Неточные совпадения
— Теперь благослови,
мать, детей своих! — сказал Бульба. — Моли Бога, чтобы они воевали храбро, защищали бы всегда честь лыцарскую, [Рыцарскую. (Прим. Н.В. Гоголя.)] чтобы стояли всегда за веру
Христову, а не то — пусть лучше пропадут, чтобы и духу их не было на свете! Подойдите, дети, к
матери: молитва материнская и на воде и на земле спасает.
—
Матерь божия, прости,
Христа ради, за обиду сироте!
Иисус
Христос, в фиолетовой бархатной рясе, несущий крест, с терновым венком на голове, Божия
Матерь с Младенцем — все эти изображения сделаны из воска, иные, кажется, из дерева.
Это не столько религия
Христа, сколько религия Богородицы, религия матери-земли, женского божества, освещающего плотский быт.
— Дочь,
Христа ради! и свирепые волченята не станут рвать свою
мать, дочь, хотя взгляни на преступного отца своего! — Она не слушает и идет. — Дочь, ради несчастной
матери!.. — Она остановилась. — Приди принять последнее мое слово!
— Исусе
Христе, сыне божий, буди милостив ко мне, грешнице,
матери твоея ради…
Анфиса Егоровна сложила Нюрочкины пальчики в двуперстие и заставила молиться вместе с собой, отбивая поклоны по лестовке, которую называла «
Христовою лесенкой». Потом она сама уложила Нюрочку, посидела у ней на кроватке, перекрестила на ночь несколько раз и велела спать. Нюрочке вдруг сделалось как-то особенно тепло, и она подумала о своей
матери, которую помнила как во сне.
Мое яичко было лучше всех, и на нем было написано: «
Христос воскрес, милый друг Сереженька!»
Матери было очень грустно, что она не услышит заутрени Светлого
Христова воскресенья, и она удивлялась, что бабушка так равнодушно переносила это лишенье; но бабушке, которая бывала очень богомольна, как-то ни до чего уже не было дела.
Одни насмешливые и серьезные, другие веселые, сверкающие силой юности, третьи задумчиво тихие — все они имели в глазах
матери что-то одинаково настойчивое, уверенное, и хотя у каждого было свое лицо — для нее все лица сливались в одно: худое, спокойно решительное, ясное лицо с глубоким взглядом темных глаз, ласковым и строгим, точно взгляд
Христа на пути в Эммаус.
— Вы не беспокойтесь! — бормотала
мать. — Это святое дело… Вы подумайте — ведь и
Христа не было бы, если бы его ради люди не погибали!
— Иисусе
Христе, помилуй нас! — тихо прошептала
мать.
Матери понравилась картина, но она подумала: «
Христа почитаешь, а в церковь не ходишь…»
— В 1871–1873 гг. самарское крестьянство голодало из-за нищеты и неурожая.]), четвертые задохлись в вагонах третьего класса от смраду, и все-то они теперь здесь, все они теперь как ангелы, все у
Христа, и он сам посреди их, и простирает к ним руки, и благословляет их и их грешных
матерей…
Лиза молчала, краснела и потела, но, когда он кончил, она с слезами, стоящими в глазах, начала говорить, сначала робко, о том, что
Христос сказал: «оставь отца и
мать и иди за мной», потом, всё больше и больше одушевляясь, высказала всё то свое представление о том, как она понимала христианство.
Феклинья бросила и отца и дом. Она выстроила на выезде просторную избу и поселилась там с двумя другими «девушками». В избе целые ночи напролет светились огни и шло пированье. Старуха, Гришкина
мать, умерла, но старики, отец и тесть, были еще живы и перебивались
Христовым именем.
Сусанна Николаевна опустила глаза вниз, на местные иконы иконостаса, но тут она почти въявь увидела, что божия
матерь во имя всех скорбящих, написанная во весь рост в короне и со скипетром, движется и как бы идет к ней; что
Христос на кресте поднял свою склоненную голову и обратил на нее кроткий взгляд свой.
— Но, слава
Христу и пречистой его
матери, вижу теперь, что ошиблась.
— Никита Романыч! — вскричала Елена, — молю тебя
Христом и пречистою его
матерью, выслушай меня! Убей меня после, но сперва выслушай!
