Неточные совпадения
― Не угодно ли? ― Он указал на кресло у письменного уложенного бумагами стола и сам сел на председательское место, потирая маленькие руки с короткими, обросшими
белыми волосами пальцами, и склонив на бок голову. Но, только что он успокоился в своей позе, как над столом пролетела
моль. Адвокат с быстротой, которой нельзя было ожидать от него, рознял руки, поймал
моль и опять принял прежнее положение.
— Это кто? Какое жалкое лицо! — спросил он,
заметив сидевшего на лавочке невысокого больного в коричневом пальто и
белых панталонах, делавших странные складки на лишенных мяса костях его ног.
Левин молчал, поглядывая на незнакомые ему лица двух товарищей Облонского и в особенности на руку элегантного Гриневича, с такими
белыми длинными пальцами, с такими длинными, желтыми, загибавшимися в конце ногтями и такими огромными блестящими запонками на рубашке, что эти руки, видимо, поглощали всё его внимание и не давали ему свободы мысли. Облонский тотчас
заметил это и улыбнулся.
Но, увы! он
заметил, что в голове уже
белело что-то гладкое, и примолвил грустно: «И зачем было предаваться так сильно сокрушенью?
Во взаимных услугах они дошли наконец до площади, где находились присутственные места: большой трехэтажный каменный дом, весь
белый, как
мел, вероятно для изображения чистоты душ помещавшихся в нем должностей; прочие здания на площади не отвечали огромностию каменному дому.
Черные фраки мелькали и носились врознь и кучами там и там, как носятся мухи на
белом сияющем рафинаде в пору жаркого июльского лета, когда старая ключница рубит и делит его на сверкающие обломки перед открытым окном; дети все глядят, собравшись вокруг, следя любопытно за движениями жестких рук ее, подымающих молот, а воздушные эскадроны мух, поднятые легким воздухом, влетают
смело, как полные хозяева, и, пользуясь подслеповатостию старухи и солнцем, беспокоящим глаза ее, обсыпают лакомые куски где вразбитную, где густыми кучами.
Тут только, оглянувшись вокруг себя, он
заметил, что они ехали прекрасною рощей; миловидная березовая ограда тянулась у них справа и слева. Между дерев мелькала
белая каменная церковь. В конце улицы показался господин, шедший к ним навстречу, в картузе, с суковатой палкой в руке. Облизанный аглицкий пес на высоких ножках бежал перед ним.
Он заглянул —
Заметов, тот же самый
Заметов и в том же виде, с перстнями, с цепочками, с пробором в черных вьющихся и напомаженных волосах, в щегольском жилете и в несколько потертом сюртуке и несвежем
белье.
— Фу, какие вы страшные вещи говорите! — сказал, смеясь,
Заметов. — Только все это один разговор, а на деле, наверно, споткнулись бы. Тут, я вам скажу, по-моему, не только нам с вами, даже натертому, отчаянному человеку за себя поручиться нельзя. Да чего ходить — вот пример: в нашей-то части старуху-то убили. Ведь уж, кажется, отчаянная башка, среди
бела дня на все риски рискнул, одним чудом спасся, — а руки-то все-таки дрогнули: обокрасть не сумел, не выдержал; по делу видно…
Он особенно
заметил в банках с водой, на окнах, букеты
белых и нежных нарцизов, склоняющихся на своих ярко-зеленых, тучных и длинных стеблях с сильным ароматным запахом.
Но и подумать нельзя было исполнить намерение: или плоты стояли у самых сходов, и на них прачки мыли
белье, или лодки были причалены, и везде люди так и кишат, да и отовсюду с набережных, со всех сторон, можно видеть,
заметить: подозрительно, что человек нарочно сошел, остановился и что-то в воду бросает.
„А слышал, говорю, что вот то и то, в тот самый вечер и в том часу, по той лестнице, произошло?“ — „Нет, говорит, не слыхал“, — а сам слушает, глаза вытараща, и
побелел он вдруг, ровно
мел.
