Неточные совпадения
Пишут ко мне, что, по смерти ее
матери, какая-то дальняя родня увезла ее в свои деревни.
Сидя на звездообразном диване в ожидании поезда, она, с отвращением глядя на входивших и выходивших (все они были противны ей), думала то о том, как она приедет на станцию,
напишет ему записку и что̀ она
напишет ему, то о том, как он теперь жалуется
матери (не понимая ее страданий) на свое положение, и как она войдет в комнату, и что она скажет ему.
Окончив эти дела, он
написал холодный и резкий ответ на письмо
матери.
Оказалось, что Чичиков давно уже был влюблен, и виделись они в саду при лунном свете, что губернатор даже бы отдал за него дочку, потому что Чичиков богат, как жид, если бы причиною не была жена его, которую он бросил (откуда они узнали, что Чичиков женат, — это никому не было ведомо), и что жена, которая страдает от безнадежной любви,
написала письмо к губернатору самое трогательное, и что Чичиков, видя, что отец и
мать никогда не согласятся, решился на похищение.
«Зачем я
написал: как родную
мать? ее ведь здесь нет, так не нужно было и поминать ее; правда, я бабушку люблю, уважаю, но все она не то… зачем я
написал это, зачем я солгал? Положим, это стихи, да все-таки не нужно было».
Он тотчас же
написал моей
матери записку и уведомил ее, что я отдал все деньги не Катерине Ивановне, а Софье Семеновне, и при этом в самых подлых выражениях упомянул о… о характере Софьи Семеновны, то есть намекнул на характер отношений моих к Софье Семеновне.
Когда Настасья вышла, он быстро поднес его к губам и поцеловал; потом долго еще вглядывался в почерк адреса, в знакомый и милый ему мелкий и косенький почерк его
матери, учившей его когда-то читать и
писать.
— Это мне удивительно, — начал он после некоторого раздумья и передавая письмо
матери, но не обращаясь ни к кому в частности, — ведь он по делам ходит, адвокат, и разговор даже у него такой… с замашкой, — а ведь как безграмотно
пишет.
Вот у нас обвиняли было Теребьеву (вот что теперь в коммуне), что когда она вышла из семьи и… отдалась, то
написала матери и отцу, что не хочет жить среди предрассудков и вступает в гражданский брак, и что будто бы это было слишком грубо, с отцами-то, что можно было бы их пощадить,
написать мягче.
— Да пошли ты их к чертовой
матери, — мрачно зарычал Денисов. — Пускай на постоялый идут. Завтра, скажи, завтра поговорим! Вы, Клим Иванович, предоставьте нам все это. Мы Ногайцеву скажем…
напишем. Пустяковое дело. Вы — не беспокойтесь. Мужика мы насквозь знаем!
Мать жила под Парижем,
писала редко, но многословно и брюзгливо: жалуясь на холод зимою в домах, на различные неудобства жизни, на русских, которые «не умеют жить за границей»; и в ее эгоистической, мелочной болтовне чувствовался смешной патриотизм провинциальной старухи…
Лидия
писала Игорю каждый день и, отдавая письма
матери Игоря, нетерпеливо ждала ответов.
Все сказанное
матерью ничем не задело его, как будто он сидел у окна, а за окном сеялся мелкий дождь. Придя к себе, он вскрыл конверт, надписанный крупным почерком Марины, в конверте оказалось письмо не от нее, а от Нехаевой. На толстой синеватой бумаге, украшенной необыкновенным цветком, она
писала, что ее здоровье поправляется и что, может быть, к средине лета она приедет в Россию.
— Дурачок ты, а не скептик! Она — от тоски по тебе, а ты… какой жестокосердный Ловелас! И — чего ты зазнаешься, не понимаю? А знаешь, Лида отправилась — тоже с компанией — в Заволжье, на Керженец.
Писала, что познакомилась с каким-то Берендеевым, он исследует сектантство. Она тоже — от скуки все это. Антисоциальная натура, вот что… Анфимьевна,
мать родная, дайте чего-нибудь холодного!
Часа через два, разваренный, он сидел за столом, пред кипевшим самоваром, пробуя
написать письмо
матери, но на бумагу сами собою ползли из-под пера слова унылые, жалобные, он испортил несколько листиков, мелко изорвал их и снова закружился по комнате, поглядывая на гравюры и фотографии.
— Ах, дай Бог: умно бы сделали! Вы хуже Райского в своем роде, вам бы нужнее был урок. Он артист, рисует,
пишет повести. Но я за него не боюсь, а за вас у меня душа не покойна. Вон у Лозгиных младший сын, Володя, — ему четырнадцать лет — и тот вдруг объявил
матери, что не будет ходить к обедне.
