Неточные совпадения
Городничий (в сторону).О господи ты боже,
какой сердитый! Все узнал, всё рассказали
проклятые купцы!
Служивого задергало.
Опершись на Устиньюшку,
Он поднял ногу левую
И стал ее раскачивать,
Как гирю на весу;
Проделал то же с правою,
Ругнулся: «Жизнь
проклятая!» —
И вдруг на обе стал.
— Скажи-ка, хорошо на мне сидит мундир?.. Ох,
проклятый жид!..
как под мышками режет!.. Нет ли у тебя духов?
Тут-то я догадался,
какие вещи тащил
проклятый слепой.
— Ничего, ничего, совершенно ничего, — говорил Чичиков. — Может ли что-нибудь невинный ребенок? — И в то же время думал про себя: «Да ведь
как метко обделал, канальчонок
проклятый!» — Золотой возраст! — сказал он, когда уже его совершенно вытерли и приятное выражение возвратилось на его лицо.
—
Как? чтобы запорожцы были с вами братья? — произнес один из толпы. — Не дождетесь,
проклятые жиды! В Днепр их, панове! Всех потопить, поганцев!
—
Как! чтобы жиды держали на аренде христианские церкви! чтобы ксендзы запрягали в оглобли православных христиан!
Как! чтобы попустить такие мучения на Русской земле от
проклятых недоверков! чтобы вот так поступали с полковниками и гетьманом! Да не будет же сего, не будет!
Он встал на ноги, в удивлении осмотрелся кругом,
как бы дивясь и тому, что зашел сюда, и пошел на Т—в мост. Он был бледен, глаза его горели, изнеможение было во всех его членах, но ему вдруг стало дышать
как бы легче. Он почувствовал, что уже сбросил с себя это страшное бремя, давившее его так долго, и на душе его стало вдруг легко и мирно. «Господи! — молил он, — покажи мне путь мой, а я отрекаюсь от этой
проклятой… мечты моей!»
— А вы всё об этом, об этих
проклятых «потребностях»! — вскричал он с ненавистью, — тьфу,
как я злюсь и досадую, что, излагая систему, упомянул вам тогда преждевременно об этих
проклятых потребностях!
Дико́й. Что ж ты, украдешь, что ли, у кого? Держите его! Этакой фальшивый мужичонка! С этим народом
какому надо быть человеку? Я уж не знаю. (Обращаясь к народу.) Да вы,
проклятые, хоть кого в грех введете! Вот не хотел нынче сердиться, а он,
как нарочно, рассердил-таки. Чтоб ему провалиться! (Сердито.) Перестал, что ль, дождик-то?
Дико́й. Найдешь дело,
как захочешь. Раз тебе сказал, два тебе сказал: «Не смей мне навстречу попадаться»; тебе все неймется! Мало тебе места-то? Куда ни поди, тут ты и есть! Тьфу ты,
проклятый! Что ты,
как столб стоишь-то! Тебе говорят аль нет?
— Тому лет двадцать
как нас из полка перевели сюда, и не приведи господи,
как я боялась
проклятых этих нехристей!
— Смела ли Маша? — отвечала ее мать. — Нет, Маша трусиха. До сих пор не может слышать выстрела из ружья: так и затрепещется. А
как тому два года Иван Кузмич выдумал в мои именины палить из нашей пушки, так она, моя голубушка, чуть со страха на тот свет не отправилась. С тех пор уж и не палим из
проклятой пушки.
Нет, батюшка Петр Андреич! не я,
проклятый мусье всему виноват: он научил тебя тыкаться железными вертелами да притопывать,
как будто тыканием да топанием убережешься от злого человека!
— Евтихий Понормов, — отрекомендовался он, протянув Самгину руку
как будто нехотя или нерешительно, а узнав, зачем приехал визитер, сказал: — Не могу вас порадовать: черт их знает куда исчезли эти
проклятые вагоны.
— А вы-то с барином голь
проклятая, жиды, хуже немца! — говорил он. — Дедушка-то, я знаю, кто у вас был: приказчик с толкучего. Вчера гости-то вышли от вас вечером, так я подумал, не мошенники ли
какие забрались в дом: жалость смотреть! Мать тоже на толкучем торговала крадеными да изношенными платьями.
— Что ты, Бог с тобой: я в кофте! — с испугом отговаривалась Татьяна Марковна, прячась в коридоре. — Бог с ним: пусть его спит! Да
как он спит-то: свернулся, точно собачонка! — косясь на Марка, говорила она. — Стыд, Борис Павлович, стыд: разве перин нет в доме? Ах ты, Боже мой! Да потуши ты этот
проклятый огонь! Без пирожного!
«Боже мой! зачем я все вижу и знаю, где другие слепы и счастливы? Зачем для меня довольно шороха, ветерка, самого молчания, чтоб знать?
Проклятое чутье! Вот теперь яд прососался в сердце, а из
каких благ?»
И
как вспомню весь этот несчастный день, то все кажется, что все эти сюрпризы и нечаянности точно тогда сговорились вместе и так и посыпались разом на мою голову из какого-то
проклятого рога изобилия.
