Неточные совпадения
— Я — не лгу! Я жить хочу. Это — ложь? Дурак! Разве
люди лгут, если хотят жить? Ну? Я — богатый теперь, когда ее убили. Наследник. У нее никого нет. Клим Иванович… — удушливо и
рыдая закричал он. Голос Тагильского заглушил его...
Опускаясь на колени, он чувствовал, что способен так же бесстыдно зарыдать, как
рыдал рядом с ним седоголовый
человек в темно-синем пальто. Необыкновенно трогательными казались ему царь и царица там, на балконе. Он вдруг ощутил уверенность, что этот маленький человечек, насыщенный, заряженный восторгом
людей, сейчас скажет им какие-то исторические, примиряющие всех со всеми, чудесные слова. Не один он ждал этого; вокруг бормотали, покрикивали...
Он положил лицо в ее руки и
рыдал, как
человек, все утративший, которому нечего больше терять.
А рядом с ним сидела на полу женщина с ребенком, в хорошем шерстяном платке, и
рыдала, очевидно в первый раз увидав того седого
человека, который был на другой стороне в арестантской куртке, с бритой головой и в кандалах.
Пять лет тому как завез меня сюда Кузьма — так я сижу, бывало, от
людей хоронюсь, чтоб меня не видали и не слыхали, тоненькая, глупенькая, сижу да
рыдаю, ночей напролет не сплю — думаю: «И уж где ж он теперь, мой обидчик?
Между ними были
люди мягкие и
люди суровые,
люди мрачные и
люди веселые,
люди хлопотливые и
люди флегматические,
люди слезливые (один с суровым лицом, насмешливый до наглости; другой с деревянным лицом, молчаливый и равнодушный ко всему; оба они при мне
рыдали несколько раз, как истерические женщины, и не от своих дел, а среди разговоров о разной разности; наедине, я уверен, плакали часто), и
люди, ни от чего не перестававшие быть спокойными.
Жена
рыдала на коленях у кровати возле покойника; добрый, милый молодой
человек из университетских товарищей, ходивший последнее время за ним, суетился, отодвигал стол с лекарствами, поднимал сторы… я вышел вон, на дворе было морозно и светло, восходящее солнце ярко светило на снег, точно будто сделалось что-нибудь хорошее; я отправился заказывать гроб.
Человек робкия души и чувствовавший долго, может быть, тягость удручительныя неволи
рыдал, орошая слезами своими скамью, на которой ниц распростерт лежал.
Дедушка открыл глаза, не говоря ни слова, дрожащею рукой перекрестил нас и прикоснулся пальцами к нашим головам; мы поцеловали его исхудалую руку и заплакали; все бывшие в комнате принялись плакать, даже
рыдать, и тут только я заметил, что около нас стояли все тетушки, дядюшки, старые женщины и служившие при дедушке
люди.
— Да, я буду лучше ходить по улицам и милостыню просить, а здесь не останусь, — кричала она,
рыдая. — И мать моя милостыню просила, а когда умирала, сама сказала мне: будь бедная и лучше милостыню проси, чем… Милостыню не стыдно просить: я не у одного
человека прошу, я у всех прошу, а все не один
человек; у одного стыдно, а у всех не стыдно; так мне одна нищенка говорила; ведь я маленькая, мне негде взять. Я у всех и прошу. А здесь я не хочу, не хочу, не хочу, я злая; я злее всех; вот какая я злая!
Этот
человек, двадцать лет нам пророчествовавший, наш проповедник, наставник, патриарх, Кукольник, так высоко и величественно державший себя над всеми нами, пред которым мы так от души преклонялись, считая за честь, — и вдруг он теперь
рыдал,
рыдал, как крошечный, нашаливший мальчик в ожидании розги, за которою отправился учитель.
Сердце Серебряного надрывалось. Он хотел утешить Елену; но она
рыдала все громче.
Люди могли ее услышать, подсмотреть князя и донести боярину. Серебряный это понял и, чтобы спасти Елену, решился от нее оторваться.
