Неточные совпадения
Зная, что что-то случилось, но не
зная, что именно, Вронский испытывал мучительную тревогу и, надеясь
узнать что-нибудь, пошел в ложу брата. Нарочно выбрав противоположный от ложи Анны пролет партера, он, выходя, столкнулся с бывшим полковым
командиром своим, говорившим с двумя знакомыми. Вронский слышал, как было произнесено имя Карениных, и заметил, как поспешил полковой
командир громко назвать Вронского, значительно взглянув на говоривших.
Полковой
командир призвал Вронского именно потому, что
знал его за благородного и умного человека и, главное, зa человека, дорожащего честью полка.
— Каков мошенник! — воскликнула комендантша. — Что смеет еще нам предлагать! Выдти к нему навстречу и положить к ногам его знамена! Ах он собачий сын! Да разве не
знает он, что мы уже сорок лет в службе и всего, слава богу, насмотрелись? Неужто нашлись такие
командиры, которые послушались разбойника?
— Но полковник еще в Тамбове советовал нам, офицерству, выявить в ротах наличие и количество поротых и прочих политически неблагонадежных, — выявить и, в первую голову, употреблять их для разведки и вообще — ясно? Это,
знаете, настоящий отец-командир! Войну он кончит наверняка
командиром дивизии.
В путешествие просилось много людей. Я записывал всех, а затем наводил справки у ротных
командиров и исключал жителей городов и занимавшихся торговлей. В конце концов в отряде остались только охотники и рыболовы. При выборе обращалось внимание на то, чтобы все умели плавать и
знали какое-нибудь ремесло.
— Вы
знаете, — продолжал Сильвио, — что я служил в *** гусарском полку. Характер мой вам известен: я привык первенствовать, но смолоду это было во мне страстию. В наше время буйство было в моде: я был первым буяном по армии. Мы хвастались пьянством: я перепил славного Бурцова, воспетого Денисом Давыдовым. Дуэли в нашем полку случались поминутно: я на всех бывал или свидетелем, или действующим лицом. Товарищи меня обожали, а полковые
командиры, поминутно сменяемые, смотрели на меня, как на необходимое зло.
— Его приворожила к себе одна молдаванка; мы видим: наш ротный
командир в заботе, а он,
знаете, того, подметил, что молдаванка к другому офицеру похаживает.
Все были в негодовании на В.**, нашего, кажется, военного губернатора или корпусного
командира — хорошенько не
знаю, — который публично показывал свою радость, что скончалась государыня, целый день велел звонить в колокола и вечером пригласил всех к себе на бал и ужин.
— «Не нужно, говорят, пусть полковые
командиры сделают это из экономических сумм!» Значит, само начальство
знает это.
— Ужасная! — отвечал Абреев. — Он жил с madame Сомо. Та бросила его, бежала за границу и оставила триста тысяч векселей за его поручительством… Полковой
командир два года спасал его, но последнее время скверно вышло: государь
узнал и велел его исключить из службы… Теперь его, значит, прямо в тюрьму посадят… Эти женщины, я вам говорю, хуже змей жалят!.. Хоть и говорят, что денежные раны не смертельны, но благодарю покорно!..
— Какие же взятки? — воскликнул генерал. — Нет-с, совсем нет-с! Это хозяйственная экономия — это так!.. Вы
знаете что, — продолжал Эйсмонд несколько уже даже таинственно, — один полковой
командир показал в отчете в экономии пять тысяч… его представили за это к награде… только отчет возвращается… смотрят: представление к награде зачеркнуто, а на полях написано: «Дурак!».
— Вы согласитесь, что полковой
командир может и сэкономить, может и не сэкономить — это в его воле; а между тем, извольте видеть, что выходит: он будет сдавать полк, он не
знает еще, сколько с него будущий
командир потребует, — что же, ему свои, что ли, деньги в этом случае прикладывать; да иногда их и нет у него…
Однажды Николаев был приглашен к
командиру полка на винт. Ромашов
знал это. Ночью, идя по улице, он услышал за чьим-то забором, из палисадника, пряный и страстный запах нарциссов. Он перепрыгнул через забор и в темноте нарвал с грядки, перепачкав руки в сырой земле, целую охапку этих белых, нежных, мокрых цветов.
