Неточные совпадения
Через час курьерская тройка мчала меня из Кисловодска. За несколько верст от Ессентуков я
узнал близ дороги труп моего лихого коня; седло было снято — вероятно, проезжим
казаком, — и вместо седла на спине его сидели два ворона. Я вздохнул и отвернулся…
Казак мой был очень удивлен, когда, проснувшись, увидел меня совсем одетого; я ему, однако ж, не сказал причины. Полюбовавшись несколько времени из окна на голубое небо, усеянное разорванными облачками, на дальний берег Крыма, который тянется лиловой полосой и кончается утесом, на вершине коего белеется маячная башня, я отправился в крепость Фанагорию, чтоб
узнать от коменданта о часе моего отъезда в Геленджик.
Швабрин упал на колени… В эту минуту презрение заглушило во мне все чувства ненависти и гнева. С омерзением глядел я на дворянина, валяющегося в ногах беглого
казака. Пугачев смягчился. «Милую тебя на сей раз, — сказал он Швабрину, — но
знай, что при первой вине тебе припомнится и эта». Потом обратился к Марье Ивановне и сказал ей ласково: «Выходи, красная девица; дарую тебе волю. Я государь».
Кибитка подъехала к крыльцу комендантского дома. Народ
узнал колокольчик Пугачева и толпою бежал за нами. Швабрин встретил самозванца на крыльце. Он был одет
казаком и отрастил себе бороду. Изменник помог Пугачеву вылезть из кибитки, в подлых выражениях изъявляя свою радость и усердие. Увидя меня, он смутился, но вскоре оправился, протянул мне руку, говоря: «И ты наш? Давно бы так!» — Я отворотился от него и ничего не отвечал.
Коротенькими фразами он говорил им все, что
знал о рабочем движении, подчеркивая его анархизм, рассказывал о грузчиках,
казаках и еще о каких-то выдуманных им людях, в которых уже чувствуется пробуждение классовой ненависти.
«Революция силами дикарей. Безумие, какого никогда не
знало человечество. И пред лицом врага. Казацкая мечта. Разин, Пугачев —
казаки, они шли против Москвы как государственной организации, которая стесняла их анархическое своеволие. Екатерина правильно догадалась уничтожить Запорожье», — быстро думал он и чувствовал, что эти мысли не могут утешить его.
— Ну, кто тебя не
знает, Василь Васильич, — ответил
казак, выковыривая ножом куски арбуза и вкладывая их в свой волосатый рот.
— Народ здесь, я вам скажу, черт его
знает какой, — объяснял Трифонов, счастливо улыбаясь, крутя в руке рупор. — Бритолобые азиаты работать не умеют, наши — не хотят. Эй,
казак! Трифонов я, — не
узнал?
Перечислил все народные восстания от Разина до Пугачева, не забыв и о бунте Кондрата Булавина, о котором он
знал только то, что был донской
казак Булавин и был бунт, а чего хотел донской
казак и в каких формах выразилось организованное им движение, — об этом он
знал столько же, как и все.
Самгин встречал этого писателя и раньше,
знал, что он числится сочувствующим большевизму, и находил в нем общее и с дерзким грузчиком Сибирской пристани и с
казаком, который сидел у моря, как за столом; с грузчиком его объединяла склонность к словесному, грубому озорству, с
казаком — хвастовство своей независимостью.
«А если я опоздаю в город, — еще холоднее сказал я, — да меня спросят, отчего я опоздал, а я скажу, оттого, мол, что у тебя лошадей не было…» Хотя
казак не
знал, кто меня спросит в городе и зачем, я сам тоже не
знал, но, однако ж, это подействовало.
Уже две недели, как мы шли по тайге. По тому, как стрелки и
казаки стремились к жилым местам, я видел, что они нуждаются в более продолжительном отдыхе, чем обыкновенная ночевка. Поэтому я решил сделать дневку в Лаохозенском стойбище.
Узнав об этом, стрелки в юртах стали соответственно располагаться. Бивачные работы отпадали: не нужно было рубить хвою, таскать дрова и т.д. Они разулись и сразу приступили к варке ужина.
А для тебя, Порфирий, одна инструкция: как только ты, чего Боже оборони, завидишь в окрестностях
казака, так сию же секунду, ни слова не говоря, беги и неси мне ружье, а я уж буду
знать, как мне поступить!
— Ты хорошо эти места
знаешь? — продолжал допрашивать его
казак.
Чем бы это окончилось — неизвестно, но тут же в клубе находился М. Н. Катков, редактор «Русского вестника» и «Московских ведомостей», который,
узнав, в чем дело, выручил Л. Н. Толстого, дав ему взаймы тысячу рублей для расплаты. А в следующей книге «Русского вестника» появилась повесть Толстого «
Казаки».
Рассказ велся от имени реестрового
казака, но я не был реестровым
казаком и даже не
знал, что это такое.
