Неточные совпадения
Велел родимый батюшка,
Благословила матушка,
Поставили родители
К дубовому
столу,
С
краями чары налили:
«Бери поднос, гостей-чужан
С поклоном обноси!»
Впервой я поклонилася —
Вздрогну́ли ноги резвые;
Второй я поклонилася —
Поблекло бело личико;
Я в третий поклонилася,
И волюшка скатилася
С девичьей головы…
В середине комнаты стоял
стол, покрытый оборванной черной клеенкой, из-под которой во многих местах виднелись
края, изрезанные перочинными ножами.
С этим он и уснул, а утром его разбудил свист ветра, сухо шумели сосны за окном, тревожно шелестели березы; на синеватом полотнище реки узорно курчавились маленькие волнишки. Из-за реки плыла густо-синяя туча, ветер обрывал ее
край, пышные клочья быстро неслись над рекою, поглаживая ее дымными тенями. В купальне кричала Алина. Когда Самгин вымылся, оделся и сел к
столу завтракать — вдруг хлынул ливень, а через минуту вошел Макаров, стряхивая с волос капли дождя.
Самгин тоже опрокинулся на
стол, до боли крепко опираясь грудью о
край его. Первый раз за всю жизнь он говорил совершенно искренно с человеком и с самим собою. Каким-то кусочком мозга он понимал, что отказывается от какой-то части себя, но это облегчало, подавляя темное, пугавшее его чувство. Он говорил чужими, книжными словами, и самолюбие его не смущалось этим...
Но их было десятка два, пятеро играли в карты, сидя за большим рабочим
столом, человек семь окружали игроков, две растрепанных головы торчали на
краю приземистой печи, невидимый, в углу, тихонько, тенорком напевал заунывную песню, ему подыгрывала гармоника, на ларе для теста лежал, закинув руки под затылок, большой кудрявый человек, подсвистывая песне.
Столовая Премировых ярко освещена, на
столе, украшенном цветами, блестело стекло разноцветных бутылок, рюмок и бокалов, сверкала сталь ножей; на синих, широких
краях фаянсового блюда приятно отражается огонь лампы, ярко освещая горку разноцветно окрашенных яиц.
Ногою в зеленой сафьяновой туфле она безжалостно затолкала под
стол книги, свалившиеся на пол, сдвинула вещи со
стола на один его
край, к занавешенному темной тканью окну, делая все это очень быстро. Клим сел на кушетку, присматриваясь. Углы комнаты были сглажены драпировками, треть ее отделялась китайской ширмой, из-за ширмы был виден кусок кровати, окно в ногах ее занавешено толстым ковром тускло красного цвета, такой же ковер покрывал пол. Теплый воздух комнаты густо напитан духами.
— Я к вам вот почему, — объяснял Дунаев, скосив глаза на
стол, загруженный книгами, щупая пальцами «Наш
край». — Не знаете — товарища Варвару не тревожили, цела она?
Я сел. Признаюсь, мне было любопытно. Мы уселись у
края большого письменного
стола, один против другого. Он хитро улыбнулся и поднял было палец.
Меня обносили за
столом, холодно и надменно встречали, наконец не замечали вовсе; мне не давали даже вмешиваться в общий разговор, и я сам, бывало, нарочно поддакивал из-за угла какому-нибудь глупейшему говоруну, который во время оно, в Москве, с восхищением облобызал бы прах ног моих,
край моей шинели…
Добрые люди винили меня за то, что я замешался очертя голову в политические движения и предоставил на волю божью будущность семьи, — может, оно и было не совсем осторожно; но если б, живши в Риме в 1848 году, я сидел дома и придумывал средства, как спасти свое именье, в то время как вспрянувшая Италия кипела пред моими окнами, тогда я, вероятно, не остался бы в чужих
краях, а поехал бы в Петербург, снова вступил бы на службу, мог бы быть «вице-губернатором», за «оберпрокурорским
столом» и говорил бы своему секретарю «ты», а своему министру «ваше высокопревосходительство!».
Вернулась Ванда. Она медленно, осторожно уселась на
край Жениной постели, там, где падала тень от лампового колпака. Из той глубокой, хотя и уродливой душевной деликатности, которая свойственна людям, приговоренным к смерти, каторжникам и проституткам, никто не осмелился ее спросить, как она провела эти полтора часа. Вдруг она бросила на
стол двадцать пять рублей и сказала...
Матвей Васильич подвел меня к первому
столу, велел ученикам потесниться и посадил с
края, а сам сел на стул перед небольшим столиком, недалеко от черной доски; все это было для меня совершенно новым зрелищем, на которое я смотрел с жадным любопытством.
Хозяин избы сидел за
столом, постукивая пальцем по его
краю, и пристально смотрел в глаза матери.