— А ежели ты чем недоволен был — кушанья, может быть, недостало, или из белья там, — разве не мог ты
матери откровенно объяснить? Маменька, мол, душенька, прикажите печеночки или там ватрушечки изготовить — неужто
мать в куске-то отказала бы тебе? Или вот хоть бы и винца — ну, захотелось тебе винца, ну, и
Христос с тобой! Рюмка, две рюмки — неужто
матери жалко? А то на-тко: у раба попросить не стыдно, а
матери слово молвить тяжело!
— По преданию, младенец
Христос был положен
матерью в ясли с сеном, отсюда обычай разбрасывать сено в Рождество.]
Вследствие всего этого мы передаем души свои богу, веруя тому, что сказано, что тот, кто оставит дома и братьев и сестер, или отца, или
мать, или жену, или детей, или поля ради
Христа, получит во сто раз больше и наследует жизнь вечную.
— Ахти, батюшки!
Мать ты моя родная! Что ты, касатушка?
Христос с тобою! — воскликнула старушка, суетливо ковыляя к снохе.
Тогда, в веселом и гордом трепете огней, из-под капюшона поднялась и засверкала золотом пышных волос светозарная голова мадонны, а из-под плаща ее и еще откуда-то из рук людей, ближайших к
матери бога, всплескивая крыльями, взлетели в темный воздух десятки белых голубей, и на минуту показалось, что эта женщина в белом, сверкающем серебром платье и в цветах, и белый, точно прозрачный
Христос, и голубой Иоанн — все трое они, такие удивительные, нездешние, поплыли к небу в живом трепете белых крыльев голубиных, точно в сонме херувимов.
— «А и дерзок был сей сын-еретик: во Христа-бога не веровал, не любил
матери божией, мимо церкви шёл — не кланялся, отца,
матери не слушался…»
— Нет, вы причинны, поступая против
матери не по учению
Христа, вы снова самого его распинаете!
— Ольга Федотовна! Что это ты,
мать моя, кажется, опять на меня за что-то рассердилась? Ну, прости
Христа ради.
Одному из таких несчастных постоянно грезилась
мать: она подходила к нему, развязывала ворот у его рубашки и, крестя его лицо, шептала: «
Христос с тобой, усни спокойно; а завтра…» Осужденный ни одного раза не мог дослушать, что обещала ему
мать «завтра».
— Я, милая, я. Спи с богом!
Христос с тобой,
матерь божия и ангел хранитель! — Настя перекрестила свою любимицу.
— Значит — ошибся. Воля божия. Ребята — приказываю: Ульяна вам вместо
матери, слышите? Ты, Уля, помоги им,
Христа ради… Эх! Вышлите чужих из горницы…
Забыли мы, что женщина
Христа родила и на Голгофу покорно проводила его; забыли, что она
мать всех святых и прекрасных людей прошлого, и в подлой жадности нашей потеряли цену женщине, обращаем её в утеху для себя да в домашнее животное для работы; оттого она и не родит больше спасителей жизни, а только уродцев сеет в ней, плодя слабость нашу.
— Ребёночка хочу… Как беременна-то буду, выгонят меня! Нужно мне младенца; если первый помер — другого хочу родить, и уж не позволю отнять его, ограбить душу мою! Милости и помощи прошу я, добрый человек, помоги силой твоей, вороти мне отнятое у меня… Поверь,
Христа ради, —
мать я, а не блудница, не греха хочу, а сына; не забавы — рождения!
— Теперь, — уверенно говорил Шатунов, глядя на меня узенькими глазками, — жди чего-нибудь третьего — беда ходит тройней: от
Христа беда, от Николы, от Егория. А после
матерь божья скажет им: «Будет, детки!» Тут они опомнятся…
— Побирушка проклятая!.. И мать-то твоя чужой хлеб весь век ела, да и тебя-то
Христа ради кормят, да еще артачится, да туда же лезет… Ах ты, пес бездомный! Ну-ткась, сунься, тронь, тронь…
Он считал бы такую мысль великим грехом гордости; но
мать, приведшая мальчика, неотступно молила его, валялась в ногах, говорила: за что он, исцеляя других, не хочет помочь ее сыну? — просила ради
Христа.
Мать, кормившая его крохами, сбираемыми ради
христа, с нетерпением ждала, когда сын сделается попом и заживет на приходе с молодою женою.
— Скажи ты ему, Яша…
Христа ради, скажи ты ему… Отец, мол!.. Мать-то одна, мол, там… пять годов прошло, а она всё одна! Стареет, мол!.. скажи ты ему, Яковушка, ради господа. Скоро старухой мать-то будет… одна всё, одна! В работе всё.
