Неточные совпадения
А уж Тряпичкину, точно, если кто
попадет на зубок, берегись: отца родного не пощадит для словца, и деньгу тоже любит. Впрочем, чиновники эти добрые люди; это с их стороны хорошая черта, что они мне дали взаймы. Пересмотрю нарочно, сколько у меня денег. Это от судьи триста; это от почтмейстера триста, шестьсот, семьсот, восемьсот… Какая замасленная бумажка! Восемьсот, девятьсот… Ого! за тысячу перевалило… Ну-ка, теперь,
капитан, ну-ка, попадись-ка ты мне теперь! Посмотрим, кто кого!
— Печорин! вы
спите? здесь вы?.. — закричал
капитан.
Тень листвы подобралась ближе к стволам, а Грэй все еще сидел в той же малоудобной позе. Все
спало на девушке:
спали темные волосы,
спало платье и складки платья; даже трава поблизости ее тела, казалось, задремала в силу сочувствия. Когда впечатление стало полным, Грэй вошел в его теплую подмывающую волну и уплыл с ней. Давно уже Летика кричал: «
Капитан, где вы?» — но
капитан не слышал его.
— Бедный Пантен! — сказал
капитан, не зная, сердиться или смеяться. — Ваша догадка остроумна, но лишена всякой основы. Идите
спать. Даю вам слово, что вы ошибаетесь. Я делаю то, что сказал.
Марья Ивановна приняла письмо дрожащею рукою и, заплакав,
упала к ногам императрицы, которая подняла ее и поцеловала. Государыня разговорилась с нею. «Знаю, что вы не богаты, — сказала она, — но я в долгу перед дочерью
капитана Миронова. Не беспокойтесь о будущем. Я беру на себя устроить ваше состояние».
Мы встали из-за стола.
Капитан с капитаншею отправились
спать; а я пошел к Швабрину, с которым и провел целый вечер.
Капитан тут же рядом
спал одетый, беспрестанно вскакивая и выбегая на палубу.
В Китае мятеж; в России готовятся к войне с Турцией. Частных писем привезли всего два. Меня зовут в Шанхай: опять раздумье берет, опять нерешительность — да как, да что? Холод и лень одолели совсем, особенно холод, и лень тоже особенно. Вчера я
спал у
капитана в каюте; у меня невозможно раздеться; я пишу, а другую руку спрятал за жилет; ноги зябнут.
Но вот мы вышли в Великий океан. Мы были в 21˚ северной широты: жарко до духоты. Работать днем не было возможности. Утомишься от жара и заснешь после обеда, чтоб выиграть поболее времени ночью. Так сделал я 8-го числа, и
спал долго, часа три, как будто предчувствуя беспокойную ночь.
Капитан подшучивал надо мной, глядя, как я проснусь, посмотрю сонными глазами вокруг и перелягу на другой диван, ища прохлады. «Вы то на правый, то на левый галс ложитесь!» — говорил он.
Он знал, однако, со слов Катерины Ивановны, что отставной штабс-капитан человек семейный: «Или
спят все они, или, может быть, услыхали, что я пришел, и ждут, пока я отворю; лучше я снова постучусь к ним», — и он постучал.
— Тьфу! — вдруг услышал я его голос. — Как так обмани? Наша в фанзе
спи. Тебе
капитан играй.
— Рыба говори, камень стреляй, тебе,
капитан, в тумане худо посмотри, ночью какой-то худой люди ходи… Моя думай, в этом месте черт живи. Другой раз тут моя
спи не хочу!
— Ничего,
капитан, — сказал мне опять Дерсу. — Твоя можно
спи. Наша так, сам говори.
— Ничего,
капитан, — отвечал мне гольд. — Эти люди холода не боится. Его постоянно сопка живи, соболя гоняй. Где застанет ночь, там и
спи. Его постоянно спину на месяце греет.
— Ничего,
капитан, — сказал он мне. — Моя можно на улице
спи: палатку делай, огонь клади, мешай нету.
— Не надо,
капитан, — сказал он. — Тебе
спи, моя буду караулить огонь. Его шибко вредный, — он указал на дрова.
— Посмотри,
капитан, — сказал мне Дерсу, указывая на противоположный склон
пади. — Что это такое?
Этот рассказ мы слышали много раз, и каждый раз он казался нам очень смешным. Теперь, еще не досказав до конца,
капитан почувствовал, что не
попадает в настроение. Закончил он уже, видимо, не в ударе. Все молчали. Сын, весь покраснев и виновато глядя на студента, сказал...
На следующий вечер старший брат, проходя через темную гостиную, вдруг закричал и со всех ног кинулся в кабинет отца. В гостиной он увидел высокую белую фигуру, как та «душа», о которой рассказывал
капитан. Отец велел нам идти за ним… Мы подошли к порогу и заглянули в гостиную. Слабый отблеск света
падал на пол и терялся в темноте. У левой стены стояло что-то высокое, белое, действительно похожее на фигуру.
