Неточные совпадения
Затем, при помощи прочитанной еще в отрочестве по настоянию отца «Истории крестьянских войн в Германии» и «Политических движений русского народа», воображение создало мрачную картину:
лунной ночью, по извилистым
дорогам, среди полей, катятся от деревни к деревне густые, темные толпы, окружают усадьбы помещиков, трутся о них; вспыхивают огромные костры огня, а люди кричат, свистят, воют, черной массой катятся дальше, все возрастая, как бы поднимаясь из земли; впереди их мчатся табуны испуганных лошадей, сзади умножаются холмы огня, над ними — тучи дыма, неба — не видно, а земля — пустеет, верхний слой ее как бы скатывается ковром, образуя все новые, живые, черные валы.
Соединение пяти неприятных звуков этого слова как будто требовало, чтоб его произносили шепотом. Клим Иванович Самгин чувствовал, что по всему телу, обессиливая его, растекается жалостная и скучная тревога. Он остановился, стирая платком пот со лба, оглядываясь. Впереди, в
лунном тумане, черные деревья похожи на холмы, белые виллы напоминают часовни богатого кладбища.
Дорога, путаясь между этих вилл, ползет куда-то вверх…
— Ну, вот что, братец Филофей; у тебя, я слышал, есть лошади. Приведи-ка сюда тройку, мы их заложим в мой тарантас, — он у меня легкий, — и свези ты меня в Тулу. Теперь ночь
лунная, светло и ехать прохладно.
Дорога у вас тут какова?
Темнота застигала меня в
дороге, и эти переходы в
лунную ночь по лесу оставили по себе неизгладимые воспоминания.
Ночи были
лунные и очень морозные, небольшие пошевни неслись по узенькой
дороге.
Опять
дорога, ленивое позванивание колокольчика, белая лента шоссе с шуршащим под колесами свежим щебнем, гулкие деревянные мосты, протяжный звон телеграфа… Опять станция, точь — в-точь похожая на первую, потом синие сумерки, потом звездная ночь и фосфорические облака, как будто налитые
лунным светом… Мать стучит в оконце за козлами, ямщик сдерживает лошадей. Мать спрашивает, не холодно ли мне, не сплю ли я и как бы я не свалился с козел.
Такие ростки я, должно быть, вынес в ту минуту из беззаботных, бесцельных и совершенно благонамеренных разговоров «старших» о непопулярной реформе. Перед моими глазами были
лунный вечер, сонный пруд, старый замок и высокие тополи. В голове, может быть, копошились какие-нибудь пустые мыслишки насчет завтрашнего дня и начала уроков, но они не оставили никакого следа. А под ними прокладывали себе
дорогу новые понятия о царе и верховной власти.
Тогда все получало для меня другой смысл: и вид старых берез, блестевших с одной стороны на
лунном небе своими кудрявыми ветвями, с другой — мрачно застилавших кусты и
дорогу своими черными тенями, и спокойный, пышный, равномерно, как звук, возраставший блеск пруда, и
лунный блеск капель росы на цветах перед галереей, тоже кладущих поперек серой рабатки свои грациозные тени, и звук перепела за прудом, и голос человека с большой
дороги, и тихий, чуть слышный скрип двух старых берез друг о друга, и жужжание комара над ухом под одеялом, и падение зацепившегося за ветку яблока на сухие листья, и прыжки лягушек, которые иногда добирались до ступеней террасы и как-то таинственно блестели на месяце своими зеленоватыми спинками, — все это получало для меня странный смысл — смысл слишком большой красоты и какого-то недоконченного счастия.
Все опричники, одетые однолично в шлыки и черные рясы, несли смоляные светочи. Блеск их чудно играл на резных столбах и на стенных украшениях. Ветер раздувал рясы, а
лунный свет вместе с огнем отражался на золоте, жемчуге и
дорогих каменьях.
Полный месяц светил на белые домики и на камни
дороги. Было светло так, что всякий камушек, соломинка, помет были видны на
дороге. Подходя к дому, Бутлер встретил Марью Дмитриевну, в платке, покрывавшем ей голову и плечи. После отпора, данного Марьей Дмитриевной Бутлеру, он, немного совестясь, избегал встречи с нею. Теперь же, при
лунном свете и от выпитого вина, Бутлер обрадовался этой встрече и хотел опять приласкаться к ней.
А костер уже потухал. Свет уже не мелькал, а красное пятно сузилось, потускнело… И чем скорее догорал огонь, тем виднее становилась
лунная ночь. Теперь уж видно было
дорогу во всю ее ширь, тюки, оглобли, жевавших лошадей; на той стороне ясно вырисовывался другой крест…
Лунный свет затуманился, стал как будто грязнее, звезды еще больше нахмурились, и видно было, как по краю
дороги спешили куда-то назад облака пыли и их тени.