Задорно вопит гармоника, звонят ее колокольчики, брякают бубенцы; кожа бубна издает звук тяжелый, глухо вздыхающий; это неприятно слышать: точно
человек сошел с ума и, охая,
рыдая, колотит лбом о стену.
остановился и зарыдал в три ручья; книга выпала у него из рук, голова склонилась — и он
рыдал,
рыдал безумно,
рыдал, как только может
рыдать человек, в первый раз влюбленный.
Ну, не везло, Зоечка, ну что ж ты поделаешь. Возьмешь карту — жир, жир… Да… На суде я заключительное слово подсудимого сказал, веришь ли, не только интеллигентная публика, конвойные несознательные и те
рыдали. Ну, отсидел я… Вижу, нечего мне больше делать в провинции. Ну, а когда у
человека все потеряно, ему нужно ехать в Москву. Эх, Зойка, очерствела ты в своей квартире, оторвалась от массы.
— Полно, — сказал он, обратясь к старухе, которая
рыдала и причитала, обнимая ноги покойника, — не печалься о том, кто от греха свободен!.. Не тревожь его своими слезами… Душа его еще между нами… Дай ей отлететь с миром, без печали… Была, знать, на то воля господня… Богу хорошие
люди угодны…
Казнокрад закатывает глаза, говоря о святости собственности; кровосмеситель старается пламенеть, утверждая, что семейство — святыня; шпион
рыдает, заявляя о своем сочувствии к"заблуждающимся, но искренно любящим свое отечество молодым
людям"и т. д.
Шелестят деньги, носясь, как летучие мыши, над головами
людей, и
люди жадно простирают к ним руки, брякает золото и серебро, звенят бутылки, хлопают пробки, кто-то
рыдает, и тоскливый женский голос поет...
И ему казалось, что поют не двое
людей — все вокруг поет,
рыдает и трепещет в муках скорби, все живое обнялось крепким объятием отчаяния.
Когда два голоса,
рыдая и тоскуя, влились в тишину и свежесть вечера, — вокруг стало как будто теплее и лучше; все как бы улыбнулось улыбкой сострадания горю
человека, которого темная сила рвет из родного гнезда в чужую сторону, на тяжкий труд и унижения.
В руке Зарубина блестел револьвер, он взмахивал им, точно камнем, и совал вперёд; на площадку лезли
люди с улицы, встречу им толкались пассажиры вагона, дама визгливо
рыдала...
Он сидел и
рыдал, не обращая внимания ни на сестру, ни на мертвого: бог один знает, что тогда происходило в груди горбача, потому что, закрыв лицо руками, он не произнес ни одного слова более… он, казалось, понял, что теперь боролся уже не с
людьми, но с провидением и смутно предчувствовал, что если даже останется победителем, то слишком дорого купит победу: но непоколебимая железная воля составляла всё существо его, она не знала ни преград, ни остановок, стремясь к своей цели.
Лицом он был похож на повара, а по одежде на одного из тех
людей с факелами, которых нанимают провожать богатых покойников в могилы. Пётр смутно помнил, что он дрался с этим
человеком, а затем они пили коньяк, размешивая в нём мороженое, и
человек,
рыдая, говорил...
Здоровая, сильная личность не отдается науке без боя; она даром не уступит шагу; ей ненавистно требование пожертвовать собою, но непреодолимая власть влечет ее к истине; с каждым ударом
человек чувствует, что с ним борется мощный, против которого сил не довлеет: стеная,
рыдая, отдает он по клочку все свое — и сердце и душу.
Владимир Сергеич побежал на крик. Он нашел Ипатова на берегу пруда; фонарь, повешенный на суку, ярко освещал седую голову старика. Он ломал руки и шатался как пьяный; возле него женщина, лежа на траве, билась и
рыдала; кругом суетились
люди. Иван Ильич уже вошел по колена в воду и щупал дно шестом; кучер раздевался, дрожа всем телом; два
человека тащили вдоль берега лодку; слышался резкий топот копыт по улице деревни… Ветер несся с визгом, как бы силясь задуть фонари, а пруд плескал и шумел, чернея грозно.