— Если б вместо отвлеченных рассуждений вы говорили со мной по-человечески и, например, хоть намекнули мне только об этой
проклятой игре, я бы, может, не втянулся,
как дурак, — сказал я вдруг.
Мы шли, шли в темноте, а
проклятые улицы не кончались: все заборы да сады. Ликейцы,
как тени, неслышно скользили во мраке. Нас провожал тот же самый, который принес нам цветы. Где было грязно или острые кораллы мешали свободно ступать, он вел меня под руку, обводил мимо луж, которые, видно, знал наизусть. К несчастью, мы не туда попали, и, если б не провожатый, мы проблуждали бы целую ночь. Наконец добрались до речки, до вельбота, и вздохнули свободно, когда выехали в открытое море.
Мы взаимно раскланялись. Кланяясь, я случайно взглянул на ноги —
проклятых башмаков нет
как нет: они лежат подле сапог. Опираясь на руку барона Крюднера, которую он протянул мне из сострадания, я с трудом напялил их на ноги. «Нехорошо», — прошептал барон и засмеялся слышным только мне да ему смехом, похожим на кашель. Я, вместо ответа, показал ему на его ноги: они были без башмаков. «Нехорошо», — прошептал я в свою очередь.
У одного зелень была не зеленая, а пепельного цвета, у другого слишком зеленая,
как у молодого лимонного дерева, потом были какие-то совсем голые деревья с иссохшим серым стволом, с иссохшими сучьями,
как у
проклятой смоковницы, но на этом сером стволе и сучьях росли другие, посторонние кусты самой свежей весенней зелени.
— Ах, виноват… извините… — заметался Ляховский в своем кресле, протягивая Привалову свою сухую,
как щепка, руку. — Я так рад вас видеть, познакомиться… Хотел сам ехать к вам, да разве я могу располагать своим временем: я раб этих
проклятых дел, работаю,
как каторжник.
— Она,
проклятая, — смиренно соглашался Данилушка. —
Как теперь из беды выпутаемся — одному господу известно…
— А так. Обошли его, обманули!.. По ихнему доброму характеру эту
проклятую польку и подсунули — ну, Сереженька и женился. Я так полагаю — приворожила она его, сударь… Сам приезжал сюда объявляться Марье Степановне, ну, а они его учали маненько корить — куды, сейчас на дыбы, и прочее. С месяц,
как свадьбу сыграли. Дом-то старый заново отстроили, только, болтают, неладно у них с первого дня пошло.
— Что мне делается; живу,
как старый кот на печке. Только вот ноги
проклятые не слушают. Другой раз точно на чужих ногах идешь… Ей-богу! Опять, тоже вот идешь по ровному месту, а левая нога начнет задирать и начнет задирать. Вроде
как подымаешься по лестнице.
Как надену
проклятый сюртук, — мыслей в голове нет.
— Так и сказал: не говори. Тебя-то он, главное, и боится, Митя-то. Потому тут секрет, сам сказал, что секрет… Алеша, голубчик, сходи, выведай:
какой это такой у них секрет, да и приди мне сказать, — вскинулась и взмолилась вдруг Грушенька, — пореши ты меня, бедную, чтоб уж знала я мою участь
проклятую! С тем и звала тебя.
Он летел по дороге, погонял ямщика и вдруг составил новый, и уже «непреложный», план,
как достать еще сегодня же до вечера «эти
проклятые деньги».
— Н-не особенно! — небрежно отозвался Коля. — Репутацию мою пуще всего здесь этот
проклятый гусь подкузьмил, — повернулся он опять к Илюше. Но хоть он и корчил, рассказывая, небрежный вид, а все еще не мог совладать с собою и продолжал
как бы сбиваться с тону.
Сам отвергнет… не послужит
проклятому новшеству… не станет ихним дурачествам подражать, — тотчас же подхватили другие голоса, и до чего бы это дошло, трудно и представить себе, но
как раз ударил в ту минуту колокол, призывая к службе.
— Не могу я тут поступить
как надо, разорвать и ей прямо сказать! — раздражительно произнес Иван. — Надо подождать, пока скажут приговор убийце. Если я разорву с ней теперь, она из мщения ко мне завтра же погубит этого негодяя на суде, потому что его ненавидит и знает, что ненавидит. Тут все ложь, ложь на лжи! Теперь же, пока я с ней не разорвал, она все еще надеется и не станет губить этого изверга, зная,
как я хочу вытащить его из беды. И когда только придет этот
проклятый приговор!
— К несчастию, я действительно чувствую себя почти в необходимости явиться на этот
проклятый обед, — все с тою же горькою раздражительностью продолжал Миусов, даже и не обращая внимания, что монашек слушает. — Хоть там-то извиниться надо за то, что мы здесь натворили, и разъяснить, что это не мы…
Как вы думаете?