Чижа захлопнула злодейка-западня:
Бедняжка в ней и рвался, и метался,
А Голубь молодой над ним же издевался.
«Не стыдно ль», говорит: «средь
бела дня
Попался!
Не провели бы так меня:
За это я ручаюсь
смело».
Ан смотришь, тут же сам запутался в силок.
И дело!
Вперёд чужой беде не смейся, Голубок.
Пугачев грозно взглянул на старика и сказал ему: «Как ты
смел противиться мне, своему государю?» Комендант, изнемогая от раны, собрал последние силы и отвечал твердым голосом: «Ты мне не государь, ты вор и самозванец, слышь ты!» Пугачев мрачно нахмурился и махнул
белым платком.
— Я их боюсь, лягушек-то, —
заметил Васька, мальчик лет семи, с
белою, как лен, головою, в сером казакине с стоячим воротником и босой.
Няня не обманула: ночь пролетела как краткое мгновение, которого я и не
заметил, и бабушка уже стояла над моею кроваткою в своем большом чепце с рюшевыми мармотками и держала в своих
белых руках новенькую, чистую серебряную монету, отбитую в самом полном и превосходном калибре.
— Да. В таких серьезных случаях нужно особенно твердо помнить, что слова имеют коварное свойство искажать мысль. Слово приобретает слишком самостоятельное значение, — ты, вероятно,
заметил, что последнее время весьма много говорят и пишут о логосе и даже явилась какая-то секта словобожцев. Вообще слово завоевало так много места, что филология уже как будто не подчиняется логике, а только фонетике… Например: наши декаденты, Бальмонт,
Белый…
Сморкаясь и кашляя, Дронов плевал в пруд, Клим
заметил, что плевки аккуратно падают в одну точку или слишком близко к ней, точкой этой была его, Клима,
белая фуражка, отраженная на воде.
Размахивая длинным гибким
помелом из грязных тряпок, он свистел, рычал, кашлял, а над его растрепанной головой в голубом, ласково мутном воздухе летала стая голубей, как будто снежно-белые цветы трепетали, падая на крышу.
Невыспавшиеся девицы стояли рядом, взапуски позевывая и вздрагивая от свежести утра. Розоватый парок поднимался с реки, и сквозь него, на светлой воде, Клим видел знакомые лица девушек неразличимо похожими; Макаров, в
белой рубашке с расстегнутым воротом, с обнаженной шеей и встрепанными волосами, сидел на песке у ног девиц, напоминая надоевшую репродукцию с портрета мальчика-итальянца, премию к «Ниве». Самгин впервые
заметил, что широкогрудая фигура Макарова так же клинообразна, как фигура бродяги Инокова.
Он задумчиво сидел в креслах, в своей лениво-красивой позе, не
замечая, что вокруг него делалось, не слушая, что говорилось. Он с любовью рассматривал и гладил свои маленькие,
белые руки.
Усердием горя,
С врагами
белого царя
Умом и саблей рад был спорить,
Трудов и жизни не жалел,
И ныне злобный недруг
смелЕго седины опозорить!
Волга задумчиво текла в берегах, заросшая островами, кустами, покрытая
мелями. Вдали желтели песчаные бока гор, а на них синел лес; кое-где
белел парус, да чайки, плавно махая крыльями, опускаясь на воду, едва касались ее и кругами поднимались опять вверх, а над садами высоко и медленно плавал коршун.
— Опять на деревья
белье вешают! — гневно
заметила она, обратясь к старосте. — Я велела веревку протянуть. Скажи слепой Агашке: это она все любит на иву рубашки вешать! сокровище! Обломает ветки!..