Фамилию своего полкового
командира не
знает…
— Иди, Шурочка, иди, — торопил он жену. — Это же Бог
знает что такое. Вы, право, оба сумасшедшие. Дойдет до
командира — что хорошего! Ведь он под арестом. Прощайте, Ромашов. Заходите.
— Странный вопрос. Откуда же я могу
знать? Вам это, должно быть, без сомнения, лучше моего известно… Готовы? Советую вам продеть портупею под погон, а не сверху. Вы
знаете, как
командир полка этого не любит. Вот так… Ну-с, поедемте.
Знаете известный случай, как два ротных
командира поспорили, чей солдат больше съест хлеба?
— Нет, — сказал Володя: — я не
знаю, как быть. Я капитану говорил: у меня лошади нет, да и денег тоже нет, покуда я не получу фуражных и подъемных. Я хочу просить покаместа лошади у батарейного
командира, да боюсь, как бы он не отказал мне.
— А вот я рад, что и вы здесь, капитан, — сказал он морскому офицеру, в штаб-офицерской шинели, с большими усами и Георгием, который вошел в это время в блиндаж и просил генерала дать ему рабочих, чтобы исправить на его батарее две амбразуры, которые были засыпаны. — Мне генерал приказал
узнать, — продолжал Калугин, когда
командир батареи перестал говорить с генералом, — могут ли ваши орудия стрелять по траншее картечью?
А теперь! голландская рубашка уж торчит из-под драпового с широкими рукавами сюртука, 10-ти рублевая сигара в руке, на столе 6-рублевый лафит, — всё это закупленное по невероятным ценам через квартермейстера в Симферополе; — и в глазах это выражение холодной гордости аристократа богатства, которое говорит вам: хотя я тебе и товарищ, потому что я полковой
командир новой школы, но не забывай, что у тебя 60 рублей в треть жалованья, а у меня десятки тысяч проходят через руки, и поверь, что я
знаю, как ты готов бы полжизни отдать за то только, чтобы быть на моем месте.
— Это
командир нашей четвертой роты, капитан Фофанов, а по-нашему Дрозд. Строгая птица, но жить с ней все-таки можно. Я тебя давно
знаю. Ты у него досыта насидишься в карцере.
С каким глубоким участием
узнали арестанты, что их орел-командир поссорился насмерть с нашим ненавистным майором.
Так, я
знаю случай с фельдфебелем, во время усмирения избитым двумя мужиками и подавшим об этом рапорт, но на другой день, как он увидал истязания, совершенные над другими крестьянами, упросившим ротного
командира разорвать рапорт и отпустить побивших его мужиков.
Командир полка, в котором служил Тимашев, добрейший и любезнейший из людей, любимый всеми без исключения, генерал-майор Мансуров, прославившийся потом с Суворовым на Альпийских горах при переправе через Чертов мост, сам недавно женившийся по любви,
знал приключения своего капитана, сочувствовал им и принял влюбленных под свое покровительство.
Михаила Максимовича мало
знали в Симбирской губернии, но как «слухом земля полнится», и притом, может быть, он и в отпуску позволял себе кое-какие дебоши, как тогда выражались, да и приезжавший с ним денщик или крепостной лакей, несмотря на строгость своего
командира, по секрету кое-что пробалтывал, — то и составилось о нем мнение, которое вполне выражалось следующими афоризмами, что «майор шутить не любит, что у него ходи по струнке и с тропы не сваливайся, что он солдата не выдаст и, коли можно, покроет, а если попался, так уж помилованья не жди, что слово его крепко, что если пойдет на ссору, то ему и черт не брат, что он лихой, бедовый, что он гусь лапчатый, зверь полосатый…», [Двумя последними поговорками, несмотря на видимую их неопределенность, русский человек определяет очень много, ярко и понятно для всякого.