Капитан К., живший вместе с ним на одной квартире, тоже не
спал; он постучал из своей комнаты в стену и сказал мне...
При этом ему невольно припомнилось, как его самого, — мальчишку лет пятнадцати, — ни в чем не виновного, поставили в полку под ранцы с песком, и как он терпел, терпел эти мученья, наконец,
упал, кровь хлынула у него из гортани; и как он потом сам, уже в чине
капитана, нагрубившего ему солдата велел наказать; солдат продолжал грубить; он велел его наказывать больше, больше; наконец, того на шинели снесли без чувств в лазарет; как потом, проходя по лазарету, он видел этого солдата с впалыми глазами, с искаженным лицом, и затем солдат этот через несколько дней умер, явно им засеченный…
Через минуту мы уже были на вышке, в маленькой комнате, которой стены были разрисованы деревьями на манер сада. Солнце в упор
палило сюда своими лучами, но
капитан и его товарищ, по-видимому, не замечали нестерпимого жара и порядком-таки урезали, о чем красноречиво свидетельствовал графин с водкой, опорожненный почти до самого дна.
Настенька, по невольному любопытству, взглянула в окно;
капитан тоже привстал и посмотрел. Терка, желая на остатках потешить своего начальника, нахлестал лошадь, которая, не привыкнув бегать рысью, заскакала уродливым галопом; дрожки забренчали, засвистели, и все это так расходилось, что возница едва справил и
попал в ворота. Калинович, все еще под влиянием неприятного впечатления, которое вынес из дома генеральши, принявшей его, как видели, свысока, вошел нахмуренный.
Тень вместо ответа старалась вырваться, но тщетно. Она как будто бы
попала в железные клещи: после мясника мещанина Ивана Павлова, носившего мучные кули в пятнадцать пудов, потом Лебедева, поднимавшего десять пудов,
капитан был первый по силе в городе и разгибал подкову, как мягкий крендель.
— С которой вы в Сороках в канаву
упали? А? Вланга? — засмеялся штабс-капитан.
Марья Тимофеевна, конечно, ждала гостя, как и предварил
капитан; но когда Николай Всеволодович к ней вошел, она
спала, полулежа на диване, склонившись на гарусную подушку.
Капитан Лебядкин дней уже восемь не был пьян; лицо его как-то отекло и пожелтело, взгляд был беспокойный, любопытный и очевидно недоумевающий; слишком заметно было, что он еще сам не знает, каким тоном ему можно заговорить и в какой всего выгоднее было бы прямо
попасть.
Вон, поверите ли-с, у
капитана Лебядкина-с, где сейчас изволили посещать-с, когда еще они до вас проживали у Филиппова-с, так иной раз дверь всю ночь настежь не запертая стоит-с, сам
спит пьян мертвецки, а деньги у него изо всех карманов на пол сыплются.
Капитан при этом самодовольно обдергивал свой вицмундир, всегда у него застегнутый на все пуговицы, всегда с выпущенною из-за борта, как бы аксельбант, толстою золотою часовою цепочкою, и просиживал у Зудченки до глубокой ночи, лупя затем от нее в Красные казармы пехтурой и не только не боясь, но даже желая, чтобы на него
напали какие-нибудь жулики, с которыми
капитан надеялся самолично распорядиться, не прибегая ни к чьей посторонней помощи: силищи Зверев был действительно неимоверной.
Но в это же краткое мгновенье Препотенский, зажмуря глаза, издалеча коснулся усов Повердовни:
капитан на него страшно зарычал и неожиданно гавкнул по-собачьи. Варнава, не снеся этого, неистово вскрикнул и, кинувшись пантерою на исправника, начал в беспамятстве колотить кого
попало.
Впрочем, тогда дворяне долго служили в солдатском и унтер-офицерском званиях, если не проходили их в колыбели и не
падали всем на голову из сержантов гвардии
капитанами в армейские полки.
Я
попал на именины и хотел, разумеется, сейчас же отсюда уйти; но меня схватили за руки и буквально силой усадили за пирог, а пока ели пирог, явился внезапно освободившийся от своих дел
капитан Постельников и с ним мужчина с страшными усищами: это был поэт Трубицын.
Едва не
попал в плен штабс-капитан Ленкоранского полка Линевич [Впоследствии главнокомандующий во время японской войны], слишком зарвавшийся вперед, но его отбили у турок наши охотники.
Так, при первом фейерверке, сожженном на масленице, 26 февраля 1690 года, — пятифунтовая ракета, не разрядившись в воздухе,
упала на голову какого-то дворянина, который тут же испустил дух; в 1691 году, при фейерверке 27 января, взрывом состава изуродовало Гордонова зятя,
капитана Страсбурга, обожгло Франца Тиммермана и до смерти убило троих работников (Устрялов, том II, стр. 133).