Писать моя
мать никогда не умела сносно.
— Да и юмор странный, — продолжал я, — гимназический условный язык между товарищами… Ну кто может в такую минуту и в такой записке к несчастной
матери, — а
мать она ведь, оказывается, любила же, —
написать: «прекратила мой жизненный дебют»!
—
Писали по
матери Масловой.
Тетушки заметили эти отношения, испугались и даже
написали об этом за границу княгине Елене Ивановне,
матери Нехлюдова.
С прямотой и решительностью молодости он не только говорил о том, что земля не может быть предметом частной собственности, и не только в университете
писал сочинение об этом, но и на деле отдал тогда малую часть земли (принадлежавшей не его
матери, а по наследству от отца ему лично) мужикам, не желая противно своим убеждениям владеть землею.
Он знал, что его считали за человека мало экспансивного, и, услышав от Мишле о несчастии, постигшем мою
мать и Колю, он
написал мне из С.-Пелажи между прочим: «Неужели судьба еще и с этой стороны должна добивать нас?
«Я не помню, —
пишет она в 1837, — когда бы я свободно и от души произнесла слово „маменька“, к кому бы, беспечно забывая все, склонилась на грудь. С восьми лет чужая всем, я люблю мою
мать… но мы не знаем друг друга».
Так шли годы. Она не жаловалась, она не роптала, она только лет двенадцати хотела умереть. «Мне все казалось, —
писала она, — что я попала ошибкой в эту жизнь и что скоро ворочусь домой — но где же был мой дом?.. уезжая из Петербурга, я видела большой сугроб снега на могиле моего отца; моя
мать, оставляя меня в Москве, скрылась на широкой, бесконечной дороге… я горячо плакала и молила бога взять меня скорей домой».
Я снова
писал к г. Шултгесу о получении денег и могу вас смело уверить, что ни моя
мать, ни я, ни подозрительный ребенок не имеем ни малейшего желания, после всех полицейских неприятностей, возвращаться в Цюрих. С этой стороны нет ни тени опасности.
В течение целого дня они почти никогда не видались; отец сидел безвыходно в своем кабинете и перечитывал старые газеты;
мать в своей спальне
писала деловые письма, считала деньги, совещалась с должностными людьми и т. д.
В сущности,
мать всегда была более француженка, чем русская, она получила французское воспитание, в ранней молодости жила в Париже,
писала письма исключительно по-французски и никогда не научилась
писать грамотно по-русски, будучи православной по рождению, она чувствовала себя более католичкой и всегда молилась по французскому католическому молитвеннику своей
матери.
Уроки
матери становились всё обильнее, непонятней, я легко одолевал арифметику, но терпеть не мог
писать и совершенно не понимал грамматики.
Бошняк
пишет, что ему не раз случалось видеть, как сын колотит и выгоняет из дому родную
мать, и никто не смел сказать ему слова.
— Не совсем, многоуважаемый князь, — не без злости ответил Лебедев, — правда, я хотел было вам вручить, вам, в ваши собственные руки, чтоб услужить… но рассудил лучше там услужить и обо всем объявить благороднейшей
матери… так как и прежде однажды письмом известил, анонимным; и когда
написал давеча на бумажке, предварительно, прося приема, в восемь часов двадцать минут, тоже подписался: «Ваш тайный корреспондент»; тотчас допустили, немедленно, даже с усиленною поспешностью задним ходом… к благороднейшей
матери.
Петр Андреич, узнав о свадьбе сына, слег в постель и запретил упоминать при себе имя Ивана Петровича; только
мать, тихонько от мужа, заняла у благочинного и прислала пятьсот рублей ассигнациями да образок его жене;
написать она побоялась, но велела сказать Ивану Петровичу через посланного сухопарого мужичка, умевшего уходить в сутки по шестидесяти верст, чтоб он не очень огорчался, что, бог даст, все устроится и отец переложит гнев на милость; что и ей другая невестка была бы желательнее, но что, видно, богу так было угодно, а что она посылает Маланье Сергеевне свое родительское благословение.
Сейчас Маремьяна
писала в Тверь к
матери того, который, вероятно, уже сочетался законным браком с дочерью меньшого из Квятковских. — Сообщая этот удовлетворительный, отрадный отзыв куда следует, поручила мне наскоро сказать спасибо сердечное доброму человеку, который доставил ей эту справку.
Родные
пишут, что вы схоронили дочь,
мать семейства.
