Неточные совпадения
Желтый и почернелый, с безумными глазами и все еще повязанный
кровавым платком, он начал новое следствие; тут эта
история принимает чудовищные размеры.
И, как введение в
историю Великой революции, как
кровавый отблеск зарницы, сверкнувшей из глубины грозных веков, встречают входящих в Музей на площадке вестибюля фигуры Степана Разина и его ватаги, работы скульптора Коненкова. А как раз над ними — полотно художника Горелова...
История русского народа одна из самых мучительных
историй: борьба с татарскими нашествиями и татарским игом, всегдашняя гипертрофия государства, тоталитарный режим Московского царства, смутная эпоха, раскол, насильственный характер петровской реформы, крепостное право, которое было самой страшной язвой русской жизни, гонения на интеллигенцию, казнь декабристов, жуткий режим прусского юнкера Николая I, безграмотность народной массы, которую держали в тьме из страха, неизбежность революции для разрешения конфликтов и противоречий и ее насильственный и
кровавый характер и, наконец, самая страшная в мировой
истории война.
Теория прогресса в обыденном сознании бестрагична — это прекраснодушная теория, которая хотя и утверждает страдальческий и
кровавый путь
истории, но верит, что все идет к лучшему в этом лучшем из миров.
Человеческая
история идет вверх кругами — как аэро. Круги разные — золотые,
кровавые, но все они одинаково разделены на 360 градусов. И вот от нуля — вперед: 10, 20, 200, 360 градусов — опять нуль. Да, мы вернулись к нулю — да. Но для моего математически мыслящего ума ясно: нуль — совсем другой, новый. Мы пошли от нуля вправо — мы вернулись к нулю слева, и потому: вместо плюса нуль — у нас минус нуль. Понимаете?
Мы не станем вдаваться в подробности того, как голутвенные, [Голутвенные — здесь: в смысле «бедные», «обнищавшие».] и обнищалые людишки грудью взяли и то, что лежало перед Камнем, и самый Камень, и перевалили за Камень, — эти
кровавые страницы русской
истории касаются нашей темы только с той стороны, поскольку они служили к образованию того оригинального населения, какое осело в бассейне Чусовой и послужило родоначальником нынешнего.
Нам нет надобности рассказывать здесь это
кровавое событие, столько десятков раз уже рассказанное в разных
историях, служившее предметом стольких рассуждений и соображений и, наконец, сделавшееся так общеизвестным.
Междоусобия Изяслава, Всеволода и последующих князей, вероломство Олега Святославича, ослепление Василька тотчас после мирного съезда князей и крестного целования,
кровавая вражда Олеговичей и Мономаховичей, — вот явления, наполняющие весь домонгольский период нашей
истории; видно ли из них, что кроткое влияние новой веры глубоко проникло в сердца князей русских?
Наше образованное общество училось
истории; а известно, что в
истории говорится о [
кровавой,] смертельной борьбе Украины за свою народность.
Да и как иначе: раз он не берет предлагаемых ему денег, то какую же он мог иметь цель, чтобы сочинить всю эту хлопотливую
историю с
кровавым концом?
И эти слова золотыми буквами должны быть занесены на скрижали русской
истории этого
кровавого периода.
Национальные индивидуальности, образующиеся и изживающие свою судьбу в
кровавой трагедии
истории, должны быть донесены не только до всечеловечества, но и до божественного всеединства.
Распавшийся мир новой
истории, находящийся в состоянии
кровавой борьбы наций, классов и отдельных людей, одержимый подозрительностью и злобой, разными путями стремится к универсальному единству, к преодолению того исключительного национального обособления, которое довело нации до падения и разложения.