Туда Аксинья подавала им есть и пить, там они
спали, невидимые никому, кроме меня и кухарки, по-собачьи преданной Ромасю, почти молившейся на него. По ночам Изот и Панков отвозили этих гостей в лодке на мимо идущий пароход или на пристань в Лобышки. Я смотрел с горы, как на черной — или посеребренной луною — реке мелькает чечевица лодки, летает над нею огонек фонаря, привлекая внимание
капитана парохода, — смотрел и чувствовал себя участником великого, тайного дела.
— Что это вы, Михайлыч, с штабс-капитаном Венцелем говорили? — спросил Федоров, когда я в изнеможении
упал возле него, едва успев поставить ружье.
Он
упал в двух шагах от Рыбникова, который лежал на боку неподвижно. Несмотря на то что у Леньки от падения гудело в голове, несмотря на страшную боль, которую он ощущал в животе и пятках, он не потерялся и в один миг тяжело, всем телом навалился на штабс-капитана.
— Вы сумасшедший! — сказала Стелла, расширяя глаза. — К какому
капитану мог
попасть мой портрет, голубчик?
Потом обед в собрании. Водка, старые анекдоты, скучные разговоры о том, как трудно стало нынче
попадать из
капитанов в подполковники по линии, длинные споры о втором приеме на изготовку и опять водка. Кому-нибудь попадается в супе мозговая кость — это называется «оказией», и под оказию пьют вдвое… Потом два часа свинцового сна и вечером опять то же неприкосновенное лицо и та же вечная «па-а-льба шеренгою».
У
капитана же между тем стало тоже всё утихать: они кончили в карты, устраивались
спать, а пока ворчали и лениво доругивались.
Капитан снял шапку и набожно перекрестился; некоторые старые солдаты сделали то же. В лесу послышались гиканье, слова: «иай гяур! Урус иай!» Сухие, короткие винтовочные выстрелы следовали один за другим, и пули визжали с обеих сторон. Наши молча отвечали беглым огнем; в рядах их только изредка слышались замечания в роде следующих: «он [Он — собирательное название, под которым кавказские солдаты разумеют вообще неприятеля.] откуда
палит, ему хорошо из-за леса, орудию бы нужно…» и т. д.
Старший штурман, сухой и старенький человек, проплававший большую часть своей жизни и видавший всякие виды, один из тех штурманов старого времени, которые были аккуратны, как и пестуемые ими хронометры, пунктуальны и добросовестны, с которыми, как в старину говорили,
капитану можно было спокойно
спать, зная, что такой штурман не прозевает ни мелей, ни опасных мест, вблизи которых он чувствует себя беспокойным, — этот почтенный Степан Ильич торопливо допивает свой третий стакан, докуривает вторую толстую папиросу и идет с секстаном наверх брать высоты солнца, чтобы определить долготу места.
— С богом! Постарайтесь отыскать и спасти человека! — говорил
капитан и снова приставил бинокль к глазам, стараясь разглядеть в волнах упавшего. — Кто это
упал за борт, Андрей Николаевич? — спрашивал он, не отрывая глаз от бинокля.
И мичман Лопатин, обыкновенно жизнерадостный, веселый и добродушный, с затаенным неудовольствием посматривал на маленькую фигуру старшего офицера, который, по мнению мичмана, мог бы спокойно себе
спать вместо того, чтобы «торчать» наверху. Небось,
капитан не «торчит», когда не нужно!..
— Скверный горизонт. И барометр шибко
падает, Степан Ильич, — проговорил
капитан, отводя глаза от бинокля.
Вслед затем процессия двинулась на бак. После переодевания вынесена была ендова рома, и матросы выпили за счет
капитана по чарке. А вечером, когда
спал томительный зной, на баке долго раздавались песни, и шла пляска.
Володя вбежал в каюту и увидал
капитана, крепко спавшего на диване. Он был одет. Лицо его, бледное, истомленное, казалось при сне совсем болезненным, осунувшимся и постаревшим. Еще бы! Сколько ночей не
спал он.
Старший офицер спустился в свою каюту, хотел, было, раздеться, но не разделся и, как был — в пальто и в высоких сапогах, бросился в койку и тотчас же заснул тем тревожным и чутким сном, которым обыкновенно
спят капитаны и старшие офицеры в море, всегда готовые выскочить наверх при первой тревоге.
— Если засвежеет, пошлите разбудить меня, Василий Васильевич. А
капитана без особенной надобности не будите. Он вчера всю ночь не
спал.
Капитан то и дело выходил наверх и поднимался на мостик и вместе с старшим штурманом зорко посматривал в бинокль на рассеянные по пути знаки разных отмелей и банок, которыми так богат Финский залив. И он и старший штурман почти всю ночь простояли наверху и только на рассвете легли
спать.