Неточные совпадения
— Молчун схватил. Павла, — помнишь? — горничная, которая обокрала нас и бесследно
исчезла? Она рассказывала мне, что есть такое существо — Молчун. Я понимаю — я почти вижу его — облаком,
туманом. Он обнимет, проникнет
в человека и опустошит его. Это — холодок такой.
В нем
исчезает все, все мысли, слова, память, разум — все! Остается
в человеке только одно — страх перед собою. Ты понимаешь?
Самгин посматривал на тусклые стекла, но не видел за ними ничего, кроме сизоватого
тумана и каких-то бесформенных пятен
в нем. Наконец толпа
исчезала, и было видно, как гладко притоптан ею снег на мостовой.
Туман стоял над городом, улицы, наполненные сырою, пронизывающей мутью, заставили вспомнить Петербург, Кутузова. О Кутузове думалось вяло, и, прислушиваясь к думам о нем, Клим не находил
в них ни озлобления, ни даже недружелюбия, как будто этот человек навсегда
исчез.
Оживление Дмитрия
исчезло, когда он стал расспрашивать о матери, Варавке, Лидии. Клим чувствовал во рту горечь,
в голове тяжесть. Было утомительно и скучно отвечать на почтительно-равнодушные вопросы брата. Желтоватый
туман за окном, аккуратно разлинованный проволоками телеграфа, напоминал о старой нотной бумаге. Сквозь
туман смутно выступала бурая стена трехэтажного дома, густо облепленная заплатами многочисленных вывесок.
Вера
в случайности,
туман галлюцинации
исчезали из жизни. Светла и свободна, открывалась перед ней даль, и она, как
в прозрачной воде, видела
в ней каждый камешек, рытвину и потом чистое дно.
Она вырвалась от него и вернулась
в девичью. Он слышал, как захлопнулся крючок. Вслед за этим всё затихло, красный глаз
в окне
исчез, остался один
туман и возня на реке.
Потом вся эта картина
исчезла, точно
в тумане.
Ночью, перед рассветом, меня разбудил караульный и доложил, что на небе видна «звезда с хвостом». Спать мне не хотелось, и потому я охотно оделся и вышел из палатки. Чуть светало. Ночной
туман исчез, и только на вершине горы Железняк держалось белое облачко. Прилив был
в полном разгаре. Вода
в море поднялась и затопила значительную часть берега. До восхода солнца было еще далеко, но звезды стали уже меркнуть. На востоке, низко над горизонтом, была видна комета. Она имела длинный хвост.
Часов
в девять вечера прошел короткий, но сильный дождь, после которого
туман сразу
исчез и мы увидели красивое звездное небо. И это небо, по которому широкой полосой протянулся Млечный Путь, и темный океан,
в котором разом отражались все светила небесные, одинаково казались беспредельно глубокими.
В такие дни нельзя стрелять: птица, выпорхнув у вас из-под ног, тотчас же
исчезает в беловатой мгле неподвижного
тумана.
Долго продолжается эта борьба; но как несказанно великолепен и ясен становится день, когда свет наконец восторжествует и последние волны согретого
тумана то скатываются и расстилаются скатертями, то извиваются и
исчезают в глубокой, нежно сияющей вышине…
Понемногу погода разгулялась:
туман исчез, по земле струйками бежала вода, намокшие цветы подняли свои головки,
в воздухе опять замелькали чешуекрылые.
Шотландия, Ньюкестль-он-Тейн, Глазго, Манчестер трепещут от ожидания — а он
исчезает в непроницаемом
тумане,
в синеве океана.
Клубок пыли
исчез. Я повернулся к городу. Он лежал
в своей лощине, тихий, сонный и… ненавистный. Над ним носилась та же легкая пелена из пыли, дыма и
тумана, местами сверкали клочки заросшего пруда, и старый инвалид дремал
в обычной позе, когда я проходил через заставу. Вдобавок, около пруда, на узкой деревянной кладочке, передо мной вдруг выросла огромная фигура Степана Яковлевича, ставшего уже директором. Он посмотрел на меня с высоты своего роста и сказал сурово...
Мы миновали православное кладбище, поднявшись на то самое возвышение дороги, которое когда-то казалось мне чуть не краем света, и откуда мы с братом ожидали «рогатого попа». Потом и улица, и дом Коляновских
исчезли за косогором… По сторонам тянулись заборы, пустыри, лачуги, землянки, перед нами лежала белая лента шоссе, с звенящей телеграфной проволокой, а впереди,
в дымке пыли и
тумана, синела роща, та самая, где я когда-то
в первый раз слушал шум соснового бора…
Подобно как
в мрачную атмосферу, густым
туманом отягченную, проникает полуденный солнца луч, летит от жизненной его жаркости сгущенная парами влага и, разделенная
в составе своем, частию, улегчася, стремительно возносится
в неизмеримое пространство эфира и частию, удержав
в себе одну только тяжесть земных частиц, падает низу стремительно, мрак, присутствовавший повсюду
в небытии светозарного шара,
исчезает весь вдруг и, сложив поспешно непроницательной свой покров, улетает на крылех мгновенности, не оставляя по себе ниже знака своего присутствования, — тако при улыбке моей развеялся вид печали, на лицах всего собрания поселившийся; радость проникла сердца всех быстротечно, и не осталося косого вида неудовольствия нигде.
