Неточные совпадения
— Ах! — с
ужасом произнес Марк. — Ужели это правда: в девичьей! А я с ним целый вечер, как с путным, говорил, дал ему
книг и…
— Правда, — говорит, но усмехнулся горько. — Да, в этих
книгах, — говорит, помолчав, —
ужас что такое встретишь. Под нос-то их легко совать. И кто это их писал, неужели люди?
Святой схимник перекрестился, достал
книгу, развернул — и в
ужасе отступил назад и выронил
книгу.
Я стоял с
книгой в руках, ошеломленный и потрясенный и этим замирающим криком девушки, и вспышкой гнева и отчаяния самого автора… Зачем же, зачем он написал это?.. Такое ужасное и такое жестокое. Ведь он мог написать иначе… Но нет. Я почувствовал, что он не мог, что было именно так, и он только видит этот
ужас, и сам так же потрясен, как и я… И вот, к замирающему крику бедной одинокой девочки присоединяется отчаяние, боль и гнев его собственного сердца…
Как за последний якорь спасения, доктор хватался за святую науку, где его интересовала больше всего психиатрия, но здесь он буквально приходил в
ужас, потому что в самом себе находил яркую картину всех ненормальных психических процессов. Наука являлась для него чем-то вроде обвинительного акта. Он бросил
книги и спрятал их как можно дальше, как преступник избывает самых опасных свидетелей своего преступления.
Крошечная детская с одним окном и двумя кроватями привела мисс Дудль еще раз в
ужас, а потом она уже перестала удивляться. Гости произвели в детской что-то вроде обыска. Мисс Дудль держала себя, как опытный сыщик: осмотрела игрушки,
книги, детскую кровать, заглянула под кровать, отодвинула все комоды и даже пересчитала белье и платья. Стабровский с большим вниманием следил за ней и тоже рассматривал детские лифчики, рубашки и кофточки.
С
ужасом говорилось о том, сколько
книг они прочитали.
Бедные служащие пришли в
ужас, когда главный управляющий потребовал для ревизии некоторые
книги.
Судите же о моем
ужасе, когда
книги, маленькие, большие, всевозможных форматов, всевозможной величины и толщины, ринулись с полки, полетели, запрыгали под столом, под стульями, по всей комнате.
Работая в «Русских ведомостях», мне приходилось встречаться с иностранцами, посещавшими редакцию. Так, после возвращения из Сибири Джорджа Кеннана, автора знаменитой
книги «Сибирь и каторга», в которой он познакомил весь мир с
ужасами политической ссылки, редакция поручила мне показать ему московские трущобы.
Маленькая закройщица считалась во дворе полоумной, говорили, что она потеряла разум в
книгах, дошла до того, что не может заниматься хозяйством, ее муж сам ходит на базар за провизией, сам заказывает обед и ужин кухарке, огромной нерусской бабе, угрюмой, с одним красным глазом, всегда мокрым, и узенькой розовой щелью вместо другого. Сама же барыня — говорили о ней — не умеет отличить буженину от телятины и однажды позорно купила вместо петрушки — хрен! Вы подумайте, какой
ужас!
— Зачем поварская
книга? — с
ужасом спросил Передонов.
— Так… Ох, боже мой, боже мой… — вздохнул Самойленко; он осторожно потянул со стола запыленную
книгу, на которой лежала мертвая сухая фаланга, и сказал: — Однако! Представь, идет по своим делам какой-нибудь зелененький жучок и вдруг по дороге встречает такую анафему. Воображаю, какой
ужас!
— Как же, — сказал я, радуясь, что могу, наконец, удивить этого изящного юношу. — Я читал много
книг. Возьмем, например, «Роб-Роя» или «
Ужас таинственных гор»; потом «Всадник без головы»…
Все судно пропахло
ужасом, и, лежа один в кубрике с окном, заткнутым тряпкой, при свете скраденной у шкипера Гро свечи, я занимался рассматриванием переплета
книги, страницы которой были выдраны неким практичным чтецом, а переплет я нашел.
«Библиотека для чтения» пришла в
ужас от столь печального факта и воскликнула с благородным негодованием: «В 1858 году, во время всеобщего движения вперед (в настоящее время, когда… и пр.), является целая масса людей, занимающих почетное место в обществе, но которые не приготовлены к эманципации только потому, что неоткуда было познакомиться с такими понятиями, — как будто человечественные идеи почерпаются только из
книг, как будто практический смысл помещика не мог сказать ему, что он должен сделать для своего крестьянина и как сделать.
—
Ужас,
ужас, что пишут! — простонала, схватившись за виски, жена акцизного надзирателя, уездная Мессалина, не обходившая вниманием даже своих кучеров. — Я всегда мою руки с одеколоном после их
книг. И подумать, что такая литература попадает в руки нашим детям!
— Что ты, сударыня?.. — с
ужасом почти вскликнула Анисья Терентьевна. — Как сметь старый завет преставлять!.. Спокон веку водится, что кашу да полтину мастерицам родители посылали… От сторонних книжных дач не положено брать. Опять же надо ведь мальчонке-то по улице кашу в плате нести — все бы видели да знали, что за новую
книгу садится. Вот, мать моя, принялась ты за наше мастерство, учишь Дунюшку, а старых-то порядков по ученью и не ведаешь!.. Ладно ли так? А?
В
книге этой, как мы видели, только взаимодействие Диониса и Аполлона делает возможною жизнь; только Аполлон спасительною своею иллюзией охраняет душу от безмерного
ужаса, который охватывает ее при созерцании стихии дионисовой.
— Милый друг мой, — часто говорил мне ее брат, вздыхая и красивым писательским жестом откидывая назад волосы, — никогда не судите по наружности! Поглядите вы на эту
книгу: она давно уже прочтена, закорузла, растрепана, валяется в пыли, как ненужная вещь, но раскройте ее, иона заставит вас побледнеть и заплакать. Моя сестра похожа на эту
книгу. Приподнимите переплет, загляните в душу, и вас охватит
ужас. В какие-нибудь три месяца Вера перенесла, сколько хватило бы на всю человеческую жизнь!
Окружающая „чародея“ обстановка довершила
ужас: черепа и человеческие кости, банки с частями человеческого тела и толстые в кожаных переплетах
книги являлись для массы его современников еще большим пугалом, нежели приготовляемое этим „слугой сатаны“ „чертово зелье“.
Было смятение, и шум, и вопли, и крики смертельного испуга. В паническом страхе люди бросились к дверям и превратились в стадо: они цеплялись друг за друга, угрожали оскаленными зубами, душили и рычали. И выливались в дверь так медленно, как вода из опрокинутой бутылки. Остались только псаломщик, уронивший
книгу, вдова с детьми и Иван Порфирыч. Последний минуту смотрел на попа — и сорвался с места, и врезался в хвост толпы, исторгнув новые крики
ужаса и гнева.