Вслед за сим приходят те две [Те две — А. В. Якушкина и ее
мать, Н.Н.Шереметева.] и вызывают меня, но как наш командир перепугался и я не хотел, чтоб из этого вышла им какая-нибудь неприятность, то и не пошел в коридор; начал между тем ходить вдоль комнаты, и добрая Якушкина в дверь меня подозвала и начала говорить, спрося, не имею ли я в чем-нибудь надобности и не хочу ли вам
писать.
Матвей Муравьев читал эту книгу и говорит, что негодяй Гризье, которого я немного знал, представил эту уважительную женщину не совсем в настоящем виде; я ей не говорил ничего об этом, но с прошедшей почтой
пишет Амалья Петровна Ледантю из Дрездена и спрашивает
мать, читала ли Анненкова книгу, о которой вы теперь от меня слышали, — она говорит, что ей хотелось бы, чтоб доказали, что г-н Гризье (которого вздор издал Alexandre Dumas)
пишет пустяки.
Прасковья Егоровна непременно хочет, увидевши, в чем дело,
написать к своей
матери в Париж с тем, чтобы ее ответ на клевету, лично до нее относящуюся, напечатали в журнале.
Она видела, что у
матери и сестер есть предубеждение против всех ее прежних привязанностей, и
писала Гловацкой: «Ты, Женька, не подумай, что я тебя разлюбила!
Не говоря ни слова моей
матери, Прасковья Ивановна
написала письмецо к моему отцу и приказала ему сейчас приехать.
Мать очень горячо приняла мой рассказ: сейчас хотела призвать и разбранить Мироныча, сейчас отставить его от должности, сейчас
написать об этом к тетушке Прасковье Ивановне… и отцу моему очень трудно было удержать ее от таких опрометчивых поступков.
Мать говорила очень долго и так хорошо, как и в книжках не
пишут.
Я ничего не читал и не
писал в это время, и
мать всякий день отпускала меня с Евсеичем удить: она уже уверилась в его усердии и осторожности.
Проводя почти все свое время неразлучно с
матерью, потому что я и
писал и читал в ее отдельной горнице, где обыкновенно и спал, — там стояла моя кроватка и там был мой дом, — я менее играл с сестрицей, реже виделся с ней.
Учителя другого в городе не было, а потому
мать и отец сами исправляли его должность; всего больше они смотрели за тем, чтоб я
писал как можно похожее на прописи.
Я тогда же возражал, что это неправда, что я умею хорошо читать, а только
писать не умею; но теперь я захотел поправить этот недостаток и упросил отца и
мать, чтоб меня начали учить
писать.
На всякий случай
мать оставила некоторые лекарства из своей аптеки и даже
написала, как и когда их употреблять, если кто-нибудь из нас захворает.
Сначала Волков приставал, чтоб я подарил ему Сергеевку, потом принимался торговать ее у моего отца; разумеется, я сердился и говорил разные глупости; наконец, повторили прежнее средство, еще с большим успехом: вместо указа о солдатстве сочинили и
написали свадебный договор, или рядную, в которой было сказано, что мой отец и
мать, с моего согласия, потому что Сергеевка считалась моей собственностью, отдают ее в приданое за моей сестрицей в вечное владение П. Н. Волкову.
— Я сначала
написала к нему… Я года полтора жила уже у
матери и оттуда
написала ему, что — если он желает, то я к нему приеду. Он отвечал мне, чтобы я приезжала, но только с тем, чтобы вперед ничего подобного не повторялось. В письмах, разумеется, я ничего не говорила против этого, но когда приехала к нему, то сказала, что с моей стороны, конечно, никогда и ничего не повторится, если только с его стороны не повторится.
Конечно,
мать ее была больна, в чахотке; эта болезнь особенно развивает озлобление и всякого рода раздражения; но, однако ж, я наверно знаю, через одну куму у Бубновой, что она
писала к князю, да, к князю, к самому князю…
Видно только было, что горячее чувство, заставившее его схватить перо и
написать первые, задушевные строки, быстро, после этих первых строк, переродилось в другое: старик начинал укорять дочь, яркими красками описывал ей ее преступление, с негодованием напоминал ей о ее упорстве, упрекал в бесчувственности, в том, что она ни разу, может быть, и не подумала, что сделала с отцом и
матерью.
Наталья Кирилловна, твоя
мать, а моя жена, вчерашнего числа в ночь бежала, предварительно унеся из моего стола (посредством подобранного ключа) две тысячи рублей.
Пишет, будто бы для свидания с Базеном бежит, я же наверно знаю, что для канканов в Closerie des lilas. [Сиреневой беседке (франц.)] Но я не много о том печалюсь, а трепещу только, как бы, навешавшись в Париже досыта, опять не воротилась ко мне.