Сумерки быстро спускались на землю.
В море творилось что-то невероятное. Нельзя было рассмотреть, где кончается вода и где начинается небо. Надвигающаяся ночь, темное небо, сыпавшее дождем с изморозью,
туман — все это смешалось
в общем хаосе. Страшные волны вздымались и спереди и сзади. Они налетали неожиданно и так же неожиданно
исчезали, на месте их появлялась глубокая впадина, и тогда казалось, будто лодка катится
в пропасть.
Варвара Павловна обладала уменьем легко сходиться со всяким; двух часов не прошло, как уже Паншину казалось, что он знает ее век, а Лиза, та самая Лиза, которую он все-таки любил, которой он накануне предлагал руку, —
исчезала как бы
в тумане.
Как только поднялись мы на изволок,
туман исчез, и первый луч солнца проник почти сзади
в карету и осветил лицо спящей против меня моей сестрицы.
Она смотрела на судей — им, несомненно, было скучно слушать эту речь. Неживые, желтые и серые лица ничего не выражали. Слова прокурора разливали
в воздухе незаметный глазу
туман, он все рос и сгущался вокруг судей, плотнее окутывая их облаком равнодушия и утомленного ожидания. Старший судья не двигался, засох
в своей прямой позе, серые пятнышки за стеклами его очков порою
исчезали, расплываясь по лицу.
Все это слишком ясно, все это
в одну секунду,
в один оборот логической машины, а потом тотчас же зубцы зацепили минус — и вот наверху уж другое: еще покачивается кольцо
в шкафу. Дверь, очевидно, только захлопнули — а ее, I, нет:
исчезла. Этого машина никак не могла провернуть. Сон? Но я еще и сейчас чувствую: непонятная сладкая боль
в правом плече — прижавшись к правому плечу, I — рядом со мной
в тумане. «Ты любишь
туман?» Да, и
туман… все люблю, и все — упругое, новое, удивительное, все — хорошо…
Как только я решил это,
в ту же секунду
исчезло мое счастливое, беспечное расположение духа, какой-то
туман покрыл все, что было передо мной, — даже ее глаза и улыбку, мне стало чего-то стыдно, я покраснел и потерял способность говорить.
Был знойный летний день 1892 года.
В высокой синева тянулись причудливые клочья рыхлого белого
тумана.
В зените они неизменно замедляли ход и тихо таяли, как бы умирая от знойной истомы
в раскаленном воздухе. Между тем кругом над чертой горизонта толпились, громоздясь друг на друга, кудрявые облака, а кое-где пали как будто синие полосы отдаленных дождей. Но они стояли недолго, сквозили,
исчезали, чтобы пасть где-нибудь
в другом месте и так же быстро
исчезнуть…
В тумане ведьма
исчезает,
В нем сердце замерло, дрожит.
А для того, чтобы это случилось, не нужно, чтобы вошло
в сознание людей что-либо новое, а только чтобы
исчез тот
туман, который скрывает от людей истинное значение некоторых дел насилия, чтобы растущее христианское общественное мнение пересилило отживающее общественное мнение языческое, допускавшее и оправдывавшее дела насилия.
Весь вечер пронесся
в каком-то
тумане. Я не помню, о чем шел разговор, что я сам говорил, — я даже не заметил, что Пепко куда-то
исчез, и был очень удивлен, когда лакей подошел и сказал, что он меня вызывает
в буфет. Пепко имел жалкий и таинственный вид. Он стоял у буфета с рюмкой водки
в руках.
Но изумление его приняло гораздо большие размеры, когда при первом слове, к ней обращенном, она вдруг поднялась, оттолкнула предложенную руку и, выбежав на улицу, чрез несколько мгновений
исчезла в молочной мгле
тумана, столь свойственного шварцвальдскому климату
в первые осенние дни.
Она сама кланяется гимназисткам, но вдруг коричневые платья их и беленькие личики
исчезают… Контуры их еще обрисовываются
в тумане, а из-за контуров выплывает что-то зеленое…
Уже почти все звенья янтарных дверей были забраны, и
в ярких просветах между темных полос клубились легкие струйки
тумана. Густой массой сначала мятутся они внизу, потом быстро несутся кверху, как легкие тени
в длинных одеждах, и
исчезают вверху, где смыкается небо.