— Что вы за стары: нет еще! — снисходительно
заметила она, поддаваясь его ласке. — Вот только у вас в бороде есть немного
белых волос, а то ведь вы иногда бываете прехорошенький… когда смеетесь или что-нибудь живо рассказываете. А вот когда нахмуритесь или смотрите как-то особенно… тогда вам точно восемьдесят лет…
Борис уже не смотрел перед собой, а чутко
замечал, как картина эта повторяется у него в голове; как там расположились горы, попала ли туда вон избушка, из которой валил дым; поверял и видел, что и
мели там, и паруса
белеют.
Он вышел ко мне в каком-то полувоенном домашнем костюме, но в чистейшем
белье, в щеголеватом галстухе, вымытый и причесанный, вместе с тем ужасно похудевший и пожелтевший. Эту желтизну я
заметил даже в глазах его. Одним словом, он так переменился на вид, что я остановился даже в недоумении.
Идучи по улице, я
заметил издали, что один из наших спутников вошел в какой-то дом. Мы шли втроем. «Куда это он пошел? пойдемте и мы!» — предложил я. Мы пошли к дому и вошли на маленький дворик, мощенный
белыми каменными плитами. В углу, под навесом, привязан был осел, и тут же лежала свинья, но такая жирная, что не могла встать на ноги. Дальше бродили какие-то пестрые, красивые куры, еще прыгал маленький, с крупного воробья величиной, зеленый попугай, каких привозят иногда на петербургскую биржу.
Еще я
заметил на этот раз кроме солдат в конических шапках какую-то прислугу, несшую
белые фонари из рыбьих пузырей на высоких бамбуковых шестах.
И поэзия изменила свою священную красоту. Ваши музы, любезные поэты [В. Г. Бенедиктов и А. Н. Майков — примеч. Гончарова.], законные дочери парнасских камен, не подали бы вам услужливой лиры, не указали бы на тот поэтический образ, который кидается в глаза новейшему путешественнику. И какой это образ! Не блистающий красотою, не с атрибутами силы, не с искрой демонского огня в глазах, не с
мечом, не в короне, а просто в черном фраке, в круглой шляпе, в
белом жилете, с зонтиком в руках.
Спина у ней темно-синего цвета, с фиолетовым отливом, а брюхо ярко-белое, точно густо окрашенное
мелом.
В числе деливших Нехлюдов
заметил знакомого каторжного Федорова, всегда державшего при себе жалкого, с поднятыми бровями,
белого, будто распухшего молодого малого и еще отвратительного, рябого, безносого бродягу, известного тем, что он во время побега в тайге будто бы убил товарища и питался его мясом.
Подъезжая к пригорку, на котором стоял
белый кош Ляховской, Привалов издали
заметил какую-то даму, которая смотрела из-под руки на него. «Уж не пани ли Марина?» — подумал Привалов. Каково было его удивление, когда в этой даме он узнал свою милую хозяйку, Хионию Алексеевну. Она даже сделала ему ручкой.
Когда Надежда Васильевна улыбалась, у нее на широком
белом лбу всплывала над левой бровью такая же морщинка, как у Василья Назарыча. Привалов
заметил эту улыбку, а также едва заметный жест левым плечом, — тоже отцовская привычка. Вообще было заметно сразу, что Надежда Васильевна ближе стояла к отцу, чем к матери. В ней до мельчайших подробностей отпечатлелись все те характерные особенности бахаревского типа, который старый Лука подводил под одно слово: «прерода».
Она поднялась было с места, но вдруг громко вскрикнула и отшатнулась назад. В комнату внезапно, хотя и совсем тихо, вошла Грушенька. Никто ее не ожидал. Катя стремительно шагнула к дверям, но, поравнявшись с Грушенькой, вдруг остановилась, вся
побелела как
мел и тихо, почти шепотом, простонала ей...
Проговорил да улыбается, а сам
белый как
мел. «Зачем это он улыбается», — пронзила мне мысль эта вдруг сердце, прежде чем я еще что-либо сообразил. Сам я побледнел.
