Неточные совпадения
По правую сторону его
жена и дочь с устремившимся к нему движеньем всего тела; за ними почтмейстер, превратившийся в вопросительный знак, обращенный к зрителям; за ним Лука Лукич, потерявшийся самым невинным образом; за ним, у самого края сцены, три дамы, гостьи, прислонившиеся одна к другой с самым сатирическим выраженьем
лица, относящимся прямо к семейству городничего.
Что тут, под этой липою,
Жена моя призналась мне,
Что тяжела она
Гаврюшей, нашим первенцем,
И спрятала на грудь мою
Как вишня покрасневшее
Прелестное
лицо?..
Сняв венцы с голов их, священник прочел последнюю молитву и поздравил молодых. Левин взглянул на Кити, и никогда он не видал ее до сих пор такою. Она была прелестна тем новым сиянием счастия, которое было на ее
лице. Левину хотелось сказать ей что-нибудь, но он не знал, кончилось ли. Священник вывел его из затруднения. Он улыбнулся своим добрым ртом и тихо сказал: «поцелуйте
жену, и вы поцелуйте мужа» и взял у них из рук свечи.
Алексей Александрович стоял
лицом к
лицу пред жизнью, пред возможностью любви в его
жене к кому-нибудь кроме его, и это-то казалось ему очень бестолковым и непонятным, потому что это была сама жизнь.
Алексей Александрович вздрогнул при упоминании о
жене, но тотчас же на
лице его установилась та мертвая неподвижность, которая выражала совершенную беспомощность в этом деле.
Он не сумел приготовить свое
лицо к тому положению, в которое он становился перед
женой после открытия его вины.
Степан Аркадьич с тем несколько торжественным
лицом, с которым он садился в председательское кресло в своем присутствии, вошел в кабинет Алексея Александровича. Алексей Александрович, заложив руки за спину, ходил по комнате и думал о том же, о чем Степан Аркадьич говорил с его
женою.
Как ни страшно было Левину обнять руками это страшное тело, взяться за те места под одеялом, про которые он хотел не знать, но, поддаваясь влиянию
жены, Левин сделал свое решительное
лицо, какое знала его
жена, и, запустив руки, взялся, но, несмотря на свою силу, был поражен странною тяжестью этих изможденных членов.
И тут он вспомнил вдруг, как и почему он спит не в спальне
жены, а в кабинете; улыбка исчезла с его
лица, он сморщил лоб.
От этого-то и было в выражении
лица Алексея Александровича что-то гордое и строгое, когда у него спрашивали про здоровье его
жены.
— Да и я о тебе знал, но не только чрез твою
жену, — строгим выражением
лица запрещая этот намек, сказал Вронский. — Я очень рад был твоему успеху, но нисколько не удивлен. Я ждал еще больше.
Не отдавая себе в том отчета, Алексей Александрович искал теперь случая иметь третье
лицо при своих свиданиях с
женою.
Степан Аркадьич мог быть спокоен, когда он думал о
жене, мог надеяться, что всё образуется, по выражению Матвея, и мог спокойно читать газету и пить кофе; но когда он увидал ее измученное, страдальческое
лицо, услыхал этот звук голоса, покорный судьбе и отчаянный, ему захватило дыхание, что-то подступило к горлу, и глаза его заблестели слезами.
— Чудак! — сказал Степан Аркадьич
жене и, взглянув на часы, сделал пред
лицом движение рукой, означающее ласку
жене и детям, и молодецки пошел по тротуару.
Стремов был человек лет пятидесяти, полуседой, еще свежий, очень некрасивый, но с характерным и умным
лицом. Лиза Меркалова была племянница его
жены, и он проводил все свои свободные часы с нею. Встретив Анну Каренину, он, по службе враг Алексея Александровича, как светский и умный человек, постарался быть с нею,
женой своего врага, особенно любезным.
