Неточные совпадения
С высоты второго яруса зал маленького театра показался плоскодонной
ямой, а затем стал похож на опрокинутую горизонтально витрину магазина фруктов:
в пене стружек рядами
лежат апельсины, яблоки, лимоны. Самгин вспомнил, как Туробоев у Омона оправдывал анархиста Равашоля, и спросил сам себя...
Повинуясь странному любопытству и точно не веря доктору, Самгин вышел
в сад, заглянул
в окно флигеля, — маленький пианист
лежал на постели у окна, почти упираясь подбородком
в грудь; казалось, что он, прищурив глаза, утонувшие
в темных
ямах, непонятливо смотрит на ладони свои, сложенные ковшичками. Мебель из комнаты вынесли, и пустота ее очень убедительно показывала совершенное одиночество музыканта. Мухи ползали по лицу его.
Под кожей, судорожно натягивая ее, вздымались детски тонкие ребра, и было странно видеть, что одна из глубоких
ям за ключицами освещена, а
в другой
лежит тень.
Большая площадь
в центре столицы, близ реки Яузы, окруженная облупленными каменными домами,
лежит в низине,
в которую спускаются, как ручьи
в болото, несколько переулков. Она всегда курится. Особенно к вечеру. А чуть-чуть туманно или после дождя поглядишь сверху, с высоты переулка — жуть берет свежего человека: облако село! Спускаешься по переулку
в шевелящуюся гнилую
яму.
В яме, где зарезался дядя Петр,
лежал, спутавшись, поломанный снегом рыжий бурьян, — нехорошо смотреть на нее, ничего весеннего нет
в ней, черные головни лоснятся печально, и вся
яма раздражающе ненужна.
Этот крик длился страшно долго, и ничего нельзя было понять
в нем; но вдруг все, точно обезумев, толкая друг друга, бросились вон из кухни, побежали
в сад, — там
в яме, мягко выстланной снегом,
лежал дядя Петр, прислонясь спиною к обгорелому бревну, низко свесив голову на грудь.
В саду дела мои пошли хорошо: я выполол, вырубил косарем бурьян, обложил
яму по краям, где земля оползла, обломками кирпичей, устроил из них широкое сиденье, — на нем можно было даже
лежать. Набрал много цветных стекол и осколков посуды, вмазал их глиной
в щели между кирпичами, — когда
в яму смотрело солнце, всё это радужно разгоралось, как
в церкви.
Ров, этот ужасный ров, эти страшные волчьи
ямы полны трупами. Здесь главное место гибели. Многие из людей задохлись, еще стоя
в толпе, и упали уже мертвыми под ноги бежавших сзади, другие погибли еще с признаками жизни под ногами сотен людей, погибли раздавленными; были такие, которых душили
в драке, около будочек, из-за узелков и кружек.
Лежали передо мной женщины с вырванными косами, со скальпированной головой.
А то уйду
в сад, залезу
в яму, на месте сгоревшей бани, лягу
в полынь и лопух носом вверх и
лежу, всё посвистывая.
На месте щек были черные
ямы, и
в одной из них
лежала прядь пепельно-седых волос, выбившихся из-под красной тряпки, которою была обмотана ее голова.
В середине этой живой ограды, над самым краем
ямы, возвышался простой некрашеный стол, покрытый белой скатертью, на котором
лежали крест и евангелие рядом с жестяной чашей для святой воды и кропилом.
— Пьяный простудился… Брюшной тиф был… Выздоравливать стал — мука! Один
лежишь весь день, всю ночь… и кажется тебе, что ты и нем и слеп… брошен
в яму, как кутёнок. Спасибо доктору… книжки всё давал мне… а то с тоски издох бы я…
Стоя на самом носу, который то взлетал на пенистые бугры широких волн, то стремительно падал
в гладкие водяные зеленые
ямы, Ваня размеренными движениями рук и спины выбирал из моря перемет. Пять белужонков, попавшихся с самого начала, почти один за другим, уже
лежали неподвижно на дне баркаса, но потом ловля пошла хуже: сто или полтораста крючков подряд оказались пустыми, с нетронутой наживкой.
— А неизвестно… На свадьбе, как Поликарп Тарасыч женились, он и объявил себя. Точно из-под земли вынырнул… А теперь обошел всех, точно клад какой. Тарас Ермилыч просто жить без него не может. И ловок только Ардальон Павлыч: медведь у нас
в саду
в яме сидит, так он к нему за бутылку шампанского прямо
в яму спустился. Удалый мужик, нечего сказать: все на отличку сделает. А пить так впереди всех… Все лоском
лежат, а он и не пошатнется. У нас его все даже весьма уважают…
Он
лежал на спине, желтый, остроносый, с выступающими скулами и провалившимися глазами, —
лежал, похожий на мертвеца, и мечтал об ордене. У него уже начался гнойник, был сильный жар, и через три дня его должны будут свалить
в яму, к мертвым, а он
лежал, улыбался мечтательно и говорил об ордене.
Часть могилы была разрыта, и
в открытом гробу, крышка которого была тщательно положена около
ямы,
лежал одетый
в саван мертвый Григорий Семенович.
— Не думай… Отдай грамотку, а коли нет, как ни люб мне стал с сегодняшнего дня — порадовал вестью радостной, — прирежу и грамотку возьму, а тебя, молодец, вместе с казной твоей
в лесу закопаю, и след твой простынет, только тебя и видели… Лошадь прирежу и тоже
в лес сволоку, а сбрую
в одну
яму с тобою свалю… Никто никогда не догадается, где
лежат твои косточки, лошадью же звери накормятся и съедят ее за мое здоровье…
Когда я пришел
в чувства, пчелиный рой отлетел, и я увидел себя на дне глубокой снежной
ямы; я
лежал на самом ее дне с вытянутыми руками и ногами и не чувствовал ничего: ни холоду, ни голоду, ни жажды — решительно ничего!
Пьер заглянул
в яму и увидел, что фабричный
лежал там коленами кверху, близко к голове, одно плечо выше другого. И это плечо судорожно, равномерно опускалось и поднималось. Но уже лопатины земли сыпались на всё тело. Один из солдат сердито, злобно и болезненно крикнул, на Пьера, чтоб он вернулся. Но Пьер не понял его и стоял у столба, и никто не отгонял его.