— Красный-то лучше, а в
белом на больницу похоже, — сентенциозно
заметил он. — Ну что там у тебя? Что твой старец?
С первого взгляда
заметив, что они не вымыты и в грязном
белье, она тотчас же дала еще пощечину самому Григорию и объявила ему, что увозит обоих детей к себе, затем вывела их в чем были, завернула в плед, посадила в карету и увезла в свой город.
Точно сговорившись, мы сделали в воздух два выстрела, затем бросились к огню и стали бросать в него водоросли. От костра поднялся
белый дым. «Грозный» издал несколько пронзительных свистков и повернул в нашу сторону. Нас
заметили… Сразу точно гора свалилась с плеч. Мы оба повеселели.
С утра погода была удивительно тихая. Весь день в воздухе стояла сухая мгла, которая после полудня начала быстро сгущаться. Солнце из
белого стало желтым, потом оранжевым и, наконец, красным; в таком виде оно и скрылось за горизонтом. Я
заметил, что сумерки были короткие: как-то скоро спустилась ночная тьма. Море совершенно успокоилось, нигде не было слышно ни единого всплеска. Казалось, будто оно погрузилось в сон.
Непогода совсем почти стихла. Вековые ели и кедры утратили свой
белый наряд, зато на земле во многих местах
намело большие сугробы. По ним скользили солнечные лучи, и от этого в лесу было светло по-праздничному.
Оказалось, что в тумане мы внезапно вышли на берег и
заметили это только тогда, когда у ног своих увидели окатанную гальку и
белую пену прибойных волн.
Орловский мужик невелик ростом, сутуловат, угрюм, глядит исподлобья, живет в дрянных осиновых избенках, ходит на барщину, торговлей не занимается, ест плохо, носит лапти; калужский оброчный мужик обитает в просторных сосновых избах, высок ростом, глядит
смело и весело, лицом чист и
бел, торгует маслом и дегтем и по праздникам ходит в сапогах.
Я поспешил исполнить ее желание — и платок ей оставил. Она сперва отказывалась… на что,
мол, мне такой подарок? Платок был очень простой, но чистый и
белый. Потом она схватила его своими слабыми пальцами и уже не разжала их более. Привыкнув к темноте, в которой мы оба находились, я мог ясно различить ее черты, мог даже
заметить тонкий румянец, проступивший сквозь бронзу ее лица, мог открыть в этом лице — так по крайней мере мне казалось — следы его бывалой красоты.
А у нас на деревне такие, брат, слухи ходили, что,
мол,
белые волки по земле побегут, людей есть будут, хищная птица полетит, а то и самого Тришку [В поверье о «Тришке», вероятно, отозвалось сказание об антихристе.
Из царства пернатых я видел здесь большеклювых ворон, красноголовых желн, пестрых дятлов и поползней. 2 раза мы вспугивали
белых крохалей, с черной головой и с красным носом. Птицы эти остаются на зимовку в Уссурийском крае и приобретают
белую защитную окраску. Сплошь и рядом мы
замечали их только тогда, когда подходили к ним вплотную.
Нечего делать, пришлось остановиться здесь, благо в дровах не было недостатка. Море выбросило на берег много плавника, а солнце и ветер позаботились его просушить. Одно только было нехорошо: в лагуне вода имела солоноватый вкус и неприятный запах. По пути я
заметил на берегу моря каких-то куликов. Вместе с ними все время летал большой улит. Он имел
белое брюшко, серовато-бурую с крапинками спину и темный клюв.
Он разделся донага, сел верхом на наиболее ходового
белого коня и
смело вошел в реку.
Что касается до
белил и до сурьмы, то в простоте своего сердца, признаться, он их с первого взгляда не
заметил, да и после не подозревал.
Прямо
В глаза тебе смеются, вынимают
Ретивое из
белой груди, после
И ластятся, как путные робята:
Мол, так пройдет, как будто ничего,
Забудется.