Неточные совпадения
— Послушайте, Вера Васильевна, не оставляйте меня в потемках. Если вы нашли нужным доверить мне
тайну… — он на этом слове с страшным усилием перемог себя, — которая
касалась вас одной, то объясните всю историю…
Но, несмотря на этот смех, таинственная фигура Веры манила его все в глубину фантастической дали. Вера шла будто от него в тумане покрывала; он стремился за ней,
касался покрывала, хотел открыть ее
тайны и узнать, что за Изида перед ним.
Что
касается пансиона Хионии Алексеевны, то его существование составляло какую-то
тайну: появлялись пансионерки, какие-то дальние родственницы, сироты и воспитанницы, жили несколько месяцев и исчезали бесследно, уступая место другим дальним родственницам, сиротам и воспитанницам.
Блудов ввел полицейского в
тайны крестьянского промысла и богатства, в семейную жизнь, в мирские дела и через это
коснулся последнего убежища народной жизни.
Я горячо, может, через край горячо, благодарил ее,
тайное делание портрета не принял, но тем не меньше эти две записки сблизили нас много. Отношения ее к мужу, до которых я никогда бы не
коснулся, были высказаны. Между мною и ею невольно составлялось
тайное соглашение, лига против него.
Конон был холост, но вопрос о том, как он относился к женскому полу, составлял его личную
тайну, которою никто не интересовался, как и вообще всем, что
касалось его внутренних побуждений.
Давно Лаврецкий не слышал ничего подобного: сладкая, страстная мелодия с первого звука охватывала сердце; она вся сияла, вся томилась вдохновением, счастьем, красотою, она росла и таяла; она
касалась всего, что есть на земле дорогого,
тайного, святого; она дышала бессмертной грустью и уходила умирать в небеса.
В ее сердце едва только родилось то новое, нежданное чувство, и уже как тяжело поплатилась она за него, как грубо
коснулись чужие руки ее заветной
тайны!
Лодка выехала в тихую,
тайную водяную прогалинку. Кругом тесно обступил ее круглой зеленой стеной высокий и неподвижный камыш. Лодка была точно отрезана, укрыта от всего мира. Над ней с криком носились чайки, иногда так близко, почти
касаясь крыльями Ромашова, что он чувствовал дуновение от их сильного полета. Должно быть, здесь, где-нибудь в чаще тростника, у них были гнезда. Назанский лег на корму навзничь и долго глядел вверх на небо, где золотые неподвижные облака уже окрашивались в розовый цвет.
Тесно обнявшись, они шептались, как заговорщики,
касаясь лицами и руками друг друга, слыша дыхание друг друга. Но Ромашов почувствовал, как между ними незримо проползало что-то
тайное, гадкое, склизкое, от чего пахнуло холодом на его душу. Он опять хотел высвободиться из ее рук, он она его не пускала. Стараясь скрыть непонятное, глухое раздражение, он сказал сухо...
Я всегда удивлялся, сколько красноречия нередко заключает в себе один палец истинного администратора. Городничие и исправники изведали на практике всю глубину этой
тайны; что же
касается до меня, то до тех пор, покуда я не сделался литератором, я ни о чем не думал с таким наслаждением, как о возможности сделаться, посредством какого-нибудь чародейства, указательным пальцем губернатора или хоть его правителя канцелярии.
Но, помня
тайный дар кольца,
Руслан летит к Людмиле спящей,
Ее спокойного лица
Касается рукой дрожащей…
— О, ты проник на самое дно моей души, мой друг… Да, величайшая
тайна, больше —
тайна женщины. А впрочем, подозрение да не
коснется жены цезаря! [«…подозрение да не
коснется жены цезаря» — фраза, приписываемая римскому императору Юлию Цезарю (100-44 гг. до н. э.).]
Он мог в одно мгновение помножить в уме 213 на 373 или перевести стерлинги на марки без помощи карандаша и табличек, превосходно знал железнодорожное дело и финансы, и во всем, что
касалось администрации, для него не существовало
тайн; по гражданским делам, как говорили, это был искуснейший адвокат, и тягаться с ним было нелегко.
Я знаю ее интересную
тайну, которая
касается «фиктивного брака».
Стал я замечать в себе тихий трепет новых чувств, как будто от каждого человека исходит ко мне острый и тонкий луч, невидимо
касается меня, неощутимо трогает сердце, и всё более чутко принимаю я эти
тайные лучи.
Пред нею дверь; с недоуменьем
Ее дрожащая рука
Коснулась верного замка…
Вошла, взирает с изумленьем…
И
тайный страх в нее проник.
Лампады свет уединенный,
Кивот, печально озаренный;
Пречистой Девы кроткий лик
И крест, любви символ священный,
Грузинка! все в душе твоей
Родное что-то пробудило...
У ног ее, не говоря ни слова,
К ней устремив чудесный блеск очей,
Чего-то он красноречиво просит,
Одной рукой цветочек ей подносит,
Другою мнет простое полотно
И крадется под ризы торопливо,
И легкий перст
касается игриво
До милых
тайн…
Ты и во сне необычайна.
Твоей одежды не
коснусьДремлю — и за дремотой
тайна,
И в
тайне — ты почиешь, Русь.