А она мне всего
дороже была в тот миг. И сейчас, сидя под памятником, вспоминалась зимняя
лунная ночь в 1882 году в Москве.
Мы обошли три линии, не сказав друг другу ни слова;
дорогой я два или три раза начинал пристально смотреть на Иду, но она не замечала этого и твердой походкой шла, устремив неподвижно свои глаза вперед. При бледном
лунном свете она была обворожительно хороша и характерна.
В немой, чуткой тишине, в темноте, скудно украшенной полосами
лунного света,
дорога, прикрытая тенями, текла в даль, между деревьев, точно ручей, спрятанный в траве, невидимый и безмолвный.
Деревня большая, и лежит она в глубоком овраге, так что, когда едешь в
лунную ночь по большой
дороге и взглянешь вниз, в темный овраг, а потом вверх на небо, то кажется, что луна висит над бездонной Пропастью и что тут конец света.
То обгоняют
дорогу чугунную,
То сторонами бегут.
Слышишь ты пение?.. „В ночь эту
луннуюЛюбо нам видеть свой труд!
Ночь, в самом деле, чудо как хороша! Величавы и спокойны горы, прекрасные в своем могучем великолепии. Кура то пропадает из виду, то появляется, — отливающая
лунным серебром, пенистая, таинственная и седая, как волшебница кавказских сказаний. Военно-грузинская
дорога осталась позади. Мы свернули в сторону и через полчаса будем на месте, — на новом месте, среди новых людей, к которым так неожиданно заблагорассудилось забросить меня капризнице судьбе.
Был уже поздний час и луна стояла полунощно, когда Я покинул дом Магнуса и приказал шоферу ехать по Номентанской
дороге: Я боялся, что Мое великое спокойствие ускользнет от Меня, и хотел настичь его в глубине Кампаньи. Но быстрое движение разгоняло тишину, и Я оставил машину. Она сразу заснула в
лунном свете, над своей черной тенью она стала как большой серый камень над
дорогой, еще раз блеснула на Меня чем-то и претворилась в невидимое. Остался только Я с Моей тенью.
Высокая стена, вдоль которой спускается
дорога, закрыла от нас луну, и тут мы увидели статую Мадонны, стоявшую в нише довольно высоко над
дорогой и кустарником. Перед царицей ровно светился слабый огонек лампады, и в своем сторожном безмолвии она казалась такою живою, что немного холодело сердце от сладкого страха. Топпи преклонил голову и пробормотал какую-то молитву, а я снял шляпу и подумал: «Как ты стоишь высоко над этою чашей, полной
лунной мглы и неведомых очарований, так Мария стоит над моей душою…»
Мигуев из тени лип вышел на
дорогу, залитую
лунным светом, и, развернув узел, поглядел на младенца.
«Вот, — думалось мне, — эта же луна светит в Гори и, может быть, кто-либо из моих, глядя на нее, вспоминает маленькую далекую Нину… Как хотелось бы мне, чтобы
лунная фея передала, как в сказке, им — моим
дорогим, милым, — что Нина думает о них в эту
лунную осеннюю ночь!..»
Дорога от монастыря до города шла по песку, надо было ехать шагом; и по обе стороны кареты, в
лунном свете, ярком и покойном, плелись по песку богомольны.
И теперь, сидя здесь, на этой башне, он предпочел бы хороший фейерверк, или какую-нибудь процессию при
лунном свете, или Варю, которая опять прочла бы «Железную
дорогу», или другую женщину, которая, стоя на валу, там, где стоит теперь Надежда, рассказывала бы что-нибудь интересное, новое, не имеющее отношения ни к любви, ни к счастью, а если и говорила бы о любви, то чтобы это было призывом к новым формам жизни, высоким и разумным, накануне которых мы уже живем, быть может, и которые предчувствуем иногда…
Сначала их охватил полный мрак, но через несколько минут, когда глаза привыкли, сделалось светлее, да и луна вышла на чистую полосу неба и сквозь густоту дерев причудливыми узорами освещала
дорогу. Перспектива просеки при этом
лунном освещении, который лился бесконечно, представляла из себя таинственную и великолепную картину.
При
лунном свете, отражавшемся на белой пелене
дороги и на покрытых, словно белою скатертью крышах домов, Дарья Николаевна разглядела красивую, статную фигуру везшего их барина и у нее вырвался невольный возглас...