Эти два обстоятельства были: первое то, что вчера он, встретив на улице Алексея Александровича, заметил, что он сух и строг с ним, и, сведя это выражение
лица Алексея Александровича и то, что он не приехал к ним и не дал энать о себе, с теми толками, которые он слышал об Анне и Вронском, Степан Аркадьич догадывался, что что-то не ладно между мужем и
женою.
Левин остался на другом конце стола и, не переставая разговаривать с княгиней и Варенькой, видел, что между Степаном Аркадьичем, Долли, Кити и Весловским шел оживленный и таинственный разговор. Мало того, что шел таинственный разговор, он видел в
лице своей
жены выражение серьезного чувства, когда она, не спуская глаз, смотрела в красивое
лицо Васеньки, что-то оживленно рассказывавшего.
Однако она помнила, что Анна, золовка, была
жена одного из важнейших
лиц в Петербурге и петербургская grande dame.
Место это он получил чрез мужа сестры Анны, Алексея Александровича Каренина, занимавшего одно из важнейших мест в министерстве, к которому принадлежало присутствие; но если бы Каренин не назначил своего шурина на это место, то чрез сотню других
лиц, братьев, сестер, родных, двоюродных, дядей, теток, Стива Облонский получил бы это место или другое подобное, тысяч в шесть жалованья, которые ему были нужны, так как дела его, несмотря на достаточное состояние
жены, были расстроены.
Надо вам сказать, что у меня нет семейства: об отце и матери я лет двенадцать уж не имею известия, а запастись
женой не догадался раньше, — так теперь уж, знаете, и не к
лицу; я и рад был, что нашел кого баловать.
Остановился сыноубийца и глядел долго на бездыханный труп. Он был и мертвый прекрасен: мужественное
лицо его, недавно исполненное силы и непобедимого для
жен очарованья, все еще выражало чудную красоту; черные брови, как траурный бархат, оттеняли его побледневшие черты.
Сошлись и от Капернаумовых: сам он, хромой и кривой, странного вида человек с щетинистыми, торчком стоящими волосами и бакенбардами;
жена его, имевшая какой-то раз навсегда испуганный вид, и несколько их детей, с одеревенелыми от постоянного удивления
лицами и с раскрытыми ртами.
Сюда! за мной! скорей! скорей!
Свечей побольше, фонарей!
Где домовые? Ба! знакомые всё
лица!
Дочь, Софья Павловна! страмница!
Бесстыдница! где! с кем! Ни дать ни взять она,
Как мать ее, покойница
жена.
Бывало, я с дражайшей половиной
Чуть врознь — уж где-нибудь с мужчиной!
Побойся бога, как? чем он тебя прельстил?
Сама его безумным называла!
Нет! глупость на меня и слепота напала!
Всё это заговор, и в заговоре был
Он сам, и гости все. За что я так наказан!..
Василий Иванович принял от
лица руки и обнял свою
жену, свою подругу, так крепко, как и в молодости ее не обнимал: она утешила его в его печали.
Он отправлялся на несколько мгновений в сад, стоял там как истукан, словно пораженный несказанным изумлением (выражение изумления вообще не сходило у него с
лица), и возвращался снова к сыну, стараясь избегать расспросов
жены.
В 1835 году Николай Петрович вышел из университета кандидатом, [Кандидат —
лицо, сдавшее специальный «кандидатский экзамен» и защитившее специальную письменную работу по окончании университета, первая ученая степень, установленная в 1804 г.] и в том же году генерал Кирсанов, уволенный в отставку за неудачный смотр, приехал в Петербург с
женою на житье.
Немая и мягонькая, точно кошка,
жена писателя вечерами непрерывно разливала чай. Каждый год она была беременна, и раньше это отталкивало Клима от нее, возбуждая в нем чувство брезгливости; он был согласен с Лидией, которая резко сказала, что в беременных женщинах есть что-то грязное. Но теперь, после того как он увидел ее голые колени и
лицо, пьяное от радости, эта женщина, однообразно ласково улыбавшаяся всем, будила любопытство, в котором уже не было места брезгливости.