И — женский крик, на эстраду взмахнула прозрачными крыльями юнифа, подхватила ребенка — губами — в пухлую складочку на запястье, сдвинула на середину
стола, спускается с эстрады. Во мне печатается: розовый — рожками книзу — полумесяц рта, налитые до
краев синие блюдечки-глаза. Это — О. И я, как при чтении какой-нибудь стройной формулы, — вдруг ощущаю необходимость, закономерность этого ничтожного случая.
На красного дерева переддиванном
столе горели две восковые свечи в серебряных подсвечниках, под которыми были подложены с стеклярусными
краями бумажные коврики.
В первой комнате стоял
стол, покрытый скатертью, в соседней виднелась кровать, под пологом, в углу большой знакомый образ Почаевской божией матери, которую в нашем Западном
крае чтут одинаково католики и православные.
Людмила веселая вернулась домой, улыбаясь и о чем-то забавном мечтая. Сестры ждали ее. Они сидели в столовой за круглым
столом, освещенным висячею лампою. На белой скатерти веселою казалась коричневая бутылка с копенгагенскою шери-бренди, и светло поблескивали облипшие складки
края у ее горлышка. Ее окружали тарелки с яблоками, орехами и халвою.
Кожемякин тоже подался к ней, вытянул руку вдоль
стола и, крепко вцепившись пальцами в
край доски, прикрыл глаза, улыбаясь напряжённо ожидающей улыбкой.
Уже длинная тень от дома покосилась на юг и легла своими
краями на кладовую и конюшню; давно на большом
столе, у самого крыльца, кипел самовар и дожидалась Аксютка.
В середине этой живой ограды, над самым
краем ямы, возвышался простой некрашеный
стол, покрытый белой скатертью, на котором лежали крест и евангелие рядом с жестяной чашей для святой воды и кропилом.
Настя(ударяет стаканом по
столу). И чего… зачем я живу здесь… с вами? Уйду… пойду куда-нибудь… на
край света!
— Дайте водки мне!.. — попросил Фома, усевшись за
стол и опершись о
край его грудью.
Человечек бросил перо, наклонился над
столом, бойко забарабанил по
краю его пальцами рук и тихонько слабеньким голоском запел...
— А то, что прежде отца в петлю не суйся, жди термину: скомандую «таскай со всем», так и лезь за говядиной, а то ишь ты! Ну-ка, Сенька, подлей еще! — сказал Пашка, подавая грязному кашевару чашку. Тот плеснул щей и поставил на
стол. Хлебнули еще несколько раз, Пашка постучал ложкой в
край чашки. Это было сигналом таскать говядину. Затем была подана белая пшенная каша с постным, из экономии, маслом. Ее, кроме Луговского и Вороны, никто не ел.
Пришелец испуганно оглянулся на
стол, на дальнем
краю которого в сером темном отверстии мерцали безжизненно, как изумруды, чьи-то глаза. Холодом веяло от них.
Приступил к важной и таинственной работе. Стеклянным колпаком накрыл микроскоп. На синеватом пламени горелки расплавил кусок сургуча и
края колокола припечатал к
столу, а на сургучных пятнах оттиснул свой большой палец. Газ потушил, вышел и дверь кабинета запер на английский замок.
Маня нетерпеливо толкнула от себя стакан, так что вода далеко плеснулась через
края по
столу, и сама встала с кресла.
После молебна бабы вынесли на улицу посёлка
столы, и вся рабочая сила солидно уселась к деревянным чашкам, до
краёв полным жирной лапшою с бараниной.
Теперь о прозрачности; так вот, сквозь переливающиеся краски «Аиды» выступает совершенно реально
край моего письменного
стола, видный из двери кабинета, лампа, лоснящийся пол, и слышны, прорываясь сквозь волну оркестра Большого театра, ясные шаги, ступающие приятно, как глухие кастаньеты.
Она медленно складывает письмо, заклеивает конверт, проводя языком по
краям его, и, бросив конверт на
стол, грозит ему маленьким пальцем — меньше моего мизинца.
По стенам были лавки и перед ними
стол длинный, покрытый ковром и сверх скатертью длинною, вышитою по
краям в длину и на углах красною бумагою разными произвольными отличными узорами.
В тот самый вечер, как сходка, выбирая рекрута, гудела у конторы в холодном мраке октябрьской ночи, Поликей сидел на
краю кровати у
стола и растирал на нем бутылкой лошадиное лекарство, которого он и сам не знал.
Посапывая, хозяин внимательно осмотрел эту скучную яму, лениво расспрашивая, сколько я зарабатываю, доволен ли местом, — чувствовалось, что говорить ему не хочется и давит его неуемная русская тоска. Медленно высосав пиво, он поставил пустой стакан на
стол и щелкнул его пальцем по
краю, — стакан опрокинулся, покатился, я удержал его.
