Неточные совпадения
— Ну, я рада, что ты начинаешь любить его, — сказала Кити
мужу, после того как она с ребенком у
груди спокойно уселась на привычном месте. — Я очень рада. А то это меня уже начинало огорчать. Ты говорил, что ничего
к нему не чувствуешь.
Но когда подвели его
к последним смертным мукам, — казалось, как будто стала подаваться его сила. И повел он очами вокруг себя: боже, всё неведомые, всё чужие лица! Хоть бы кто-нибудь из близких присутствовал при его смерти! Он не хотел бы слышать рыданий и сокрушения слабой матери или безумных воплей супруги, исторгающей волосы и биющей себя в белые
груди; хотел бы он теперь увидеть твердого
мужа, который бы разумным словом освежил его и утешил при кончине. И упал он силою и воскликнул в душевной немощи...
Там караулила Ольга Андрея, когда он уезжал из дома по делам, и, завидя его, спускалась вниз, пробегала великолепный цветник, длинную тополевую аллею и бросалась на
грудь к мужу, всегда с пылающими от радости щеками, с блещущим взглядом, всегда с одинаким жаром нетерпеливого счастья, несмотря на то, что уже пошел не первый и не второй год ее замужества.
Проходит месяц. Вера Павловна нежится после обеда на своем широком, маленьком, мягком диванчике в комнате своей и
мужа, то есть в кабинете
мужа. Он присел на диванчик, а она обняла его, прилегла головой
к его
груди, но она задумывается; он целует ее, но не проходит задумчивость ее, и на глазах чуть ли не готовы навернуться слезы.
— Не об том я. Не нравится мне, что она все одна да одна, живет с срамной матерью да хиреет. Посмотри, на что она похожа стала! Бледная, худая да хилая, все на
грудь жалуется. Боюсь я, что и у ней та же болезнь, что у покойного отца. У Бога милостей много.
Мужа отнял, меня разума лишил — пожалуй, и дочку
к себе возьмет. Живи, скажет, подлая, одна в кромешном аду!
Но ему уже не удавалось порой обуздывать свою острую и смешливую наблюдательность. Глядя иногда поочередно на свою богиню и на ее мать и сравнивая их, он думал про себя: «А ведь очаровательная Юленька все толстеет и толстеет.
К двадцати годам ее уже разнесет, совсем как Анну Романовну. Воображаю, каково будет положение ее
мужа, если он захочет ласково обнять ее за талию и привлечь
к себе на
грудь. А руки-то за спиной никак не могут сойтись. Положение!»
Всех этих подробностей косая дама почти не слушала, и в ее воображении носился образ Валерьяна, и особенно ей в настоящие минуты живо представлялось, как она, дошедшая до физиологического отвращения
к своему постоянно пьяному
мужу, обманув его всевозможными способами, ускакала в Москву
к Ченцову, бывшему тогда еще студентом, приехала
к нему в номер и поселилась с ним в самом верхнем этаже тогдашнего дома Глазунова, где целые вечера, опершись
грудью на горячую руку Валерьяна, она глядела в окна, причем он, взглядывая по временам то на нее, то на небо, произносил...
Юлия подошла
к мужу и, все-таки нехотя, поцеловала его, но Павел… Вино великое действие оказывает на человека. Он обхватил жену и начал целовать ее. Напрасно Юлия толкала его в
грудь, напрасно делала гримасы; он не выпускал ее и целовал ее лицо, шею и
грудь.
Скажу короче: в две недели
Наш Гарин твердо мог узнать,
Когда она встает с постели,
Пьет с
мужем чай, идет гулять.
Отправится ль она
к обедне —
Он в церкви верно не последний;
К сырой колонне прислонясь,
Стоит всё время не крестясь.
Лучом краснеющей лампады
Его лицо озарено:
Как мрачно, холодно оно!
А испытующие взгляды
То вдруг померкнут, то блестят —
Проникнуть в
грудь ее хотят.
— Смотри же, — заметила Ненила Макарьевна, погладила ее по щеке и вышла вслед за
мужем. Маша прислонилась
к спинке кресел, опустила голову на
грудь, скрестила пальцы и долго глядела в окно, прищурив глазки… Легкая краска заиграла на свежих ее щеках; со вздохом выпрямилась она, принялась было шить, уронила иголку, оперла лицо на руку и, легонько покусывая кончики ногтей, задумалась… потом взглянула на свое плечо, на свою протянутую руку, встала, подошла
к зеркалу, усмехнулась, надела шляпу и пошла в сад.
Афоня. Батюшки! Сил моих нет! Как тут жить на свете? За грехи это над нами! Ушла от
мужа к чужому. Без куска хлеба в углу сидела, мы ее призрели, нарядили на свои трудовые деньги! Брат у себя урывает, от семьи урывает, а ей на тряпки дает, а она теперь с чужим человеком ругается над нами за нашу хлеб-соль. Тошно мне! Смерть моя! Не слезами я плачу, а кровью. Отогрели мы змею на своей
груди. (Прислоняется
к забору.) Буду ждать, буду ждать. Я ей все скажу, все, что на сердце накипело.
— Вот в этом смысле бабу-то пожалеть!.. Очень важное дело, с кем ей в чулан лезть. Как раз время
к сему, чтоб об этом печалиться! Сезам, Сезам, кто знает, чем Сезам отпереть, — вот кто нужен! — заключил Овцебык и заколотил себя в
грудь, —
Мужа, дайте
мужа нам, которого бы страсть не делала рабом, и его одного мы сохраним душе своей в святейших недрах.
У Веры Львовны вдруг явилось непреодолимое желание прильнуть как можно ближе
к своему
мужу, спрятать голову на сильной
груди этого близкого человека, согреться его теплотой…
В прелестных глазах матери сияла беспредельная радость и благодарность небу, которое помогло ей все это устроить для спокойствия
мужа. Она заплакала — и, выслав музыкантам вина и ассигнацию, бросилась на колени и, прижав меня
к своей
груди, стала молиться…
Жена таким же образом подошла
к постели и поглядела ему в лицо, положила руку на его
грудь, наклонилась, поцеловала
мужа своего, и он почувствовал, что горячая слеза упала ему на щеку.
Когда гости разъехались и молодые остались одни в гостиной — Анна Александровна занялась с прислугой приведением в порядок столовой — Елизавета Петровна подошла
к мужу и, положив ему руки на плечи, склонилась головой ему на
грудь и вдруг заплакала.
Как бы подтверждая слова своего
мужа, Елизавета Петровна снова склонила голову
к нему на
грудь и крепко прижалась
к нему.
Катруся, возвратясь из клети, куда она выносила остатки ужина, подошла
к своему
мужу, положила руку на его
грудь, поглядела ему в лицо и, тяжело вздохнув, отошла
к печи.
Оставлены осиротевшие семьи, молодые жёны, малые дети, и идут их дети,
мужья и отцы в далёкий неприветный край, чтобы стать лицом
к лицу с сильным и хитрым врагом и
грудью постоять за честь и славу своего отечества.
Это была плохая ночь. Когда Валя заснул, с Григорием Аристарховичем сделался припадок астмы. Он задыхался, и толстая, белая
грудь судорожно поднималась и опускалась под ледяными компрессами. Только
к утру он успокоился, и измученная Настасья Филипповна заснула с мыслью, что
муж ее не переживет потери ребенка.