Христа ради, скажи ты ему…
Три таких картины были в нашем трехпрудном доме: в столовой — «Явление
Христа народу», с никогда не разрешенной загадкой совсем маленького и непонятно-близкого, совсем близкого и непонятно-маленького
Христа; вторая, над нотной этажеркой в зале — «Татары» — татары в белых балахонах, в каменном доме без окон, между белых столбов убивающие главного татарина («Убийство Цезаря») и — в спальне
матери — «Дуэль».
Горько бывало безродной сиротке глядеть, как другие ребятишки отцом,
матерью пригреты, обуты, одеты, накормлены, приголублены, а ее кто приласкает, ей кто доброе словечко хоть в Светло
Христово воскресенье вымолвит?
— Вспомянуть бы вам, отцы,
матери, вспомянуть бы вам лета древние и старых преподобных отец!.. Почитать бы вам письма Аввакума священномученика, иже с самим волком Никоном мужески брань сотворил… Вельми похваляет он самовольное сожжение за
Христа и за древлее благочестие… Сам сый в Пустозерске сожженный, благословляет он великим благословением себя и обители свои сожигать, да не будем яты врагом нечестивым!.. Тако глаголет: «Блажен извол сей о Господе!.. Самовольнии мученицы Христови!..»
— Как забыть?.. Что ты, матушка?..
Христос с тобой… Можно ль забыть! — зачастила
мать казначея.
Из Чернушинского скита
мать Павлина с сестрами о
Христе приехала.
Осталась после Емельянихи сиротка, пятилетняя Даренка. В отцовском ее дому давным-давно хоть шаром покати, еще заживо родитель растащил по кабакам все добро — и свое и краденое.
Мать схоронили
Христа ради, по приказу исправника, а сиротка осталась болтаться промеж дворов: бывало, где день, где ночь проведет, где обносочки какие ей
Христа ради подадут, где черствым хлебцем впроголодь накормят, где в баньку пустят помыться. Так и росла девочка.
— Ишь, грозная какая у вас мать-та… — шутливо молвил он дочерям. — Ну, прости,
Христа ради, Захаровна, недоглядел… Право слово, недоглядел, — сказал он жене.
— И нашим покажи, Василий Борисыч, — молвила Манефа. — Мы ведь поем попросту, как от старых
матерей навыкли, по слуху больше… Не больно много у нас, прости,
Христа ради, и таких, чтоб путем и крюки-то разбирали. Ину пору заведут догматик — «Всемирную славу» аль другой какой — один сóблазн: кто в лес, кто по дрова… Не то, что у вас, на Рогожском, там пение ангелоподобное… Поучи, родной, поучи, Василий Борисыч, наших-то девиц — много тебе благодарна останусь.
— Бог спасет за ласковое слово,
матери, — поднимаясь со скамейки, сказала игуменья. — Простите, ради
Христа, а я уж к себе пойду.
Чуть не в ноги кланяются им
матери, Христом-Богом молят, денег сулят, вином потчуют, скачите только, родимые, во все стороны, отбейте у неведомых воров Прасковью Патаповну.
— Спаси
Христос,
матери; спасибо, девицы… Всех на добром слове благодарю покорно, — с малым поклоном ответила Таисея, встала и пошла из келарни. Сойдя с крыльца, увидала она молодых людей, что кланялись с Манефиными богомольцами…
— Спаси его
Христос, — молвила Манефа. —
Мать Виринея, изготовить Марку Данилычу Таифину келью; хорошенько в ней прибери.
— Да что это?..
Мать Пресвятая Богородица!.. Угодники преподобные!.. — засуетилась Аксинья Захаровна, чуя недоброе в смутных речах дочери. — Параша, Евпраксеюшка, — ступайте в боковушу, укладывайте тот чемодан… Да ступайте же,
Христа ради!.. Увальни!.. Что ты, Настенька?.. Что это?.. Ах ты, Господи, батюшка!.. Про что знает Фленушка?.. Скажи матери-то, девонька!.. Материна любовь все покроет… Ох, да скажи же, Настенька… Говори, голубка, говори, не мучь ты меня!.. — со слезами молила Аксинья Захаровна.
— Пришли же, не забудь, трудниц-то. Да пораньше бы приходили… Дресвы на мытье полов у меня, кажись, мало, с собой бы захватили. Да окошки еще надо помыть, лестницы… Матушка Аркадия все им укажет… Прощай,
мать Таисея. Спаси тебя
Христос, Царь Небесный!..