— Все одобряют, — сказал Дронов, сморщив
лицо. — Но вот на
жену — мало похожа. К хозяйству относится небрежно, как прислуга. Тагильский ее давно знает, он и познакомил меня с ней. «Не хотите ли, говорит, взять девицу, хорошую, но равнодушную к своей судьбе?» Тагильского она, видимо, отвергла, и теперь он ее называет путешественницей по спальням. Но я — не ревнив, а она — честная баба. С ней — интересно. И, знаешь, спокойно: не обманет, не продаст.
Напротив — рыжеватый мужчина с растрепанной бородкой на
лице, изъеденном оспой, с веселым взглядом темных глаз, — глаза как будто чужие на его сухом и грязноватом
лице; рядом с ним, очевидно,
жена его, большая, беременная, в бархатной черной кофте, с длинной золотой цепочкой на шее и на груди;
лицо у нее широкое, доброе, глаза серые, ласковые.
Он был, видимо, очень здоров, силен, ходил как-то особенно твердо; на его смугловатом
лице блестели темные глаза, узкие, они казались саркастически прищуренными. После нескольких столкновений с ним Самгин спросил
жену...
— Не знаю, — ответил Самгин, невольно поталкивая гостя к двери, поспешно думая, что это убийство вызовет новые аресты, репрессии, новые акты террора и, очевидно, повторится пережитое Россией двадцать лет тому назад. Он пошел в спальню, зажег огонь, постоял у постели
жены, — она спала крепко,
лицо ее было сердито нахмурено. Присев на кровать свою, Самгин вспомнил, что, когда он сообщил ей о смерти Маракуева, Варвара спокойно сказала...
Расправляя смятые в комок перчатки,
жена смотрела на него, сдвинув брови, лоб ее разрезала глубокая морщина, и все
лицо так изменилось, что Самгин подумал: ей, наверное, под тридцать.
Затем снова начинал смешить нелепыми словами, комическими прыжками и подмигивал
жене своей, которая самозабвенно, с полусонной улыбкой на кукольном
лице, выполняла фигуры кадрили.
Когда он возвратился домой,
жена уже спала. Раздеваясь, он несколько раз взглянул на ее
лицо, спокойное, даже самодовольное
лицо человека, который, сдерживая улыбку удовольствия, слушает что-то очень приятное ему.
Но иногда рыжий пугал его: забывая о присутствии ученика, он говорил так много, долго и непонятно, что Климу нужно было кашлянуть, ударить каблуком в пол, уронить книгу и этим напомнить учителю о себе. Однако и шум не всегда будил Томилина, он продолжал говорить,
лицо его каменело, глаза напряженно выкатывались, и Клим ждал, что вот сейчас Томилин закричит, как
жена доктора...
Самгин чувствовал, что эта большеглазая девица не верит ему, испытывает его. Непонятно было ее отношение к сводному брату; слишком часто и тревожно останавливались неприятные глаза Татьяны на
лице Алексея, — так следит
жена за мужем с больным сердцем или склонным к неожиданным поступкам, так наблюдают за человеком, которого хотят, но не могут понять.
У него было круглое
лицо в седой, коротко подстриженной щетине, на верхней губе щетина — длиннее, чем на подбородке и щеках, губы толстые и такие же толстые уши, оттопыренные теплым картузом. Под густыми бровями — мутновато-серые глаза. Он внимательно заглянул в
лицо Самгина, осмотрел рябого, его
жену, вынул из кармана толстого пальто сверток бумаги, развернул, ощупал, нахмурясь, пальцами бутерброд и сказал...
Дважды в неделю к ней съезжались люди местного «света»:
жена фабриканта бочек и возлюбленная губернатора мадам Эвелина Трешер, маленькая, седоволосая и веселая красавица;
жена управляющего казенной палатой Пелымова, благодушная, басовитая старуха, с темной чертою на верхней губе — она брила усы; супруга предводителя дворянства, высокая, тощая, с аскетическим
лицом монахини; приезжали и еще не менее важные дамы.