Бросились смотреть в дела и в списки, — но в делах ничего не записано. Стали того, другого спрашивать, — никто ничего не
знает. Но, по счастью, донской
казак Платов был еще жив и даже все еще на своей досадной укушетке лежал и трубку курил. Он как услыхал, что во дворце такое беспокойство, сейчас с укушетки поднялся, трубку бросил и явился к государю во всех орденах. Государь говорит...
Словом, все дело велось в таком страшном секрете, что ничего нельзя было
узнать, и притом продолжалось оно до самого возвращения
казака Платова с тихого Дона к государю, и во все это время мастера ни с кем не видались и не разговаривали.
Недаром же в тот день, когда на Бессарабской площади
казаки, мясоторговцы, мучники и рыбники избивали студентов, Симеон, едва
узнав об этом, вскочил на проезжавшего лихача и, стоя, точно полицеймейстер, в пролетке, помчался на место драки, чтобы принять в ней участие.
Дама призналась Ятвасу в любви и хотела подарить ему на память чугунное кольцо, но по этому кольцу Ятвас
узнает, что это была родная сестра его, с которой он расстался еще в детстве: обоюдный ужас и — после того
казак уезжает на Кавказ, и там его убивают, а дама постригается в монахини.
И это я
знала перед свадьбой, я
знала, что с ним я буду вольный
казак!..
Еще более вздор, что приведены были солдаты со штыками и что по телеграфу дано было
знать куда-то о присылке артиллерии и
казаков: это сказки, которым не верят теперь сами изобретатели.
А в степе-то,
знаешь, все вольные люди: который у себя дома, может, и крепостной, и тот в степе вольным
казаком объявляется.
Эти беседы не давали мне покоя — хотелось
знать, о чем могут дружески говорить люди, так не похожие один на другого? Но, когда я подходил к ним,
казак ворчал...
Я
знал и тоже опасался, как бы не «застали». Мы просиживали целые часы, разговаривая о чем-то, иногда я рассказывал бабушкины сказки, Людмила же — о жизни
казаков на реке Медведице.
— Но только
знайте, отче Захарие, что это не
казак едет, а это дьякон Ахилла, и что сердце мое за его обиду стерпеть не может, а разума в голове, как помочь, нет.
Столетняя бабка его, рассказывавшая ему такую подробную и важную для всякого
казака историю и, следовательно, умершая не прежде, как когда ему было лет 15, то есть около 1656 года, должна была родиться в 1556 году, или хотя в 1550; Гугниху же
узнала она на 20 году своего возраста, то есть около 1570 года.
Узнав однажды, что множество народу собралось в одной деревне с намерением идти служить у Пугачева, он приехал с двумя
казаками прямо к сборному месту и потребовал от народа объяснения.
Пугачев отвечал, что купил ее в Таганроге; но
казаки,
зная его беспутную жизнь, не поверили и послали его взять тому письменное свидетельство.
Что же муж ее точно есть упоминаемый Емельян Пугачев, то сверх ее самоличного с детьми сознатия и уличения, могут в справедливость доказать и родной его брат, Зимовейской же станицы
казак Дементий Иванов сын Пугачев (который ныне находится в службе в 1-й армии), да и родные ж сестры, из коих первая Ульяна Иванова, коя ныне находится в замужестве той же станицы за
казаком Федором Григорьевым, по прозванию Брыкалиным, а вторая Федосья Иванова, которая также замужем за
казаком из Прусак Симоном Никитиным, а прозвания не
знает, кой ныне жительство имеет в Азове, которые все мужа ее также
знают довольно.
Голицын,
узнав о такой дерзости чрез полковника Хорвата, преследовавшего Пугачева от самой Татищевой, усилил свое войско бывшими в Оренбурге пехотными отрядами и
казаками; взяв для них последних лошадей у своих офицеров, немедленно пошел навстречу самозванцу и встретил его в Каргале.
9. Во время ж той мужа ее поимки сказывал он атаману и на сборе всем
казакам, что был в Моздоке, но что делал, потому ж не
знает.
Узнали, что правительство имело намерение составить из
казаков гусарские эскадроны и что уже повелено брить им бороду.
«Сие последнее известие основано им на предании, полученном в 1748 году от яикского войскового атамана Ильи Меркурьева, которого отец, Григорий, был также войсковым атаманом, жил сто лет, умер в 1741 году и слышал в молодости от столетней же бабки своей, что она, будучи лет двадцати от роду,
знала очень старую татарку, по имени Гугниху, рассказывавшую ей следующее: «Во время Тамерлана один донской
казак, по имени Василий Гугна, с 30 человеками товарищей из
казаков же и одним татарином, удалился с Дона для грабежей на восток, сделал лодки, пустился на оных в Каспийское море, дошел до устья Урала и, найдя окрестности оного необитаемыми, поселился в них.
Сама же та Пугачева жена, казачья дочь, и отец ее был Есауловской станицы служилый
казак, Дмитрий, по прозванию Недюжин, а отчества не припомнит, потому что она после него осталась в малолетстве, и после ж которого остались и теперь вживе находятся дочери его, а ей сестры родные, первая Анна Дмитриева, в замужестве Есауловской станицы за
казаком Фомою Андреевым, по прозванию Пилюгиным, который и находится в службе тому ныне 8-й год, а в которой армии, не
знает.