Я сказал своему ротному
командиру, что служил юнкером в Нежинском полку,
знаю фронт, но требовать послужного списка за краткостью времени не буду, а пойду рядовым.
— Потом, — продолжал Карганов, — все-таки я его доколотил. Можете себе представить, год прошел, а вдруг опять Хаджи-Мурат со своими абреками появился, и сказал мне
командир: «Ты его упустил, ты его и лови, ты один его в лицо
знаешь»… Ну и теперь я не пойму, как он тогда жив остался! Долго я его искал, особый отряд джигитов для него был назначен, одним таким отрядом командовал я, ну нашел. Вот за него тогда это и получил, — указал он на Георгия.
Об этом
узнал командир батальона и все офицеры.
— Ну-ну! — сказал он мне, — сшалил! проштрафился! ничего! там — свои счеты, а здесь — свои. Бог милостив! Дворянину — без того невозможно. Я сам, брат, молод был! сам при целом полку
командиру нагрубил!
Знаю!
— Как не быть! Мы,
знаешь, сначала из-за кустов как шарахнули! Вот они приостановились, да и ну отстреливаться; а пуще какой-то в мохнатой шапке,
командир что ль, их, так и загорланил: алон, камрат! Да другие-то прочие не так, чтоб очень: все какая-то вольница; стрельнули раза три, да и врассыпную. Не
знаю, сколько их ушло, а кучка порядочная в лесу осталась.
— И словно
знают фрунтовую службу, — примолвил Зарядьев. — Как я поглядел в Кенигсберге на их развод, так — нечего сказать — засмотрелся! Конечно, наш брат, старый ротный
командир, мог бы кой-что заметить в ружейных хватках; но зато как они прошли церемониальным маршем, так — я тебе скажу — чудо!
— Извольте, сударь молчать! Или вы думаете, что ротный
командир хуже вас
знает, что Демин унтер-офицер исправный и в деле молодец?.. Но такая непростительная оплошность… Прикажите фельдфебелю нарядить его дежурить по роте без очереди на две недели; а так как вы, господин подпоручик, отвечаете за вашу команду, то если в другой раз случится подобное происшествие…
— Да, — продолжал городничий, — в тысяча восемьсот первом году я находился в сорок втором егерском полку в четвертой роте поручиком. Ротный
командир у нас был, если изволите
знать, капитан Еремеев. — При этом городничий запустил свои пальцы в табакерку, которую Иван Иванович держал открытою и переминал табак.
Но
узнав, что у меня рекомендательное письмо к корпусному
командиру, Борисов решил, что мне, ввиду окончательной распутицы, медлить нечего, а следует ехать в Елизаветград представляться корпусному
командиру.
‹…› К концу лета в штабе открылась вакансия старшего адъютанта, и, конечно, я был уверен, что надену адъютантский мундир. Каково же было мое изумление, когда я
узнал, что на это место вытребован и утвержден бывший наш юнкерский
командир поручик Крит. При этой вести мне пришло в голову любимое выражение Гайли: «fur einen jungen Menschen giebt es nichts nobleres, als die Fronte». И я подал формальный рапорт об отчислении меня в полк.
Батальонный
командир, Черноглазов господин,
Он не спал, не дремал, батальон свой обучал,
Он на лошади сидел, никого
знать не хотел.
Николка. Ругай, ругай родного брата. Я
знаю, чего ты сидишь!
Знаю, ты
командир, смерти от позора ждешь, вот что! Ну, так я тебя буду караулить. Ленка меня убьет.