Бурно кипит грязь, сочная, жирная, липкая, и в ней варятся человечьи души, — стонут, почти
рыдают. Видеть это безумие так мучительно, что хочется с разбегу удариться головой о стену. Но вместо этого, закрыв глаза, сам начинаешь петь похабную песню, да еще громче других, — до смерти жалко
человека, и ведь не всегда приятно чувствовать себя лучше других.
Больной
рыдал. Надзиратель отвернулся, чтобы приказать сторожам поскорее убирать остатки ужина. Через полчаса в больнице все уже спало, кроме одного
человека, лежавшего нераздетым на своей постели в угловой комнате. Он дрожал как в лихорадке и судорожно стискивал себе грудь, всю пропитанную, как ему казалось, неслыханно смертельным ядом.
Лизавета. Ой, судырь, до глаз ли теперь!.. Какая уж их красота, как, может, в постелю ложимшись и по утру встаючи, только и есть, что слезами обливаешься: другие вон бабы, что хошь, кажись, не потворится над ними, словно не чувствуют того, а я сама
человек не переносливый: изныла всей своей душенькой с самой встречи с ним… Что-что хожу на свете белом, словно шальная… Подвалит под сердце — вздохнуть не сможешь, точно смерть твоя пришла!.. (Продолжает истерически
рыдать.)
Кстати же
люди, у которых она имела успех, были все средние
люди, посланников и салона по-прежнему не было, денег не хватало, и это оскорбляло ее и заставляло
рыдать, и она объявила мне, наконец, что, пожалуй, она не прочь бы и в Россию.
— Разбойник… душегуб! — говорила она
рыдая. — Точно бес-соблазнитель приехал подмывать. Чтобы ни дна ни покрышки ему, окаянному, — только бы им, проклятым,
человека погубить.
Звуки всё плакали, плыли; казалось, что вот-вот они оборвутся и умрут, но они снова возрождались, оживляя умирающую ноту, снова поднимали её куда-то высоко; там она билась и плакала, падала вниз; фальцет безрукого оттенял её агонию, а Таня всё пела, и Костя опять
рыдал, то обгоняя её слова, то повторяя их, и, должно быть, не было конца у этой плачущей и молящей песни — рассказа о поисках доли
человеком.
— На кого же ты меня покинул, голубчик мой? —
рыдала она, похоронив мужа. — Как же я теперь буду жить без тебя, горькая я и несчастная?
Люди добрые, пожалейте меня, сироту круглую…
— Ради бога, ради бога! — кричал Иван Андреевич, вылезая, — ради бога, ваше превосходительство, не зовите
людей! Ваше превосходительство, не зовите
людей! Это совершенно лишнее. Вы меня не можете вытолкать!.. Я не такой
человек! Я сам по себе… Ваше превосходительство, это случилось по ошибке! Я вам сейчас объясню, ваше превосходительство, — продолжал Иван Андреевич,
рыдая и всхлипывая. — Это все жена, то есть не моя жена, а чужая жена, — я не женат, а так… Это мой друг и товарищ детства…
Платонов (хватает себя за голову). О несчастный, жалкий! Боже мой! Проклятие моей богом оставленной голове! (
Рыдает.) Прочь от
людей, гадина! Несчастьем был я для
людей,
люди были для меня несчастьем! Прочь от
людей! Бьют, бьют и никак не убьют! Под каждым стулом, под каждой щепкой сидит убийца, смотрит в глаза и хочет убить! Бейте! (Бьет себя по груди.) Бейте, пока еще сам себя не убил! (Бежит к двери.) Не бейте меня по груди! Растерзали мою грудь! (Кричит.) Саша! Саша, ради бога! (Отворяет дверь.)
Саша. Не могу! Пусти меня! Я пропала! Ты шутишь, а я пропадаю! (Вырывается.) Ведь знаешь, что это не шутка? Прощай! Не могу я жить с тобой! Теперь все тебя будут считать подлым
человеком! Каково же мне?! (
Рыдает.)
