;
Царь в смирной одежде трезвонит;
Зовёт ли обратно он прежний покой
Иль совесть навеки хоронит?
Но часто и мерно он в
колокол бьёт,
И звону внимает
московский народ,
И молится, полный боязни,
Чтоб день миновался без казни.
В своем роде это такое, если не большее,
московское, и притом народное диво, как Иван Великий, Царь-колокол, Царь-пушка. Западные путешественники и ученые последователи истории зодчества, очень чуткие относительно всякой самобытности, давно уже оценили по достоинству этот замечательный памятник русского художества.
Узнал родных по языку их: ведь они, братцы, вылиты из
колоколов московских.
Радостно звонили
колокола московских кремлевских соборов и церквей. Праздничные толпы народа наполняли Кремль и прилегающие к нему улицы. Москва, обычно пустынная в описываемое нами время, вдруг заликовала и закипела жизнью. Всюду были видны радостные лица, встречавшиеся заключали друг друга в объятия, раздавались поцелуи. Точно на дворе был светлый праздник, а между тем был январь 1582 года.
Кроме упомянутого Покровского собора, при нем в 1543 году, говорит летопись, доделали церковь Воскресенья, на площади возле Ивана «святой под
колокола» (начатую Петром Фрязиным при Василии III), а лестницу и двери приделали в 1552 году мастера
московские.
Скорей повесит он свои шпоры к большому
колоколу московскому и заставит его говорить на своем языке, чем лифляндцы будут вынуждены когда-либо знать по-русски.
Сорок сороков церквей
московских с их на все музыкальные тона звучащими
колоколами, с их золотыми и пестрыми куполами, указывают на набожность коренного
московского населения, и, действительно, полные всегда молящимися храмы Божии до сих пор удовлетворяют эту беспримерную для других русских городов набожность
московских обывателей.
В большой
колокол прикажу звонить,
Чтобы знали все люди
московские,
Что и ты не оставлен моей милостью...
Петр, которому хотелось, чтобы все его подданные даже и думали не иначе, как он велит, постигал, что за мощная, что за непреоборимая это сила, единственная сила, которую выработал русский народ под гнетом
московской централизации, воеводских притеснений и крепостной зависимости, сила, заменившая в нашем народе энергию, заснувшую с тех пор, как сняты были вечевые
колокола и вольное слово самоуправления замолкло перед лицом Москвы.