И ночь, и любовь, и луна, как поет мадам Рябкова, жена
командира второй роты, на наших полковых вечерах… Я никогда, даже в самых дерзновенных грезах, не смел воображать себе такого упоительного счастья. Я даже сомневаюсь, не был ли весь сегодняшний вечер сном — милым, волшебным, но обманчивым сном? Я и сам не
знаю, откуда взялся в моей душе этот едва заметный, но горький осадок разочарования?..
Я раз его спросил, передавал ли он Лидии Николаевне, что мы
узнали о ее женихе, он отвечал, что нет, и просил меня не проговориться; а потом рассказал мне, что Иван Кузьмич
знает от Пионовой весь наш разговор об нем и по этому случаю объяснялся с Марьею Виссарионовною, признался ей, что действительно был тогда навеселе; но дал ей клятву во всю жизнь не брать капли вина в рот, и что один из их знакомых, по просьбе матери, ездил к бывшему его полковому
командиру и спрашивал об нем, и тот будто бы уверял, что Иван Кузьмич — добрейший в мире человек.
Рота привыкла ко мне, и не только люди, лошади
знают мой голос!» Генерал отвечал, что он согласен, если новый
командир роты этим не оскорбляется.
Там Измайловский офицер и солдаты
знали только то, что их солдат, Постников, оставив будку, кинулся спасать человека, и как это есть большое нарушение воинских обязанностей, то рядовой Постников теперь непременно пойдет под суд и под палки, а всем начальствующим лицам, начиная от ротного до
командира полка, достанутся страшные неприятности, против которых ничего нельзя ни возражать, ни оправдываться.
Да после этого,
знаете ли вы, полковой-то
командир пред вами просто на задних лапках станет ходить!
Они спустились в каюту, и там произошла трогательная сцена. Когда
командир «Забияки»
узнал, что «Коршун» в тумане полным ходом шел к нему на помощь, он с какой-то благодарной порывистостью бросился целовать товарища и проговорил со слезами на глазах...
Через три дня Володя, совсем уже примирившийся с назначением и даже довольный предстоящим плаванием, с первым утренним пароходом отправился в Кронштадт, чтоб явиться на корвет и
узнать, когда надо окончательно перебраться и начать службу. Вместе с тем ему, признаться, хотелось поскорее познакомиться с
командиром и старшим офицером — этими двумя главными своими начальниками — и увидеть корвет, на котором предстояло прожить три года, и свое будущее помещение на нем.
— А вот теперь ссора вышла… И этот рапорт! — поморщился Андрей Николаевич, взглядывая на лежавший у него на столике сложенный лист белой бумаги. — Я должен его представить
командиру…
Знаете ли что, Ашанин?
— Я и не
знал, что вы так любите свое судно и своего
командира… Это делает честь и вам, Ашанин, и Василию Федоровичу, который умеет так привязывать к себе… Не хочу вас отнимать от такого капитана и лишать вас вахты… Оставайтесь на «Коршуне»!
Начальнику отряда, высланного вперед
командиром корпуса, приказано было занять эту деревушку. Не было ни малейшего сомнения в том, что австрийцы находились в селении, но в какую силу можно было насчитывать засевшего там неприятеля, этого не
знал ни сам капитан Любавин, приблизившийся под прикрытием леса первым со своей ротой к передовым позициям врага, и никто из его команды.
Из ревкома вывели под конвоем Мишку Глухаря и Левченко, с оторопелыми, недоумевающими глазами. Следом решительным шагом вышел
командир отряда, в блестящих, лакированных сапогах и офицерском френче. Катя с изумлением
узнала Леонида. С ним вместе вышли Афанасий Ханов, председатель временного ревкома, и еще один болгарин, кряжистый и плотный, член ревкома.
—
Знаете, теперь коли в эту кучку направить, непременно в кого-нибудь попадете. Вот-вот теперь, как они съехались, пожалуйста, поскорей велите выстрелить, — продолжал упрашивать меня ротный
командир.
— Вы
знаете, я недавно получил от корпусного
командира выговор за то, что причинил зубную боль одному нижнему чину.