Неточные совпадения
Портрет Тропинина П. М. Третьяков
купил тут же за четыреста рублей, а антиквар, когда ушел П. М. Третьяков, заметался по комнате и заскулил...
— Эге! Хватился! Только и остался
портрет отца, и то я его этой зимой на Сухаревке
купил.
…Я с отрадой смотрю на Аннушку нашу — миловидную наивную болтунью, — в разговоре она милее, нежели на письме… Велел принести папку — отдал Аннушке две иллюминованные литографии (виды Везувия — Неаполь и Сорренто), которые я
купил в Москве. Она рисует изрядно. Буду видеть и с карандашом в руках. При этом осмотре моих рисунков директриса получила в дар
портреты П. Борисова, Волконского и Одоевского…
Пришедши в свой небольшой кабинет, женевец запер дверь, вытащил из-под дивана свой пыльный чемоданчик, обтер его и начал укладывать свои сокровища, с любовью пересматривая их; эти сокровища обличали как-то въявь всю бесконечную нежность этого человека: у него хранился бережно завернутый портфель; портфель этот, криво и косо сделанный, склеил для женевца двенадцатилетний Володя к Новому году, тайком от него, ночью; сверху он налепил выдранный из какой-то книги
портрет Вашингтона; далее у него хранился акварельный
портрет четырнадцатилетнего Володи: он был нарисован с открытой шеей, загорелый, с пробивающейся мыслию в глазах и с тем видом, полным упования, надежды, который у него сохранился еще лет на пять, а потом мелькал в редкие минуты, как солнце в Петербурге, как что-то прошедшее, не прилаживающееся ко всем прочим чертам; еще были у него серебряные математические инструменты, подаренные ему стариком дядей; его же огромная черепаховая табакерка, на которой было вытиснено изображение праздника при федерализации, принадлежавшая старику и лежавшая всегда возле него, — ее женевец
купил после смерти старика у его камердинера.
Голутвин. Я ходил за вами, наблюдал, собирал сведения, черты из жизни вашей, написал вашу биографию и приложил
портрет. В особенности живо изобразил последнюю вашу деятельность. Так не угодно ли вам
купить у меня оригинал, а то я продам в журнал. Вы видите, я прошу недорого, ценю себя невысоко.
Таким образом Чартков совершенно неожиданно
купил старый
портрет и в то же время подумал: «Зачем я его
купил? на что он мне?» Но делать было нечего.
Это был тот необыкновенный
портрет, который он
купил на Щукином дворе.
Да и кто
купит, не зная меня по имени? да и кому нужны рисунки с антиков из натурного класса, или моя неоконченная любовь Психеи, или перспектива моей комнаты, или
портрет моего Никиты, хотя он, право, лучше
портретов какого-нибудь модного живописца?
Дюма жил в Елисейских полях (кажется, в Avenue Friedland) в барской квартире, полной художественных вещей. Он был знаток живописи, друг тогдашних даровитейших художников, умел дешево
покупать их полотна начерно и с выгодою продавал их. Тогда весь Париж знал и его очень удачный
портрет работы Дюбёфа.
Столичная публика только к началу 60-х годов стала так посещать выставки, а любители с денежными средствами так охотно
покупать картины и заказывать
портреты.
— Когда я поступлю в гимназию, — говорил он, — мама мне
купит часы. Я ее попрошу, чтобы она мне такую же цепочку
купила… Ка-кой ме-даль-он! У папы точно такой же медальон, только у вас тут полосочки, а у него буквы… В середке у него
портрет мамы. У папы теперь другая цепочка, не кольцами, а лентой…
Он только что
купил выпуск этой коллекции и, указывая мне на
портрет Золя, сказал...
— Почему же царский
портрет за двугривенный можно
купить? — спросил он.
Она моя…» Здесь меня мучит, что всякий за рубль, за полтинник может
купить себе такой же
портрет, и даже все, и любоваться ими, но не так, как я, а с более гадким чувством…
— А вот какое… Мне попался… у Дациаро — я заехал
купить один этюд… заграничный и выбрать несколько фотографий… И вдруг вижу кабинетный
портрет молодой женщины — скорее девушки… в бальном, с голыми руками и цветами. И в черных волосах. Оказывается, что я никогда не видал или забыл. Мы еще тогда были с вами в гимназии. Кого?
Равновесие в их жизни нарушалось только одним сторонним обстоятельством: отец Пеллегрины, с двадцати лет состоявший при своем семействе, с выходом дочери замуж вдруг заскучал и начал страстно молиться богу, но он совсем не обнаруживал стремления жениться, а показал другую удивительную слабость: он поддался влиянию своего племянника и с особенным удовольствием начал искать веселой компании; чего он не успел сделать в юности, то все хотел восполнить теперь: он завил на голове остаток волос,
купил трубку с дамским
портретом, стал пить вино и начал ездить смотреть, как танцуют веселые женщины.