Тартюф, конечно, — вечный тип, Фальстаф — вечный характер, — но и тот и другой, и многие еще знаменитые подобные им первообразы страстей, пороков и прочее,
исчезая сами
в тумане старины, почти утратили живой образ и обратились
в идею,
в условное понятие,
в нарицательное имя порока, и для нас служат уже не живым уроком, а портретом исторической галереи.
Наступал вечер. Поля, лощина, луг, обращенные росою и
туманом в бесконечные озера, мало-помалу
исчезали во мгле ночи; звезды острым своим блеском отражались
в почерневшей реке, сосновый лес умолкал, наступала мертвая тишина, и Акуля снова направлялась к околице, следя с какою-то неребяческою грустью за стаями галок, несшихся на ночлег
в теплые родные гнезда.
Григорий усердствовал — потный, ошеломлённый, с мутными глазами и с тяжёлым
туманом в голове. Порой чувство личного бытия
в нём совершенно
исчезало под давлением впечатлений, переживаемых им. Зелёные пятна под мутными глазами на землистых лицах, кости, точно обточенные болезнью, липкая, пахучая кожа, страшные судороги едва живых тел — всё это сжимало сердце тоской и вызывало тошноту.
— Так пойдемте, — сказал Степан и, повернувшись, вдруг
исчез, как будто растаял
в тумане. Большое желтое пятно его фонаря закачалось низко над землей, освещая кусочек узкой тропинки.
Полузвуки согласовались с полумраком,
в котором был погружен храм; своды, казалось,
исчезли, стены — какими-то массами
тумана; дым из кадильниц, виясь около изображений, придавал им таинственное движение.
Сырой утренний
туман стлался на несколько вершков от земли, пронизывая девушку насквозь своей нездоровой влагой. Начиналась лихорадка. Дробно стучали зубы Милицы
в то время, как все тело горело точно
в огне. И сама радость избавления от смерти, заполнившая ее еще
в первую минуту свободы, теперь
исчезла, померкла. Она делала страшные усилия над собой, чтобы подвигаться вперед
в то время, как чуткое, напряженное ухо то и дело прислушивалось к окружающей лесной тишине.
Час шел за часом, — медленно, медленно… У меня слипались глаза. Стоило страшного напряжения воли, чтоб держать голову прямо и идти, не волоча ног. Начинало тошнить… Минутами сознание как будто совсем
исчезало, все
в глазах заволакивалось
туманом; только тускло светился огонь лампы, и слышались тяжелые отхаркивания Игната. Я поднимался и начинал ходить по комнате.
Спустя две минуты аптекарша видит, как Обтесов выходит из аптеки и, пройдя несколько шагов, бросает на пыльную дорогу мятные лепешки. Из-за угла навстречу ему идет доктор… Оба сходятся и, жестикулируя руками,
исчезают в утреннем
тумане.
Туман уже совершенно поднялся и, принимая формы облаков, постепенно
исчезал в темно-голубой синеве неба; открывшееся солнце ярко светило и бросало веселые отблески на сталь штыков, медь орудий, оттаивающую землю и блестки инея.
В воздухе слышалась свежесть утреннего мороза вместе с теплом весеннего солнца; тысячи различных теней и цветов мешались
в сухих листьях леса, и на торной глянцевитой дороге отчетливо виднелись следы шин и подковных шипов.
Ночь с ее голубым небом, с ее зорким сторожем — месяцем, бросавшим свет утешительный, но не предательский, с ее
туманами, разлившимися
в озера широкие,
в которые погружались и
в которых
исчезали целые колонны; усыпанные войском горы, выступавшие посреди этих волшебных вод, будто плывущие по ним транспортные, огромные суда; тайна, проводник — не робкий латыш, следующий под нагайкой татарина, — проводник смелый, вольный, окликающий по временам пустыню эту и очищающий дорогу возгласом: «С богом!» — все
в этом ночном походе наполняло сердце русского воина удовольствием чудесности и жаром самонадеянности.
Он не замечал более этого скромного цветка родины, распустившегося тогда во всей юности и свежести, — он вдыхал опьяняющий аромат чудной розы, выросшей под чужим небом, — все остальное
исчезло, потонуло
в тумане.
Неприятное впечатление, только как остатки
тумана на ясном небе, пробежало по молодому и счастливому лицу императора и
исчезло. Он был, после нездоровья, несколько худее
в этот день, чем на ольмюцком поле, где его
в первый раз за границей видел Болконский; но то же обворожительное соединение величавости и кротости было
в его прекрасных, серых глазах, и на тонких губах та же возможность разнообразных выражений и преобладающее выражение благодушной, невинной молодости.