Зарубин и Мясников поехали в город для повестки народу,а незнакомец, оставшись у Кожевникова, объявил ему, что он император Петр III, что слухи о смерти его были ложны, что он, при помощи караульного офицера, ушел в Киев, где скрывался около года; что потом был в Цареграде и тайно находился в русском войске во время последней турецкой войны; что оттуда явился он на Дону и был потом схвачен в Царицыне, но вскоре освобожден верными
казаками; что в прошлом году находился он на Иргизе и в Яицком городке, где был снова пойман и отвезен в Казань; что часовой, подкупленный за семьсот рублей неизвестным купцом, освободил его снова; что после подъезжал он к Яицкому городку, но,
узнав через одну женщину о строгости, с каковою ныне требуются и осматриваются паспорта, воротился на Сызранскую дорогу, по коей скитался несколько времени, пока наконец с Таловинского умета взят Зарубиным и Мясниковым и привезен к Кожевникову.
Жена впустила его и дала
знать о нем
казакам.
Между тем
узнали, что он подговаривал некоторых
казаков, поселенных под Таганрогом, бежать за Кубань.
Показания
казаков Фомина и Лепелина. Они не
знают имени гвардейского офицера, с ними отряженного к Петровску; но Бошняк в своем донесении именует Державина.
6. Оный же муж ее, назад тому три года, послан на службу во вторую армию, где и был два года, и оттуда, ныне другой год, за грудною болезнию, о которой выше значит, по весне отпущен, а посему и был в доме одно лето, в которую бытность и нанял вместо себя в службу в Бахмуте на Донце
казака, а как его звать и прозвания, да и где теперь находится, не
знает; — а после сего
—
Знаю,
знаю. Ну, берись, подсоби им, — обратился он к
казакам.
Добрый кабардинец засеменил всеми ногами вдруг, не
зная, на какую ступить, и как бы желая на крыльях подняться кверху; но Лукашка paз огрел его плетью по сытым бокам, огрел другой, третий, — и кабардинец, оскалив зубы и распустив хвост, фыркая, заходил на задних ногах и на несколько шагов отделился от кучки
казаков.
Шорох в чаще обратил внимание
казаков. Пестрый лягавый ублюдок, отыскивая след и усиленно махая облезлым хвостом, подбегал к кордону. Лукашка
узнал собаку соседа охотника, дяди Ерошки, и вслед за ней разглядел в чаще подвигавшуюся фигуру самого охотника.
— Какое приданое? Девку берут, девка важная. Да ведь такой чорт, что и отдать-то еще за богатого хочет. Калым большой содрать хочет. Лука есть
казак, сосед мне и племянник, молодец малый, чтò чеченца убил, давно уж сватает; так все не отдает. То, другое да третье; девка молода, говорит. А я
знаю, что думает. Хочет, чтобы покла̀нялись. Нынче чтò сраму было за девку за эту. А всё Лукашке высватают. Потому первый
казак в станице, джигит, абрека убил, крест дадут.
— Ну, Митрий Андреич, спаси тебя Бог. Кунаки будем. Теперь приходи к нам когда. Хоть и не богатые мы люди, а всё кунака угостим. Я и матушке прикажу, коли чего нужно: каймаку или винограду. А коли на кордон придешь, я тебе слуга, на охоту, за реку ли, куда хочешь. Вот намедни не
знал: какого кабана убил! Так по
казакам роздал, а то бы тебе принес.
— Не, отец мой, ваших-то русских я бы давно перевешал, кабы царь был. Только резать и умеют. Так-то нашего
казака Баклашева не-человеком сделали, ногу отрезали. Стало, дураки. На чтò теперь Баклашев годится? Нет, отец мой, в горах дохтура есть настоящие. Так-то Гирчика, няню моего, в походе ранили в это место, в грудь, так дохтура ваши отказались, а из гор приехал Саиб, вылечил. Травы, отец мой,
знают.
— А мой Лукаша на кордоне, а домой не пускают, — говорит пришедшая, несмотря на то, что хорунжиха давно это
знает. Ей нужно поговорить про своего Лукашу, которого она только собрала в
казаки и которого она хочет женить на Марьяне, хорунжевой дочери.
Он
знал, что ни
казаков, ни старух, никого, кроме девок, не должно быть там.
— Ах, Машенька! Когда же и гулять, как не на девичьей воле? За
казака пойду, рожать стану, нужду
узнаю. Вот ты поди замуж за Лукашку, тогда и в мысль радость не пойдет, дети пойдут да работа.
— Поехали мы с Гирейкой, — рассказывал Лукашка. (Что он Гирей-хана называл Гирейкой, в том было заметное для
казаков молодечество.) — За рекой всё храбрился, что он всю степь
знает, прямо приведет, а выехали, ночь темная, спутался мой Гирейка, стал елозить, а всё толку нет. Не найдет аула, да и шабаш. Правей мы, видно, взяли. Почитай до полуночи искали. Уж, спасибо, собаки завыли.