Лицо Обломова вдруг облилось румянцем счастья: мечта была так ярка, жива, поэтична, что он мгновенно повернулся
лицом к подушке. Он вдруг почувствовал смутное желание любви, тихого счастья, вдруг зажаждал полей и холмов своей родины, своего дома,
жены и детей…
Она осторожно вошла в комнату Веры, устремила глубокий взгляд на ее спящее, бледное
лицо и шепнула Райскому послать за старым доктором. Она тут только заметила
жену священника, увидела ее измученное
лицо, обняла ее и сказала, чтобы она пошла и отдыхала у ней целый день.
Он загляделся на
жену, и тайное умиление медленным лучом прошло у него по
лицу и застыло в задумчивых глазах. Даже румянец пробился на щеках.
Он убаюкивался этою тихой жизнью, по временам записывая кое-что в роман: черту, сцену,
лицо, записал бабушку, Марфеньку, Леонтья с
женой, Савелья и Марину, потом смотрел на Волгу, на ее течение, слушал тишину и глядел на сон этих рассыпанных по прибрежью сел и деревень, ловил в этом океане молчания какие-то одному ему слышимые звуки и шел играть и петь их, и упивался, прислушиваясь к созданным им мотивам, бросал их на бумагу и прятал в портфель, чтоб, «со временем», обработать — ведь времени много впереди, а дел у него нет.
— Эта нежность мне не к
лицу. На сплетню я плюю, а в городе мимоходом скажу, как мы говорили сейчас, что я сватался и получил отказ, что это огорчило вас, меня и весь дом… так как я давно надеялся… Тот уезжает завтра или послезавтра навсегда (я уж справился) — и все забудется. Я и прежде ничего не боялся, а теперь мне нечем дорожить. Я все равно, что живу, что нет с тех пор, как решено, что Вера Васильевна не будет никогда моей
женой…
Представьте, что из шестидесяти тысяч жителей женщин только около семисот. Европеянок,
жен, дочерей консулов и других живущих по торговле
лиц немного, и те, как цветы севера, прячутся в тень, а китаянок и индианок еще меньше. Мы видели в предместьях несколько китайских противных старух; молодых почти ни одной; но зато видели несколько молодых и довольно красивых индианок. Огромные золотые серьги, кольца, серебряные браслеты на руках и ногах бросались в глаза.
Я вспомнил, что некоторые из моих товарищей, видевшие уже Сейоло, говорили, что
жена у него нехороша собой, с злым
лицом и т. п., и удивлялся, как взгляды могут быть так различны в определении даже наружности женщины! «Видели Сейоло?» — с улыбкой спросил нас Вандик.
С грустным и строгим
лицом и с величайшею учтивостью поблагодарив
жену адвоката за честь приглашения, Нехлюдов отказался за неимением возможности и вышел в приемную.
С обеих сторон были прижавшиеся к сеткам
лица:
жен, мужей, отцов, матерей, детей, старавшихся рассмотреть друг друга и сказать то, что нужно.
На козлах сидел с лоснящимся
лицом толстозадый, с рядами пуговиц на спине, кучер, в коляске на заднем месте сидели муж с
женой:
жена, худая и бледная, в светлой шляпке, с ярким зонтиком, и муж в цилиндре и светлом щегольском пальто.
В это время Половодов вернулся, и по его
лицу можно было заметить, что он очень доволен, что сбыл
жену с рук.
По лестнице в это время поднимались Половодовы. Привалов видел, как они остановились в дверях танцевальной залы, где их окружила целая толпа знакомых мужчин и женщин; Антонида Ивановна улыбалась направо и налево, отыскивая глазами Привалова. Когда оркестр заиграл вальс, Половодов сделал несколько туров с
женой, потом сдал ее с рук на руки какому-то кавалеру, а сам, вытирая
лицо платком, побрел в буфет. Заметив Привалова, он широко расставил свои длинные ноги и поднял в знак удивления плечи.