Дремлю — и за дремотой
тайна,
И в
тайне почивает Русь,
Она и в снах необычайна.
Её одежды не
коснусь.
Одна за другой, по высокой лестнице брачного чертога и по дорогам сада, ступая на те места, которых
касались ноги Жениха, шли пять Мудрых дев, увенчанные золотыми венцами, сияющими, как великие светила. С глазами, полными слез, и с сердцами, объятыми пламенем печали и восторга, шли они возвестить миру мудрость и
тайну.
Потому что все заключено в мысли, а мысль Святого, да будет благословен, скрыта,
тайна и слишком возвышенна, чтобы могло его достигнуть и
коснуться понимание человека.
Что
касается внутреннего Мысли, то нет никого, кто мог бы понять, что это такое; с тем большим основанием невозможно понять Бесконечное (Ayn-Soph), которое неосязаемо; всякий вопрос и всякое размышление остались бы тщетны, чтобы охватить сущность высшей Мысли, центра всего,
тайны всех
тайн, без начала и без конца, бесконечное, от которого видят только малую искру света, такую, как острие иглы, и еще эта частица видна лишь благодаря материальной форме, которую она приняла» (Zohar, I, 21 a, de Pauly, I, 129).
Смерть, в глазах Толстого, хранит в себе какую-то глубокую
тайну. Смерть серьезна и величава. Все, чего она
коснется, становится тихо-строгим, прекрасным и значительным — странно-значительным в сравнении с жизнью. В одной из своих статей Толстой пишет: «все покойники хороши». И в «Смерти Ивана Ильича» он рассказывает: «Как у всех мертвецов, лицо Ивана Ильича было красивее, главное, — значительнее, чем оно было у живого».
Что же относится до
тайны матери, то тут я предчувствовал одно, что тут пылает какая-то купина, пламень которой должен быть для меня свят, и сказал своему пытливому уму: «Не
касайся семо».
— Я не выпытываю у тебя твоих любовных
тайн — они меня не
касаются. Только кроме любви тут есть еще кое-что… какие-нибудь препятствия, неудачи… Оттого-то происходят: грусть, нервное состояние, дурное расположение духа, подозрительность… Значит, необходимо развлечение, чтобы восстановить равновесие, разогнать тоску, близкую к меланхолии, служащей зачастую началом сумасшествия…
Что же
касается до отношений его самого к «прелестной Армфельдт», то они были слишком открыты, чтобы быть
тайной для окружающих, и если в обществе и говорили ему о «красавце-князе», сопоставляя его с его «кузиной», то только для того, чтобы подразнить «влюбленного доктора», как прозвали его в товарищеском кругу.
— Не ожесточайте ее! Когда она не утаила от вас бумаги, так рассказала бы и другие
тайны свои, которые
касаются до малороссиянина или заговора Волынского, если б их знала. Вероятно, какое-нибудь волокитство… просили ее помощи… ведь вам уж сказывали… Любовное дело? не так ли? — прибавил он по-русски, обратись к цыганке и ободряя ее голосом и взором.
Он не
касался «
тайны сердца» несчастного Николая Павловича, не требовал от него во имя дружбы, зачастую становящейся деспотической, откровенности в этом направлении, он, напротив, ловко лавировал, когда разговор
касался тем, соприкасавшихся с недавно так мучительно пережитым им прошлым. Николай Павлович хорошо понимал и высоко ценил эту сердечную деликатность своего друга, а потому не только не уклонялся от беседы с ним, но с истинным удовольствием проводил в этой беседе целые вечера.
Графиня Аракчеева поняла, что перед ней стоит далеко не обыкновенная служанка, что с присутствием этой красавицы в доме графа соединена какая-то
тайна, которая
касается и ее, Натальи Федоровны.
Молодая девушка в недоумении смотрела то на того, то на другого, не понимая ничего в этой немой сцене, инстинктивно, впрочем, чувствуя в ней страшную
тайну, которая
касается и ее. Сердце у ней томительно сжалось — она тоже как бы окаменела.
Ирена несколько времени не двигалась с места, поняв, что с этой минуты между ними есть
тайна, что он указал ей способ и возможность свидания. Она не обратила внимания на то, что он не пригласил ее посетить ее подругу — свою дочь; зато она была уверена, что ее сон осуществляется, так как князь Облонский был, казалось ей, именно тот, кого она видела в том сне и кого ее мать, по всей вероятности, назначила ей в супруги, не желая ей его назвать. Что
касается князя, то он, удаляясь, говорил...
— Но позвольте, уверяю вас, что эта
тайна никогда не обнаружится, ни у кого не хватит духа идти против меня. Что-нибудь сорвать с меня — вот их дело. Для того и строчат они свои пасквили. То, что я плачу другим, до вас не
касается. Вам то, кажется, я никогда, ни в чем не отказывал — за что же вы-то собираетесь погубить меня?
— Это
тайна, которая не мне принадлежит: она лично до него
касается и не относится к пользе, равно как и вреду вверенного вам войска.
— Успокойся, это
касается твоей будущности и твоего счастья… Когда ты узнаешь эту
тайну, радость вернется в твое сердечко… Мое сегодняшнее счастье вместе и твое. Выслушай меня. Ты знаешь, что у Петра Иннокентьевича была дочь?