Думала прежде Настя, что Алеша ее ровно сказочный богатырь: и телом силен, и душою могуч, и что на целом свете нет
человека ему по плечу… вдруг он плачет,
рыдает и, еще ничего не видя, трусит Патапа Максимыча, как старая баба домового… Где же удаль молодецкая, где сила богатырская?.. Видно, у него только обличье соколье, а душа-то воронья…
И он бился головой о край стола и
рыдал бурно, мучительно, как
человек, который никогда не плачет. И он поднял голову, уверенный, что сейчас свершится чудо и жена заговорит и пожалеет его.
Ветер стонал, выл,
рыдал… Стон ветра — стон совести, утонувшей в страшных преступлениях. Возле нас громом разрушило и зажгло восьмиэтажный дом. Я слышал вопли, вылетавшие из него. Мы прошли мимо. До горевшего ли дома мне было, когда у меня в груди горело полтораста домов? Где-то в пространстве заунывно, медленно, монотонно звонил колокол. Была борьба стихий. Какие-то неведомые силы, казалось, трудились над ужасающею гармониею стихии. Кто эти силы? Узнает ли их когда-нибудь
человек?
Весь Гори оплакивал маму… Полк отца, знавший ее я горячо любивший,
рыдал, как один
человек, провожая ее худенькое тельце, засыпанное дождем роз и магнолий, на грузинское кладбище, разбитое поблизости Гори.
А Минский рисовал своеобразное счастье, которое испытывает
человек, дошедший до крайних границ отчаяния. Прокаженный. Все с проклятием спешат от него прочь. Все пути к радости для него закрыты. Одинокий, он лежит и
рыдает в пустыне в черном, беспросветном отчаянии. Постепенно слезы становятся все светлее, страдание очищается, проясняется, и в самой безмерности своих страданий проклятый судьбою
человек находит своеобразное, большое счастье...
Мерик. Не убил, стало быть… (Пошатываясь, идет к своей постели.) Не привела судьба помереть от краденого топора… (Падает на постель и
рыдает.) Тоска! Злая моя тоска! Пожалейте меня,
люди православные!
— Этого еще недоставало, — сказал Подгорин, в волнении ходя по комнате и чувствуя сильную досаду. — Ну, вот что прикажете делать с
человеком, который наделал массу зла и потом
рыдает? Эти ваши слезы обезоруживают, я не в силах ничего сказать вам. Вы
рыдаете, значит, вы правы.
Обрызганная стыдом от появления Липмана, сделавшаяся предметом ссоры подлого
человека с тем, кого она любила более всего на свете, зная, что честь ее зависит вперед от одного слова этого негодяя, она чувствовала только позор свой и
рыдала.
То, что сделала в честь его истинная скорбь
людей, устремившихся отовсюду, чтобы
рыдать и терзаться при виде его молодого мертвенно бледного лица, подавило все и, кажется, самый воздух пропитало трепетом.
— Прочь, прочь, обманщик, негодный
человек! — говорила она,
рыдая.
C трепетом святого восторга он схватил чертежи свои и изорвал их в мелкие лоскуты, потом,
рыдая, пал перед иконою божьей матери. Долго лежал он на полу, и, когда поднялся, лицо его, казалось, просияло. Он обнимал своего молодого друга, целовал с нежностью сына, как
человек, пришедший домой из дальнего, трудного путешествия. Перелом был силен, но он совершен. Голос веры сделал то, чего не могла сделать ни грозная власть князей, ни сила дружбы, ни убеждения рассудка.
Когда Гаврило пришел доложить Марье Дмитриевне, что приходившие
люди убежали, она нахмурившись встала и заложив назад руки, долго ходила по комнатам, обдумывая то, что̀ ей делать. В 12 часу ночи она, ощупав ключ в кармане, пошла к комнате Наташи. Соня,
рыдая, сидела в коридоре.
Лежала ничком женщина и
рыдала безумно, в отчаянной, нестерпимой муке, как могут только
рыдать люди над потерянной жизнью, над чем-то бо́льшим жизни, потерянным навсегда.
Человек этот судорожно
рыдал и захлебывался.