Волки, которые теперь от голода совсем обнаглели и забегали в деревню даже днем, вероятно, с любопытством и со злобой следили издали в длинные лютые вечера, как в освещенном окне на
краю деревни рисовалась нагнувшаяся над
столом человеческая фигура и как другая фигура, тонкая и длинная, быстро шныряла по комнате, то пропадая в темных углах, то показываясь в освещенном пространстве.
Однако мне в этот раз не суждено было кончить мою работу, потому что в окно ко мне влетело и прямо упало на
стол письмо в траурном конверте, с очень резкими и, как мне показалось, чрезмерно широкими черными каймами по
краям и крест-накрест.
Она долго сидела за
столом, пытаясь предположить, что сделает Григорий? Пред ней стояла вымытая посуда; на капитальную стену соседнего дома, против окон комнаты, заходящее солнце бросило красноватое пятно; отражённое белой стеной, оно проникло в комнату, и
край стеклянной сахарницы, стоявшей пред Матрёной, блестел. Наморщив лоб, она смотрела на этот слабый отблеск, пока не утомились глаза. Тогда она, убрав посуду, легла на кровать.
Она вышла в сени. Землемер покрестился на образа и сел за
стол. Степан поместился поодаль от господ, на самом
краю скамейки, там, где стояли ведра с водой.
Редко днем, а чаще вечером он крепко усаживался в кресло перед
столом с разбросанными бумагами и стаканом остывающего чая, расправлял плечи, надевал золотые, сильно увеличивающие очки и, внимательно оглядев конверт, обрезал его по
краю.
Он сел на
край стула, опершись об угол
стола, в позе, обличавшей готовность воспользоваться благоприятною минутой.
Кузьма Васильевич бросил в чашку кусок сахару и выпил ее разом. Кофе ему показался очень крепким и горьким. Колибри глядела на него, улыбаясь и чуть-чуть расширяя ноздри над
краем своей чашки. Она тихонько опустила ее на
стол.
Почетный
стол в переднем
краю стоял.
Сусанна Ивановна томилась по своему Малгоржану и все порывалась лететь к нему и за ним хоть на
край света; дети забыты, заброшены, занеряшены и неумыты; хозяйство ползет врознь, всякое дело из рук валится; за
столом в горло кусок нейдет, вся домашняя прислуга с толку сбилась и в барских комнатах ходит как одурелая…
Они расстались, но оба в тот вечер не закончили еще свою деятельность на приятельском разговоре. И тот и другой долго еще сидели за рабочими
столами в своих кабинетах. Один писал донесение по своему особому начальству, другой — к превелебному пану бискупу с забранего
края.
Вечером долго сидели за чайным
столом. Шли разговоры веселые, велась беседа шутливая, задушевная. Зашла речь про скиты, и Патап Максимыч на свой конек попал — ни конца, ни
краю не было его затейным рассказам про матерей, про белиц, про «леших пустынников», про бродячих и сидячих старцев и про их похожденья с бабами да с девками. До упаду хохотал Сергей Андреич, слушая россказни крестного; молчала Аграфена Петровна, а Марфа Михайловна сказала детям...
Девочка лет девяти, с живыми, бойкими карими глазами и вздернутым носиком поспешила исполнить приказание горбуньи. Она взяла со
стола кусок белого коленкора, разорвала его на две ровные части и, приложив одну часть к другой, придвинула работу близко к лицу Дуни, показывая, как надо сшивать
края.
Тогда горбунья с тихим ласковым смехом обняла ее за плечи и, подведя к концу
стола, усадила на
край скамейки, коротко приказав черненькой, как мушка, стриженой девочке...
«Да ведь отсюда только сейчас холерный пил!» — со страхом подумал я, поднося ковш к губам. Мне ясно помнится этот железный, погнутый
край ковша и слабый металлический запах от него. Я сделал несколько глотков и поставил ковш на
стол.
Было Благовещение. Андрей Иванович лежал на кровати, смотрел в потолок и думал о Ляхове. За перегородкою пьяные ломовые извозчики ругались и пели песни. Александра Михайловна сидела под окном у
стола; перед нею лежала распущенная пачка коричневых бланков,
края их были смазаны клеем. Александра Михайловна брала четырехгранную деревяшку, быстро сгибала и оклеивала на ней бланк и бросала готовую пачку в корзину; по другую сторону
стола сидела Зина и тоже клеила.
Эмигрант из московских студентов, поляк Г. (явившийся под другой фамилией Л.) ходил ко мне каждое утро, садился к
столу, писал очень скоро на четвертушках с большими
краями и за работу свою получал пять франков, клал их в карман и уходил.