А надо лишь то, что она призвала меня месяц назад, выдала мне три тысячи, чтоб отослать своей сестре и еще одной родственнице в Москву (и
как будто сама не могла послать!), а я… это было именно в тот роковой час моей жизни, когда я… ну, одним словом, когда я только что полюбил другую, ее, теперешнюю, вон она у вас теперь там внизу сидит, Грушеньку… я схватил ее тогда сюда в Мокрое и прокутил здесь в два дня половину этих
проклятых трех тысяч, то есть полторы тысячи, а другую половину удержал на себе.
Гнусный омут, в котором он завяз сам своей волей, слишком тяготил его, и он,
как и очень многие в таких случаях, всего более верил в перемену места: только бы не эти люди, только бы не эти обстоятельства, только бы улететь из этого
проклятого места и — все возродится, пойдет по-новому!
Кто знает, может быть, этот
проклятый старик, столь упорно и столь по-своему любящий человечество, существует и теперь в виде целого сонма многих таковых единых стариков и не случайно вовсе, а существует
как согласие,
как тайный союз, давно уже устроенный для хранения тайны, для хранения ее от несчастных и малосильных людей, с тем чтобы сделать их счастливыми.
О, это мучило, но не так; все же не так,
как это
проклятое сознание, что я сорвал наконец с груди эти
проклятые деньги и их растратил, а стало быть, теперь уже вор окончательный!
Я сейчас здесь сидел и знаешь что говорил себе: не веруй я в жизнь, разуверься я в дорогой женщине, разуверься в порядке вещей, убедись даже, что всё, напротив, беспорядочный,
проклятый и, может быть, бесовский хаос, порази меня хоть все ужасы человеческого разочарования — а я все-таки захочу жить и уж
как припал к этому кубку, то не оторвусь от него, пока его весь не осилю!
Тогда Чертопханов, весь пылая стыдом и гневом, чуть не плача, опустил поводья и погнал коня прямо вперед, в гору, прочь, прочь от тех охотников, чтобы только не слышать,
как они издеваются над ним, чтобы только исчезнуть поскорее с их
проклятых глаз!
— Да притом, — продолжал он, — и мужики-то плохие, опальные. Особенно там две семьи; еще батюшка покойный, дай Бог ему царство небесное, их не жаловал, больно не жаловал. А у меня, скажу вам, такая примета: коли отец вор, то и сын вор; уж там
как хотите… О, кровь, кровь — великое дело! Я, признаться вам откровенно, из тех-то двух семей и без очереди в солдаты отдавал и так рассовывал — кой-куды; да не переводятся, что будешь делать? Плодущи,
проклятые.
Марья Алексевна сказала кухарке: «не надо». — «Экой зверь
какой, Верка-то!
Как бы не за рожу ее он ее брал, в кровь бы ее всю избить, а теперь
как тронуть? Изуродует себя.
проклятая!».
Самый патетический состоял в том, чтобы торжественно провозгласить устами своими и Павла Константиныча родительское проклятие ослушной дочери и ему, разбойнику, с объяснением, что оно сильно, — даже земля,
как известно, не принимает праха
проклятых родителями.
— Бог его ведает, — отвечала смотрительша, — какой-то француз. Вот уже пять часов
как дожидается лошадей да свищет. Надоел,
проклятый.
— Да, да, — подхватил он со вздохом, — вы правы; все это очень плохо и незрело, что делать! Не учился я
как следует, да и
проклятая славянская распущенность берет свое. Пока мечтаешь о работе, так и паришь орлом: землю, кажется, сдвинул бы с места — а в исполнении тотчас слабеешь и устаешь.
Гегель во время своего профессората в Берлине, долею от старости, а вдвое от довольства местом и почетом, намеренно взвинтил свою философию над земным уровнем и держался в среде, где все современные интересы и страсти становятся довольно безразличны,
как здания и села с воздушного шара; он не любил зацепляться за эти
проклятые практические вопросы, с которыми трудно ладить и на которые надобно было отвечать положительно.
Все это — идеальное распутство, монашеский разврат,
проклятое заклание плоти; все это — несчастный дуализм, в котором нас тянут,
как магдебургские полушария, в две разные стороны.
Бедная Саша, бедная жертва гнусной,
проклятой русской жизни, запятнанной крепостным состоянием, — смертью ты вышла на волю! И ты еще была несравненно счастливее других: в суровом плену княгининого дома ты встретила друга, и дружба той, которую ты так безмерно любила, проводила тебя заочно до могилы. Много слез стоила ты ей; незадолго до своей кончины она еще поминала тебя и благословляла память твою
как единственный светлый образ, явившийся в ее детстве!
— На табак ежели, так я давно тебе говорю: перестань
проклятым зельем нос набивать. А если и нужно на табак, так вот тебе двугривенный — и будет. Это уж я от себя, вроде
как подарок… Нюхай!
Но если бы, однако ж, снег не крестил взад и вперед всего перед глазами, то долго еще можно было бы видеть,
как Чуб останавливался, почесывал спину, произносил: «Больно поколотил
проклятый кузнец!» — и снова отправлялся в путь.